ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.

ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО

ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.

Роман

65

Йозеф Ляхор, Ивар Петерс, 16 июля 1941 г., Рига

К восьми часам утра Йозеф Ляхор, как обычно, пришел к ничем внешне не примечательному пятиэтажному дому номер 3 по улице Андриса Пумпура. Район, где пролагала эта улица, считался до 1940 года посольским, не был исключением и дом номер 3 – в нем квартировал посол Японии в Латвии. Теперь же хозяевами этого здания, как и соседнего, под номером 5, была служба, не нуждавшаяся ни в рекламе, ни в вывесках, ни в пышных приемах. Там разместилось абверштелле «Остланд», занимавшееся разведывательной деятельностью пртив северных участков советского фронта и контрразведкой на территории Прибалтики, Белоруссии и Псковской области.
Новое служебное жилье Ляхора одновременно было и старым – по его просьбе ему предоставили ту же самую квартиру, в которой он жил в Риге до 17 марта, когда ему пришлось не по своей воле покинуть Советскую Латвию. Зато теперь, снова вернувшись в город, он испытывал сладостное чувство превосходство над всеми этими комиссарами, которые так трубили на весь мир о непобедимости своей армии и так позорно бежали из Латвии через неделю после начала летней кампании…
Ляхор прибыл в Ригу из Кёнигсберга в субботу 5 июля, через три дня после того, как в город вступил вермахт. И первым делом он проанализировал события последних дней, чтобы понять, как рижане приняли германскую армию. В этом помогли расспросы очевидцев и газеты. Немецкая «Die Front» так описывала день 1 июля 1941 года в Риге:
«Через некоторое время на улицах стали появляться вооруженные гражданские лица – латышские патриоты, ищущие спрятавшихся бойцов Красной армии. Какие-то женщины к павшим немецким солдатам положили цветы. Через час, в 10 часов утра, город наполнился колокольным звоном. Народ валом стал выходить на улицы, некоторые были вооружены. Кое-где звучали выстрелы. Немецкие отряды начали «зачистку» только что захваченной южной части города. Жители сообщали им, что части Красной армии ушли на восток. Отовсюду раздавались восторженные крики, город наполнился красно-бело-красными латвийскими флагами, девушки надели национальные костюмы. Проходившие маршем колонны немецких солдат жители забрасывали розами и сигаретами. Женщины и девушки угощали их помидорами, огурцами, бутербродами, пивом и всем, что смогли достать. Призывы и аплодисменты не смолкали. Мужчины залезали на тяжелые машины и плакали от радости. Все спрашивали: «Почему вы не приходили раньше? Мы так долго вас ждали!». Солдатам жали руки, произносили слова благодарности и пожелания. На улицах люди поют народные песни. Вспомогательные силы полиции под латвийскими знаменами маршируют по улицам города. Бывшие полицейские надели свою старую форму. По радио звучит марш. Еще горит Рига, догорают советские танки, но люди на них не обращают внимания, поскольку сегодня латвийский народ благодарит немецкую армию за освобождение от красного террора»…
Вновь начавшая выходить газета «Тевия» так описывала последние дни оборонительных боев за Ригу: «Сон убегает из города, в котором еще продолжают «действовать» последние остатки Красной армии. И когда над рижскими крышами поднимается солнце нового дня, рижане стоят у радиоприемников с надеждой, что, наконец, он сообщит им долгожданную новость, которую прождали несколько бессонных ночей. Аппараты включены, настроены на рижские волны, и все знаки свидетельствуют о том, что радиостанция начала передачу… В 9 часов зазвучал мужской сильный голос… Говоривший сообщил, что Рига освобождена от коммунистов-бандитов, и латвийская земля вновь свободна. В конце сообщения голос предложил латвийцам вывесить красно-бело-красные флаги, чтобы приветствовать освободителей – героических солдат вождя Великой Германии Адольфа Гитлера и радоваться освобождению… Неподалеку от префектуры подбитые танки и бронемашины, возле них лежат убитые как в военной форме, так и гражданские. Над городом появляется множество самолетов с черными крестами на крыльях. У Пороховой башни собирается молодежь и старики, которые зачислены в добровольческий отряд для «зачистки» города от оставшихся красноармейцев. Вскоре такие группы заняли радиофон, почту, телеграф, префектуру и пр. Над рижским замком развевается латвийский флаг, такой же самый над радиофоном, а еще через несколько мгновений уже все столичные улицы красно-бело-красные… Посреди дорог валяются портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина – тех, кто нас вел к самым ужасным временам – коммунизму».
Читая все это и разглядывая фотографии подбитых советских танков БТ, мертво сгрудившихся у взорванного моста через Даугаву, Ляхор улыбался. Уезжая в марте из этого города, он видел красные флаги на зданиях, видел людей, клявшихся в верности Сталину и обещавших защищать его власть, видел на парадах эти самые танки… Прошло всего четыре месяца — и где это всё? Ляхор не любил цитировать Пушкина, но на этот раз не мог не согласиться с русским поэтом: «О, люди, жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха…» Точнее не скажешь.
Как это всегда бывает, первые дни новой власти были наполнены разнообразными указами, приказами и распоряжениями. Ляхор внимательно читал хронику первых дней июля, отмечая наиболее существенное.
1 июля в Риге был введен комендантский час с 22 до 6 часов. По распоряжению начальника временной полиции Валдемарса Вейсса всем гражданам, у которых находится оружие (винтовки, револьверы, охотничьи ружья и пр.) и у тех, у кого нет на него разрешения начальника службы порядка, незамедлительно надлежит его сдать в полицейские участки не позднее 2-го июля до 18 часов. Тех, кто не сдаст оружие, ожидает наказание по законам военного времени. Установлен курс рейсхмарки: одна рейхсмарка равна десяти советским рублям. Восстановлено движение общественного транспорта: после шести вечера вышли на линии трамваи 1, 2, 6 и 11-го маршрутов. Стоимость проезда определена в 20 копеек за полный билет и 10 копеек за детский.
2 июля. С целью предотвращения массовых закупок населением продовольственных товаров установлены нормы отпуска в одни руки: 2 килограмма муки, 1 килограмм соли, 1 килограмм хлеба, 10 яиц, 5 коробок спичек, 1 кусок мыла, 2 пачки папирос, 2 свечи, кофе и чая по 1 пачке. На Лесном кладбище прошла церемония похорон солдат вермахта, погибших под Ригой. Время перевели на один час назад, чтобы оно совпадало с берлинским. Евреям запрещено стоять в очередях, они могут делать покупки лишь в тех магазинах, где нет очередей.
3 июля. Закрыт доступ в район Старой Риги, сильно пострадавший во время оборонительных боев конца июня.
4 июля. В 6 часов утра во дворе Центральной тюрьмы начаты раскопки могил заключенных, расстрелянных 26 июня по приказу наркома госбезопасности Латвийской ССР Шустина. Вышел приказ о переименовании тех предприятий и фирм, которые получили названия, связанные с Советской властью. Особо Ляхор отметил негