ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
82
Карл Петерс, 12 октября – 8 ноября 1944 г., Рига
…У причалов Рижского речного порта выстроились многочисленные корабли и суда. Повсюду слышались мужская ругань, истерические крики женщин, исступленный детский плач. Подгоняемые солдатами люди торопливо поднимались по сходням, присоединяясь к тем, кто уже толпился на палубах. Холодный октябрьский ветер, дувший с близкого моря, яростно трепал кормовые флаги со свастиками. У берега усталые злые сапёры, ни на кого не обращая внимания, устанавливали якорные мины. На борт небольшого катера бережно принимали донные мины – их собирались устанавливать в устье Даугавы…
Эвакуация Риги подходила к завершению. Сегодня, 12 октября, из города уходили те, кто до последнего не оставлял надежды на то, что Красная Армия будет задержана и разгромлена на подходах к столице Латвии. На палубах, ежась от порывов ветра, толпились чиновники Латвийского самоуправления и члены их семей, бывшие офицеры белых армий, бежавшие в Ригу от красных еще в 1920-х, и журналисты оккупационных газет, крупные коммерсанты, сумевшие добыть место на пароходе за огромные деньги, и те, кто вступил в ряды латышских Ваффен-СС.
Но далеко не все покидали Ригу по своей воле. С 8 по 12 октября в латвийской столице продолжалась гигантская облава. Немцы хватали людей прямо на улицах, врывались в квартиры и забирали их с собой. Схваченных гнали во двор Рижского замка, а оттуда в порт, где набивали в трюмы пароходов – Германии нужна дешевая рабочая сила, вот пускай и потрудятся на благо рейха, а не остаются на своей земле… Когда партия таких переселенцев взбунтовалась в порту, эсэсовцы прямо на месте расстреляли 60 человек. На следующий день уже на борту парохода подняла мятеж группа студентов. Тогда 300 латышских парней и девушек немцы без долгих разговоров выбросили в море.
9 октября, в понедельник, в газете «Тевия» появилось объявление: «Военнообязанные 1900-1905 г.р. должны приступить к несению службы немедленно. Всем рожденным 1900-1918 г.р. 11-го октября в 12 часов явиться к рижскому замку, взяв с собой личные вещи. Их направят на строительные работы в Курземе. От призыва освобождены: портовые рабочие, железнодорожные рабочие, электрики, водопроводчики, те, кому предписывается 10-го октября в 20 часов выехать в Германию. В случае неисполнения приказа виновные будут сурово наказаны по законам военного времени». На следующий день редакция газеты морем эвакуировалась из Риги в Лиепаю, где выходила до 30 апреля 1945-го…
На борту одного из кораблей, прижатый к леерам левого борта, стоял немолодой хорошо одетый человек. Аугустс Озолиньш все годы оккупации успешно занимался торговлей мылом и стиральным порошком и искренне верил в то, что Германия отстоит Латвию от русских войск. Теперь же он оцепенело смотрел на берег, где бушевала толпа людей, желавших попасть на корабли. Несмотря на то, что у Озолиньша были все необходимые документы для выезда в Германию – паспорт, выданный окружным комиссаром пропуск, удостоверение о дезинфекции и билет на пароход, — в порт он попал с трудом. В городе было трудно дышать – многие здания горели, небо заволокло смрадным черным дымом. Рижские улицы были пустынны, по ним бегали лишь полупьяные жандармы с автоматами, разгоняя жителей, которые пытались тушить горящие дома. Мужчин нигде не было видно – все они давно были либо в лесах, либо прятались по подвалам.
На борту парохода Озолиньша сразу же притиснуло к леерам. Толпившиеся вокруг люди подавленно и зло переговаривались по-латышски и по-немецки:
— Русские уже форсировали Киш-эзерс и взяли Межапаркс! Слышите пушки с той стороны?
— Но мосты еще стоят, значит, не всё потеряно…
— Всё равно их взорвут перед приходом русских, чтобы они не переправились в Пардаугаву.
От всего этого Озолиньшу было пусто и холодно. Душу грело только одно: во внутреннем кармане пиджака лежал толстый бумажник, набитый самой разнообразной валютой. Ее Озолиньш начал скупать заблаговременно, на всякий случай, еще год назад. Вот и не прогадал. Были в бумажнике и германские рейхсмарки, и шведские кроны, и швейцарские франки, и даже американские доллары, которые найти на черном рынке было практически нереально…
«Ничего, — думал Озолиньш, — не всё еще потеряно. В конце концов, в Курземе немцы сопротивляются стойко… Глядишь, и можно будет еще вернуться. И тогда… Тогда это снова будет мой город».
Он обвел взглядом видневшиеся вдалеке крыши Старой Риги. Сколько же всего было под этими крышами!.. Вон Рижский замок, бывший президентский дворец, над которым еще развевался флаг со свастикой. Почему-то Озолиньш вспомнил один из дипломатических приемов накануне войны, где виделся с Карлисом Петерсом – тогда еще полковником-лейтенантом армии Латвии… Лицо Озолиньша исказила злорадная ухмылка. И где сейчас Карлис, друг сердечный, с которым каким-то странным образом связана вся жизнь?.. Нет, если что и сделано хорошо, так это устранение семьи Петерсов, мозолившей ему глаза с юности. Сам Карлис был арестован еще летом 41-го, его жена тоже. А за распадом его сына Ивара Озолиньш наблюдал с особым наслаждением. Хороший вроде бы парень, летчик, стал палачом, убийцей. Где он сейчас, Озолиньш не знал, но это и неважно. Или пропадет на фронте, или грохнут русские, когда придут сюда… А они придут.
«Странно все-таки устроена жизнь, — думал Озолиньш, машинально следя глазами на несколькими черными точками, движущимися в небе. – Двадцать четыре года назад я был комиссаром у русских… И если бы кто-нибудь мне сказал о том, что будет со мной в 1944-м – не поверил бы. А где я буду через следующие двадцать четыре года? Какой тогда будет год? 1968-й. Наверняка буду уже на покое, сидеть на веранде собственного дома неважно где…»
— Русские самолеты! – заорал на верхней палубе какой-то немец. – Тревога! Тревога!..
Люди на борту закричали. Толпа, стоящая на берегу, разом отхлынула от парохода. Озолиньш со страхом следил за стремительно приближавшимися к судну самолетами. Уже можно было разглядеть большие красные звезды на их фюзеляжах.
— Feuer! – донеслось откуда-то с верхней палубы.
Резко, лающе застучали зенитные швейцарские «Эрликоны». Рядом с Озолиньшем пронзительно завизжала от страха совсем юная светловолосая девушка, судя по внешности – любовница какого-нибудь чиновника.
«Яки» заложили крутой вираж, уходя от огня зениток, и открыли ответный огонь. Пули вспенили воду у борта парохода.
— Отчаливай! Отчаливай! – орал на капитана поджарый офицер вермахта, тыча ему в лицо удостоверение. – Я фельдполицайсекретарь Крашке, Тайная полевая полиция!
— Пошел к черту! – орал ему в ответ седобородый капитан. – Здесь я главный, понял меня?
Фельдполицайсекретарь с побелевшим лицом вырвал из кобуры «Вальтер», но его схватил за руку молодой оберштурмфюрер СС в полевой форме:
— Прекратить панику! Посадка еще не закончена!
— Нас же потопят у причала, вы что, не видите?!..
Пули с советского истребителя пришлись по палубе. На кормовом флаге появились крупные пробоины. Эсэсовец и фельдполицайсекретарь одновременно повалились на доски, заливая кровью платье истерично визжащей светловолосой девушки…
Зенитчики развернули «Эрликоны» и проводили советские самолеты длинными очередями «под хвост». Вопреки ожиданиям, возвращаться русские не стали, а повернули на восток. Вероятно, они вели разведку, и задачи уничтожать стоящие на погрузке суда у них не было.
Озверевшие от усталости и ора матросы успокаивали паникующих на палубе людей. Трупы попавших под пулеметные очереди, как дрова, выносили с парохода и бросали прямо на пристани. Один из матросов, никого не стесняясь, обшарил карманы одного из убитых – седого человека в хорошем пальто, — и удовлетворенно присвистнул, обнаружив туго набитый бумажник.
— Ого, здесь даже доллары есть. Какая-то богатая тыловая крыса.
— Пальто тоже забери, Бруно, — посоветовал второй матрос. – Ему-то оно к чему?.. Дырок вроде нет, пули пришлись по лицу… А кровь и отмыть можно.
— Тоже верно, — согласился Бруно и, пыхтя, начал снимать с трупа пальто.
…В пять часов утра 13 октября два советских танка Т-34-85, с боем вышедших на восточную окраину Риги, захватили колонну из десяти немецких грузовиков, поджидавших отходившую в Пардаугаву пехоту вермахта. По приказу гвардии подполковника Карла Петерса в трофейные машины погрузилась штурмовая группа его батальона: во-первых, на грузовиках быстрее, а во-вторых – маскировка, в свете хмурого осеннего рассвета фашисты и не поймут, кто именно едет в грузовиках…
Перед тем как занять место в кабине «Опеля», Петерс обратился к своим бойцам:
— Запомните все – мы уже в Риге, а значит, у себя дома. В родном доме и стены помогают! А что сегодня пятница, 13-е – на это внимания приказываю не обращать!
В предрассветных сумерках раздался смех. Несмотря на ночной бой, солдаты были бодры, всех подстёгивало желание поскорее очистить Ригу от немца. На прошедших вчера комсомольских и партийных собраниях политработники объяснили бойцам важность взятия столицы Латвии, но и без этого все в 43-й гвардейской стрелковой Латышской дивизии понимали, что овладеть важнейшим пунктом немецкого сопротивления в республике нужно как можно скорее.
Штурмовой группой Карл командовал лично. В ее состав входили стрелковая рота, два танка, минометный, пулеметный и сапёрный взводы и четыре орудия – две «сорокапятки» и две 76-миллиметровых полковушки образца 1943 года. У каждого стрелка, помимо автомата, было по пять гранат против обычных двух, одна противотанковая граната и по две бутылки с горючей смесью. Такие штурмовые группы в полках дивизии были созданы впервые с месяц назад и уже успели доказать свою необходимость во время освобождения небольших латвийских городов.
Оба танка штурмовой группы, набирая скорость, исчезли в перспективе темной улицы. Вслед за ними двинулись и грузовики с пехотой. Сначала, как положено, головной дозор в составе взвода, следом – отряд обеспечения движения, который вел инженерную разведку маршрута, затем – группа поддержки, готовая в случае необходимости прикрыть головную заставу и сапёров огнем. Это был первый эшелон батальона Петерса. Вторым эшелоном в походном порядке, в полукилометре позади, шла 3-я стрелковая рота батальона, в задачу которой входило уничтожение сохранившиеся очаги сопротивления, огневые точки, мечущихся в панике отдельных группы солдат и танков противника и сбор пленных.
Сидя в кабине «Опеля», Петерс снова и снова спрашивал себя: неужели я в Риге?.. И снова отвечал себе: да, 10 октября ты впервые увидел в бинокль крыши рижских предместий. Сколько же километров, сколько дней и ночей ты отходил по земле, прежде чем снова увидел их?..
Он взволнованно всматривался в улицу, по которой шел грузовик, стремясь узнать знакомые места. Но не узнавал пока ничего. Было слишком темно, на улице не было ни одного фонаря, машины тоже шли без фар, чтобы не обнаружить себя раньше времени. Да и окраина, по которой двигалась колонна, была Петерсу незнакома. Это был рабочий район, где до войны селилась лишь городская беднота, и дома вокруг были соответствующие – деревянные или в лучшем случае мрачные и убогие, без удобств и украшений на фасадах, «доходники» начала века.
Петерс знал, что в Ригу сейчас с разных сторон входят сразу несколько полков Красной Армии. Освобождение города началось еще вчера, когда подошедшие с севера части на амфибиях форсировали озеро Киш-эзерс и выбили немцев из сильно укрепленного Межапарка. Задачей сегодняшнего утра была полная очистка от фашистов правого берега Риги. Первая же часть, которая выйдет к Даугаве, должна была попытаться ее форсировать. Но в глубине души Петерс был уверен, что этот план неосуществим. Форсирование «на хапок» всегда приводит только к гигантским потерям. Мосты через Даугаву немцы, по данным разведки, пока не взорвали, но в том, что Пардаугаву они будут оборонять даже крепче, чем саму Ригу – в этом у него сомнений не было: оттуда последние части вермахта будут уходить на запад, к Юрмале. А значит, любая часть, которая попытается форсировать широкую холодную Даугаву, сразу же окажется под прицельным шквальным огнем с левого берега. А это в свою очередь значит, что для многих бойцов день освобождения Риги, 13 октября, станет последним днем жизни…
За минувшие три месяца полк, в котором воевал Карл Петерс, прошел с боями всю Латвию. И хотя 43-я гвардейская стрелковая Латышская дивизия почти все время наступала, бои эти были не менее тяжелыми, чем под Волоколамском или Старой Руссой. Фашисты превратили Латвию в настоящую крепость. Приходилось проламывать капитальные линии обороны, уничтожать долговременные огневые точки, бороться с тяжелыми танками и самоходными орудиями… И в каждом селе или городке давать салют над свежей братской могилой. Сколько же их разбросано по земле! Ведь фашисты не сдаются без боя нигде – ни в Югославии, ни в Венгрии, ни в Польше, ни здесь, в Латвии…
И все-таки эти невеселые мысли не мешали Карлу взволнованно всматриваться в пробегавшие мимо серые осенние перекрестки. В последний раз он видел этот город осенью 41-го!.. И тут же снова помрачнел. Лика, Ивар… Не было ни дня за эти четыре года, чтобы он не подумал о них. Удастся ли узнать что-либо о судьбах жены и сына? И – отдельно – если он найдет сына, как тот посмотрит ему в глаза?.. Чем будет оправдываться?.. И будет л?..
Думая обо всем этом, Петерс одновременно напряженно всматривался в окрестности. Нет, он вполне доверял ребятам, которые шли сейчас головной заставой, это были лучшие бойцы его батальона, но… Не может быть такого, чтобы немцы не попытались удержать центр города. Рига словно создана для обороны, а его часть двигалась пока что без единого боевого соприкосновения. И это беспокоило Карла. Тем более что колонна шла уже по вполне знакомым ему местам – улице Кришьяна Барона. Дома вокруг стали изысканными, красивыми, каждый из них отличался от другого. До Старой Риги оставалось минут двадцать езды…
— Товарищ подполковник, — напряженно произнес водитель, татарин Лёша Ельдыгеев, — головная застава поворачивает направо!
И точно, передовые грузовики свернули с улицы Барона на улицу Гертрудес. «Значит, дальше улица Барона заминирована», — подумал Петерс. В случае обнаружения заминированного участка дороги или завала он обходился, а пока возможности для этого были – к центру можно продвигаться и по параллельным улицам.
В перспективе улицы Гертрудес уже вырисовывалось стройное здание храма Святой Гертруды. Сколько лет прошло с тех пор, как бывший юнкер Карл Петерс и его невеста Леокадия снимали на этой улице скромную квартирку?.. Интересно, кто там сейчас живет?.. Грузовики, напряженно ревя моторами, шли вперед, Карл вертел головой, вглядываясь в подворотни и верхние этажи зданий. Отовсюду можно было ожидать пулеметной очереди или гранаты. Центральные кварталы Риги очень удобны для обороняющихся – узкие улицы, по обе стороны которых стоят крепкие каменные пятиэтажки, каждая из которых имеет по два-три корпуса с проходными дворами. Оборонять такой город – милое дело… Но пока что всё было тихо. Про себя Петерс машинально отметил, что множество домов, мимо которых проходили машины, были закопченными, то там, то сям виднелись груды развалин – видимо, здания были специально подорваны немецкими сапёрами. Да еще мостовая и тротуары были загажены навозом так, что ступить было негде. Похоже, немцы недавно прогнали здесь огромное стадо коров. Может, не нарочно, а может, и нарочно – именно чтобы загадить оставляемый ими город…
Показалась следующая ведущая к центру улица – Тербатас. Но и она оказалась заминированной. На короткую тупиковую улицу Акас головная застава сворачивать не стала, сразу двинула к центральной улице – Бривибас. И снова мины. Заминированной оказалась и улица Базницас. Похоже, немцы перекрыли подходы к Бульварному кольцу основательно.
По небольшой площади объехали справа храм Святой Гертруды, сразу за которым показался поворот на улицу Сколас. И тут же в утренней тишине прозвучали первые выстрелы. Где-то за углом ударили пулеметы.
Ожил ленд-лизовский полевой телефон, по которому Карл держал связь с командиром головной заставы.
— Товарищ подполковник, веду бой с засадой! – раздался в трубке напряженный голос гвардии старшего лейтенанта Валерия Петрушевского. — Обстрелян из дворов и подъездов. На улице не меньше десятка мотоциклов с пулеметами…
— Приказываю обойти засаду с флангов и тыла и уничтожить, — приказал Карл и бросил водителю: – Давай вперед.
Петерс опасался, что немцы возвели здесь капитальный рубеж обороны, но всё оказалось проще, чем он думал. Фрицы действительно были на мотоциклах с пулеметами, но, видимо, приказа крепко держать участок у них не было, потому что после первых же танковых выстрелов они начали сниматься с места и исчезать в перспективе улицы, там, где виднелись голые деревья Эспланады. На грязном асфальте осталось лежать с десяток трупов. Командир отряда обеспечения движения доложил Карлу, что перекресток Сколас и Лачплеша тоже заминирован, поэтому Петерс принял решение сместиться еще на квартал правее. Там проходила большая улица Кришьяна Валдемара, и вероятность, что немцы стали минировать эту магистраль, была гораздо меньше – наверняка она нужна им самим для отступления.
Но едва вышли на Валдемара, как сразу же напоролись на танки. Три стоявших неподвижно «Панцер-IV» открыли огонь сразу же, с места. Грузовик головной заставы и сапёров запылали кострами, третий снаряд немцы положили выше, в окно жилого дома. Оттуда вырвался сноп пламени. Слитно ударили танковые пулеметы.
Из машин бойцы выпрыгивали без всяких приказов. Танки против грузовиков – тут уж не жалуйся, если сгоришь прямо в кузове. Самые сильные тут же начали вышибать запертые двери, ведущие в подъезды. Остальные, как могли, применялись к местности. Хотя какая тут, к черту, местность – голые тротуары, ни деревца, ни палисадника, и стены кругом…
К немецким танкам присоединились пулеметчики и автоматчики, засевшие в верхних этажах зданий. Пули высекали искры из старой брусчатки, упали первые убитые и раненые. Петерс вместе со своими бойцами начал отстреливаться из ППШ. Теперь ситуация на улице целиком и полностью зависела от мастерства и умения наших танкистов. Два Т-34-85 дворами выходили во фланг немцам, чтобы бить наверняка…
— Давай! – прошептал Петерс, словно командир головного танка гвардии лейтенант Саша Кудряшов мог его услышать…
И Саша услышал. Первым же снарядом Т-34-85 к чертовой матери пробило бортовую броню «Панцера-IV». Вражеский танк содрогнулся всем своим существом и замолк. Вторая «тридцатьчетверка» сосредоточила огонь на верхних этажах окружающих домов. Под прикрытием этого огня бросились к зданиям сапёры с подрывными зарядами. Расчеты «сорокапяток» и 76-миллиметровых полковушек открыли огонь по нижним этажам зданий, минометчики – по крышам и подступам к зданиям. Не мешало бы, конечно, сейчас врезать бронебойным по стенам, но дивизионных пушек в составе штурмовой группы Петерса, увы, не было…
Подбитый фрицевский танк дымил, загаживая улицу черной копотью. Два других спешно дернулись с места и, отстреливаясь на ходу, задним ходом пошли к улице Элизабетес. «Тридцатьчетверка» влупила еще один снаряд по ним, перебила «немцу» гусеницу, и было видно, как экипаж спешно покидает машину, даже не предпринимая попыток бороться за нее. Огонь с верхних этажей резко ослаб – то ли немцы получили приказ на отход одновременно с танками, то ли еще что. Оба наших танка медленно поехали по улице в готовности открыть огонь. Приободрившиеся бойцы цепочкой, прижимаясь к стенам домов, двинулись по тротуарам, следя за окнами и чердаками на противоположной стороне…
Следующие два квартала, остававшиеся до Эспланады, сопротивления уже не встречали. У здания художественного музея увидели еще одну немецкую автоколонну, состоявшую из грузовиков и штабных автобусов. Но ее охранение решило боя не принимать. Несколько машин развили большую скорость, уходя в сторону Бульварного кольца, а остальные немцы начали тут же поднимать руки, сдаваясь в плен. Первых взятых в Риге пленных оказалось около сотни. Ими командовал небритый гауптманн с равнодушным от усталости взглядом.
— Какая задача? – тупо переспросил он в ответ на вопрос Карла и, кажется, сильно задумался, вспоминая, какая же ему поставлена задача. – Ах да… Держаться до десяти часов утра, а по радиосигналу отступать в сторону мостов и взорвать их… Но мосты были взорваны уже в пять, — неожиданно ухмыльнулся немец, — так что куда нам отступать и что взрывать – непонятно.
Здесь же, на Эспланаде, встретились с наступавшими с юга соседями – штурмовой группой 153-го гвардейского стрелкового полка, только что взявшей в плен несколько расчетов зенитных орудий. С ее командиром, низеньким майором, быстро обменялись информацией: захвачен вокзал, там уничтожена группа из ста немцев, пытавшихся подорвать вагоны и паровозы, а оба моста через Даугаву действительно взорваны.
Из здания музея, дрожа от холода или от страха – а может, от того и другого вместе, — вышла худенькая пожилая женщина, явно смотрительница. Что она забыла в музее так рано, непонятно. Возможно, просто жила там, сторожа экспонаты. Смотрительница растерянно смотрела на пленных немцев и на усталых красноармейцев. Похоже, она не очень понимала, что именно происходит.
— Не бойтесь, — сказал ей Петерс по-латышски. – Немцы бегут, а мы вам зла не причиним…
Смотрительница кивнула и неожиданно расплакалась.
— Они всё ценное забрали, — по-латышски проговорила она. – Всё увезли… И многие наши сотрудники с ними уехали. Вместе с директором, господином Пурвитисом…
— Ну ничего, ничего, — растерянно проговорил Карл в ответ. – Теперь уже всё будет в порядке.
Пленных принял уже второй эшелон его батальона. А им надо было идти дальше, к Старой Риге. Судя по раздававшимся оттуда автоматным очередям, передовые части Красной Армии уже вышли к старому городу и вели бой, пробиваясь к берегу Даугавы…
В половине первого 13 октября были предприняты первые попытки форсирования советскими войсками Даугавы, которые окончились неудачей. Вечером, в 20 часов 15 минут, советские артиллеристы подавили несколько огневых точек противника на левом берегу, после чего была предпринята еще одна попытка форсирования реки. Но когда до берега оставалось около ста метров, противник начал обстрел плотов и паромов из минометов и танковых орудий. Несколько пушек и минометов пошли ко дну. До берега добрались лишь два взвода, которые сразу после высадки взорвали гранатами танк и самоходное артиллерийское орудие. Через некоторое время поступил приказ остановить форсирование реки ввиду малочисленности и неподготовленности передовых отрядов.
Бой за правобережную Ригу затих только поздним вечером. На улицах города еще звучали выстрелы и взрывы, когда в Москве состоялся праздничный салют из 324 орудий в честь войск 2-го и 3-го Прибалтийского фронтов, освободивших столицу Латвии от гитлеровских захватчиков.
Всю субботу 14 октября полк Карла Петерса участвовал в тяжелых боях за освобождение Пардаугавы. В ночь с 14 на 15 октября был получен приказ о торжественном вступлении соединений 43-й гвардейской стрелковой Латышской дивизии в Ригу. 15 октября полки дивизии северо-западнее острова Доле переправились через Даугаву и сосредоточились в районе станции Шкиротава. В тот же день в 10 часов утра советскими войсками в ходе тяжелого боя была занята станция Торнякалнс на левом берегу Даугавы, а к 14 часам вся Пардаугава была очищена от противника. На следующий день, 16 октября, в 10 часов утра части 43-й Латышской дивизии под восторженные крики жителей, стройными рядами под знаменами и с оркестром по Лубанскому шоссе вступили в Ригу…
Гремел начищенной медью полковой оркестр. Несмотря на холодную погоду, рядовые гвардейцы были в гимнастерках, а офицеры в кителях – чтобы рижане могли увидеть боевые награды, заслуженные потом и кровью. Петерс шагал во главе своего батальона. На его кителе блестели Гвардейский знак и ордена Красной Звезды и Отечественной войны 2-й степени.
Рижане радостно приветствовали гвардейцев. Вдоль колонн бегали девушки и девочки с букетами осенних цветов, которые они на ходу совали в руки смущенным солдатам и офицерам. Цветы хрустели и под сапогами марширующих стрелков. Над толпой колыхался кумачовый плакат с надписью «Слава нашей гордости – гвардии латышским стрелкам!»
Там и сям колонну окликали с обочин:
— Есть Андрис Берзиньш с улицы Цесу?
— Ищу Мариса Муйжниекса с улицы Стабу…
— Карлис Домбровскис из Пардаугавы – есть такой?..
Но шагавшие вперед офицеры и солдаты не откликались. Среди них уже почти не оставалось тех, кто уходил из Риги с Красной Армией в июне 41-го…
В ликующей толпе резко выделялась небольшая – человек 80 – группа молчаливо, скорбно стоящих на обочине изможденных людей. Это были рижские евреи – те, кто уцелел после трех чудовищных лет оккупации. Проходя мимо них, офицеры и солдаты, не сговариваясь, вскинули руки к фуражкам и пилоткам.
Возле памятника Свободы состоялся торжественный митинг. Там гвардейцев приветствовали командующий 2-м Прибалтийским фронтом генерал армии Андрей Иванович Ерёменко, командующий 3-м Прибалтийским фронтом генерал-полковник Иван Иванович Масленников, командир 130-го стрелкового Латышского гвардии генерал-майор Детлавс Бранткалн и два Калныньша – однофамильцы, командир 43-й гвардейской стрелковой гвардии генерал-майор Алфредс Калныньш и с неделю как назначенный командиром 308-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник Мартинс Калныньш.
Петерс волновался, что его полк сразу же бросят на дальнейшее преследование отступавших в Курляндию немцев, но этого не случилось. После освобождения Риги полки 43-й гвардейской стрелковой Латышской дивизии оставались в городе до 8 ноября.
Рига возвращалась к мирной жизни быстрыми темпами. Уже в день освобождения, когда в Пардаугаве еще рвались снаряды, рижане вышли на улицы, чтобы очистить их от развалин, битого стекла и навоза, повсюду начали демонтировать вывески и надписи на немецком языке, закапывали противотанковые рвы. На следующий день были организованы ремонтные бригады для восстановления водопровода и газопровода, начали восстанавливать электрические подстанции, организовали доставку хлеба в город. Полным ходом шло восстановление автобусного и трамвайного парков (автобусы вновь пойдут по Риге 7 ноября, а трамваи – 17-го).
21 октября в городе был отменен комендантский час, тогда же в кинотеатре «Сплендид Палас» дважды был бесплатно показан фильм «Два бойца». 22 октября на Эспланаде состоялся праздничный митинг, посвященный освобождению Риги. 26 октября заработал водопровод (пока что только на первых этажах). 27 октября открылись все городские рынки – Центральный, Видземский, Агенскалнский и Латгальский. Всего в городе в тот день работали 42 продуктовых и 14 мясных магазинов. 29 октября на стадионе «Даугава» состоялся спортивный праздник в честь освобождения Риги и футбольный матч команд «Даугава» и «Динамо». С 31 октября заработала почта и телефоны-автоматы…
Бойцы 43-й гвардейской Латышской дивизии все эти дни несли в городе комендантскую службу. Во всех районах Риги были учреждены комендантуры, для охраны важнейших зданий, предприятий и складов были выставлены посты. На перекрестках главных улиц и площадях стояли пехотные заставы с орудиями. При комендатурах были созданы ударные группы, обеспеченные грузовиками для быстрой переброски в другие районы города. Солдаты дивизии были задействованы также на восстановительных работах в городе.
Словом, забот у Карла Петерса хватало. Но в первый же свободный день он отправился на поиски своей семьи. Конечно, это было небезопасно – расспрашивать о судьбах заключенной Леокадии Петерс и члена «команды Арайса» Ивара Петерса. Но Карлу в те дни было всё равно.
…НКГБ в Риге уже действовало и даже занимало тот же самый дом, что и в 1941-м – огромное здание на углу Бривибас и Стабу. К просьбе Петерса сидевший за столом молодой капитан ГБ отнесся с пониманием – уважительно взглянув на ордена на груди Карла, вежливо попросил подождать с полчасика и куда-то вышел. Вернулся с виноватой улыбкой:
— Ничего утешительного сказать не могу, товарищ гвардии подполковник… Леокадия Яновна Петерс была приговорена к ссылке в Новосибирскую область и этапирована из Риги 14 июня 41-го. Дальше вам нужно писать запрос в центральные органы НКГБ. Возможно, там подскажут, куда именно она была направлена.
— Понятно, — только и сказал Карл.
— Вы просили еще уточнить судьбу подпольщицы Милды Рутмане… К сожалению, она была казнена фашистами в марте 42-го. Рижское подполье неоднократно воссоздавалось и неоднократно было разгромлено. – Капитан заглянул в какую-то бумагу и уточнил: — Сеть, созданная Рутмане, была ликвидирована под руководством сотрудника абвера Йозефа Ляхора.
— Ляхора? – потрясенно переспросил Петерс.
— Да. Вам о чем-то говорит его имя?
Карл с трудом кивнул.
— Да, я был с ним знаком еще в довоенной Риге, он работал тогда под прикрытием польского коммерсанта…
Не помня себя, Петерс вышел на хмурый осенний перекресток Бривибас и Стабу. Ляхор. Снова в его жизни возникала тень этого человека, этого чудовища, который словно какой-то невидимой нитью был привязан к судьбам полоцких кадет и тех, кто был им дорог… Выходит, именно он погубил Милду, которая спасла его, Петерса, летом 41-го.
По Ивару Карл расспрашивал в те дни всех, кого было можно, и в первую очередь тех, кто пережил оккупацию. Все, что знал Петерс, основывалось на сведениях, полученных им в 41-м от Милды. И узнать удалось, к несчастью, немногое. Ивар служил в «команде Арайса», заслужившей в Риге страшную славу самой жестокой и бесчеловечной карательной банды. Именно она в конце 41-го уничтожила обитателей рижского гетто. Именно их жертв теперь откапывали в Бикирниекском лесу, и каждый день несчастные родственники ездили туда опознавать трупы близких… В 43-м, когда в Латвии начался массовый призыв в войска СС, кто-то из «команды» вступил в них и теперь продолжал сражаться с Красной Армией в Курляндии, кто-то перевелся во вспомогательные службы вермахта, а кто-то просто удрал вместе с отступавшими немцами перед лицом неминуемого возмездия. Как именно сложилась судьба Ивара Петерса, Карлу тогда выяснить не удалось. Но он понял главное: его сын действительно встал в ряды тех, с кем он, Карл, поклялся бороться не на жизнь, а на смерть еще в 30-х годах… И не просто встал, а обагрил свои руки кровью, стал палачом, убийцей.
Особенно запомнился Карлу разговор с тихим старичком лет семидесяти, евреем, которого спрятали в подвале соседи – русские рижане. Старичок рассказывал о погроме гетто вежливым, грустным голосом, словно делился своей досадой по поводу плохой погоды. На вопрос, знакома ли ему фамилия «Петерс», он, нисколько не удивляясь, ответил:
— Конечно. Когда в декабре 41-го гетто окончательно разгромили, в квартиру, где были мы с женой и еще человек сорок, пришли каратели. Меня схватили первого и поволокли наружу. Я инстинктивно начал цепляться ногами за вещи, и тогда молодой парень в форме начал бить меня по лицу. А ему кто-то крикнул: «Петерс, да не церемонься ты с ним, просто пристрели и всё…»
— И что было дальше? – сглотнув воздух, тихо спросил Карл.
Старик грустно улыбнулся.
— Я благодарен этому Петерсу, потому что он не пристрелил меня, а просто избил. Но вообще я хотел бы посмотреть в глаза человеку, который воспитал этого юношу. Потому что потом он на моих глазах пристрелил трех человек, которые ему сопротивлялись…
— У вас есть возможность посмотреть в глаза человеку, который его воспитал, — после паузы произнес Карл и взглянул старику в лицо.
Глаза старика расширились от изумления, он вздрогнул. Потом коснулся погона Карла скрюченными пальцами:
— Я понимаю… Понимаю, что вы чувствуете… И зла на вас не держу. Не дай Бог это пережить… Когда сын вырастает убийцей…
Что чувствует отец, когда узнает, что его сын вырос палачом?.. Глядя на себя в зеркало, Карл видел седые пряди на висках и знал, что причина их появления – не возраст. Ему не хотелось жить. И, бередя раны, он долго бродил по улицам вечерней Риги. Может быть, подсознательно ему хотелось нарваться на пулю какого-нибудь отчаявшегося националиста – такие еще оставались в городе и время от времени палили с горя в попавшихся на глаза советских офицеров и солдат…
В один из таких полных отчаяния и безысходности вечеров Петерс пришел к тому дому, где он был счастлив все 30-е годы. Красавец постройки 1913 года, возвышавшийся на углу улиц Бривибас и Миера. В душе Карл лелеял надежду зайти в квартиру, когда-то принадлежавшую ему, и, может быть, уловить хоть какой-то аромат ушедшего счастья, увидеть тени жены и сына – такого, каким он был до своего падения. Он был уверен, что в квартире живут другие люди, но они наверняка окажутся людьми и разрешат ему немного побыть наедине с собой…
Но реальность оказалась совсем другой. Когда Петерс подошел к перекрестку двух улиц, то увидел, что от дома, в котором жила его семья, остался лишь обугленный остов. Висели в воздухе перекрытия и стропила, хрупко высился скелет башенки, украшавшей крышу… Картина была тем более страшной, что соседние дома, примыкавшие к погибшему, уцелели и даже выглядели вполне пристойно. Создавалось впечатление, что именно этот дом был обречен на гибель – и погиб.
У шаркавшего куда-то по тротуару старика лет семидесяти Карл спросил о судьбе дома. Старик неприязненно глянул на форму Петерса, но все же, видимо, его впечатлило то, что офицер говорит с ним по-латышски, и он снизошел до высокомерного ответа:
— Это вы его разбомбили.
— Мы?..
— Да, вы. Русские. Это русская бомба попала в дом 12 октября.
— Русские? Вас не смущает то, что я латыш?
— Для меня те латыши, которые пошли с русскими – не латыши, — отчеканил старик и похромал прочь. Видимо, при оккупантах ущемленным он себя не чувствовал…
А Петерс еще долго стоял перед обугленными руинами, еще источавшими тонкий, горький запах пожарища. Где-то здесь сгорел навсегда призрак его семейного счастья, его гнезда. Здесь вместе с дымом ушли в небо все его надежды на лучшее, на долгую жизнь, на внуков, на счастье вместе с Ликой и Иваром… Ну что ж, это было символично – крах семьи и крах дома, где эта семья мечтала и грустила, веселилась и переживала…
…8 ноября 1944 года 121-й гвардейский стрелковый полк вместе с другими частями 43-й гвардейской стрелковой Латышской Рижской дивизии (почетное наименование «Рижская» она получила день назад) выступил из столицы Советской Латвии на передовую. Путь полка лежал в Курземе, где продолжала сопротивление крупная группировка вермахта.
Новенькие «Студебеккеры» с пушками на прицепах одолевали дорогу из Риги в Юрмалу. Мимо машин в сетке крупного холодного дождя мелькали стройные сосны, обугленные остовы дач, выжженный боями кустарник, унылые, с выбитыми стеклами станционные здания… То там, то сям виднелись на обочинах искореженные пушки, съехавшие в кювет бронемашины, черные от копоти коробки танков и самоходок с крестами на броне – следы отступления немцев из Латвии. На дорогах стояли новенькие указатели, отмечавшие количество километров до Риги, Юрмалы, Тукумса, Елгавы.
Гвардии подполковник Карл Петерс ехал в командирском «Виллисе» вместе с другими комбатами его полка. В общем разговоре он не участвовал. На душе было пусто и холодно. Даже рижский бальзам, добрый запас которого офицеры прихватили в дорогу, не согревал сердца, не заставлял его биться чаще. По тенту джипа барабанили струи дождя.
Маленький юркий «Виллис» один за другим обгонял громоздкие «Студебеккеры». Из кузовов грузовиков слышался смех, переборы гармони, пение. Настроение в 121-м гвардейском стрелковом было бодрое, боевое. Никто из офицеров и солдат не догадывался, что бои за освобождение Курляндии превратятся в затяжное сражение, которое будет продолжаться даже тогда, когда выкинет белый флаг Берлин и будет спасена поднявшая восстание Прага…
Анна Панасюк – Павлу Панасюку, 1 декабря 1944 г., Одесса – 2-й Украинский фронт
«Дорогой мой сыночек Паша,
Я долго не могла тебе написать ответ, все принималась и начинала плакать. Это чудо Божие, что ты нашел все-таки папу – ну хоть если не его самого, то его след. Значит, он не погиб в 1920-м, а оказался в Югославии. Ну а если его арестовали немцы за помощь нашим пленным, то, значит, погиб он за хорошее, высокое дело, как настоящий офицер. Он сам хотел бы такой гибели, я думаю. Сегодня я долго молилась в храме за упокой его высокой души.
Что написать обо мне, я толком даже не знаю. Очень тяжело было пережить то, что мы здесь пережили. В Одессе стояли румыны, они называли Одесскую область Транснистрией. Невозможно описать все ужасы, которые здесь происходили. Всех евреев, которые жили в нашем доме, сожгли живьем.
Я жила тем, что готовила обеды, стирала, мыла полы. Меня звали служить в румынском госпитале, но я не пошла. Сейчас чувствую себя неважно. Да и как еще можно себя чувствовать в мои годы и после всего этого.
Мой дорогой сынок, я уже несколько лет думала, что ты погиб, потому что от тебя не было никаких вестей, но слава Богу, ты жив. Пожалуйста, будь в бою осторожен и возвращайся ко мне живым, а я постараюсь дожить до этого дня.
Крепко тебя целую,
Твоя мать Анна Панасюк».
Ивар Петерс, 5 декабря 1944 г., над Нойруппином
Зимнее небо здесь, на севере Германии, было серым и пустым, каким и выглядит зимнее небо в любой части света. А над облаками, где ярко светило острое, совсем не зимнее солнце, оно выглядело приветливым и безопасным. Мирная синева, такие же мирные кучевые облака… Только в годы войны всё это приобретает значение и выглядит совсем не мирным.
Лейтенант люфтваффе Ивар Петерс кинул взгляд на приборы. «Фокке-Вульф-190А» шел ровно, все системы самолета работали идеально. Созданная для боя машина плавно одолевала пространство со скоростью 400 километров в час. А навстречу ей сейчас двигалась настоящая армада, при одной мысли о которой щемило сердце…
Это был первый настоящий бой истребителя Ивара Петерса. Их, латышских летчиков люфтваффе, предупредили – сегодня для них состоится экзамен на зрелость. Им предстоит атаковать возвращавшиеся после налета на Берлин 427 тяжелых американских бомбардировщиков В-17 «Флаинг Фортресс», которых будут прикрывать 700 истребителей Р-51 «Мустанг». Эти цифры – 427, 700 – не укладывались в голове, Ивар при всем желании не мог вообразить себе небо, в котором одновременно движутся 400 бомбардировщиков и 700 истребителей. Но это было реальностью. Это был обычный, рядовой налет американской авиации на Берлин – один из многих налетов… На перехват отбомбившихся «Летающих крепостей» были подняты истребители с аэродромов Грайфсвальд, Тутов и Анклам. Противника они встретили недалеко от городка Но йруппин…
…Темные точки, которые возникли на горизонте, сначала напоминали рой мух. Потом они начали укрупняться, обрастать деталями. Они уже не выглядели такими безобидными. Зимнее солнце бликовало на белых звездах, вписанных в круг, на буквах USAF – United States Air Force. На вытянутых «мордах» шедших в охранении «Мустангов» были нарисованы угрожающе оскаленные акульи пасти. А «Летающие крепости», со всех сторон ощетинившиеся пулеметами и пушками, выглядели и вовсе несокрушимыми. Во всяком случае, у люфтваффе ни одного самолета, даже близко подходящего по характеристикам к В-17, просто не было. Двухмоторные «Хейнкели-177», хвалёные «Грайфы», в счет не шли, таких самолетов Ивар ни разу даже не видел в небе за всё время службы в Германии…
— Ребята, перед нами противник! – раздался в шлемофоне напряженный голос командира истребительного авиаполка, полковника Герберта Илефельда. – Помните о том, что эти мерзавцы уже сбросили свои бомбы на головы наших матерей и жен! Германия взывает к мести!..
Может, для немцев это звучало и убедительно, но Петерс, как и другие латышские пилоты, выслушал это обращение равнодушно. Все они знали: они здесь лишь потому, что немцам нужны летчики, а какой они национальности, теперь, в конце 44-го, уже совершенно неважно. С конца октября латыши входили в состав истребительной эскадрильи, которая базировалась на аэродроме Грайфсвальд, в тридцати километрах юго-восточнее Штральзунда.
…«Фокке-Вульфы» группы, в которую входил Ивар Петерс, заранее распределили между собой цели. Петерс наметил для себя бомбардировщик, шедший под номером R-17878. Он хорошо помнил основное правило боя с «Летающей крепостью»: ни в коем случае не пытаться сбить ее снизу или сверху, это равносильно тому, чтобы нарываться на драку с пьяным чемпионом мира по боям без правил, к тому же вооруженным топором. Радиус эффективного поражения у крупнокалиберных пулеметов «Браунинг», стоявших на «Крепостях», был куда больше, чем у пушек «Фокке-Вульфа». Единственный шанс – атаковать в лоб, в таком случае под обстрел попадали пилоты гигантского бомбардировщика…
Но прежде чем Петерс успел что-либо предпринять, небо расцветилось десятками красок. Сотни, тысячи трассирующих пуль понеслись навстречу немецким самолетам. Это стреляли пулеметчики американских бомбардировщиков. Одновременно с ними пошли в атаку 400 из 700 истребителей прикрытия… «Мустанги» атаковали группами, каждый из них вел огонь из всех своих шести 12-миллиметровых пулеметов.
Когда 400 истребителей идут в атаку, одновременно стреляя из 2400 крупнокалиберных пулеметов – это страшно. Именно страх сейчас и испытывал Ивар Петерс, сидевший за штурвалом «Фокке-Вульфа». Мелкий, тупой страх охватил его целиком, когда он понял, с чем ему сейчас предстоит столкнуться. И ради чего он перевелся в авиацию по совету Скулбе?.. Чтобы иметь свободу выбора, возможность в решающий момент самому понять, что ему нужно, а что – нет… Но сейчас, в небе над немецким севером, никакого выбора у него не было: сзади, слева и справа шли самолеты немцев и латышских коллег, а спереди на него стремительно надвигались верткие, скоростные «Мустанги»… И никакого выбора у него сейчас не было.
…В том бою Ивар Петерс никого не сбил и даже не подбил, потому что сам был сбит в первую же минуту боя. Снайперские очереди сразу двух американских пилотов напрочь отрубили «Фокке-Вульфу» левое крыло и киль, после чего истребитель беспомощно закружился в небе, словно исполняя на прощание диковинный танец. Петерс действовал по инструкции – перевалился через борт кабины и дернул за кольцо парашюта. И, опускаясь вниз, на землю, видел в небе над собой чудовищную толчею из своих и чужих самолетов, слышал вой моторов и грохот очередей, видел, как несутся к земле сбитые и как один за другим расцветают огромные белые цветки парашютов… А огромное облако «Летающих крепостей» медленно уходило на юг. От него уже отделилось несколько подбитых машин, оставлявших за собой тонкие дымные шлейфы – значит, кто-то из немцев сумел-таки каким-то чудом преодолеть стену выстроенного американцами огня и прорваться к цели. Но основная масса бомбардировщиков продолжала важно, неуязвимо удаляться.
..Холодная зимняя земля больно ударила Ивара в подошвы. Его опрокинуло и поволокло вместе с парашютом, пару раз крепко приожило лицом о камни старой мостовой. Но сейчас лейтенант люфтваффе Петерс был только рад этому ощущению. Оно означало, что он жив – по крайней мере, сегодня.
Он приземлился на окраине какой-то деревни, больше напоминавшей маленький городок. Из окрестных домов тут же выбежали встревоженные жители – старики, женщины и дети.
— Вы ранены, Herr Leutnant? – встревоженно поинтересовалась пожилая женщина в очках. – Я – оберхельферин Красного Креста, могу оказать вам первую помощь…
— Не надо, всё в порядке, — поблагодарил Петерс, вытирая кровь с ободранной о мостовую щеки.
— Мы видели, как вы смело напали на американцев, — застенчиво произнес белобрысый мальчик лет десяти. – Вы настоящий герой!
Растолкав людей, к Ивару приблизился немолодой лысый человек в очках – единственный мужчина в этой толпе. Левый рукав его пальто был пуст. Правую руку он вскинул в германском приветствии.
— Herr Leutnant, я блокляйтер Закс. К сожалению, в нашей деревне нет транспорта, чтобы доставить вас на базу. Но я сейчас позвоню в Нойруппин, и за вами пришлют машину. А пока прошу вас в мой дом на чашку кофе.
Петерс с трудом поднялся и заковылял по деревенской улице, окруженный толпой местных. Тяжелый гул американских самолетов понемногу смещался на юг и уже напоминал отдаленный шум какого-то диковинного завода.
…Через три часа трехтонный грузовой «Форд» с фанерной эрзац-кабиной (металл на такие пустяки, как кабины для грузовиков, в Германии давно уже не тратили) вез Ивара по Берлину. Как выяснилось, сбитых в окрестностях города летчиков собирали в Берлине, чтобы оттуда доставлять на базы, разбросанные по стране. Это был первый раз, когда Петерс увидел столицу Германии.
Машина шла через кварталы, разнесенные бомбами «Летающих крепостей». От дыма слезились глаза, резало горло. Пожарные пытались потушить горящие руины. Из тяжелых грузовиков поспешно выгружались рабочие Имперской Рабочей службы и Организациии Тодта. На тротуаре билась в истерике над трупиком младенца молодая женщина с окровавленным лицом. Ее неловко успокаивал солдат-инвалид на костылях. Огонь жадно пожирал валявшиеся на мостовой плакат, призывавший тщательно следить за светомаскировкой во время налетов, и старую, зачитанную Библию…
Наконец пожарище осталось позади, начался обычный немецкий город – разномастные жилые дома, аккуратные палисадники перед подъездами, брусчатые тротуары, кирхи на площадях… Но и на улицах, внешне не пострадавших от войны, она лезла в глаза буквально повсюду. Война была в детях из «Винтерхильфсверк», собиравших зимние пожертвования для армии, в длинных подавленных очередях, стоявших у магазинов, где отоваривались карточки, в отсутствии легковых машин – все они были давно реквизированы для армии. И даже неизменная для Германии рождественская атрибутика – еловые венки на дверях домов и огоньки адвентовских подсвечников на подоконниках, — не радовала глаз, а только подчеркивала серость и убогость гигантского города, уже многие годы жившего только ради войны…
…В бою 5 декабря 1944 года американские летчики уничтожили 75 истребителей люфтваффе, причем 53 пилота погибли, а 22 были ранены. Потери 8-й воздушной армии США были неизмеримо меньше – 12 сбитых «Летающих крепостей» и 15 «Мустангов». А двенадцать дней спустя авиационный полк, в составе которого служил Ивар Петерс, был переведен на аэродром Твенте, расположенный рядом с голландским городом Хенгело, в десяти километрах от голландско-немецкой границы.
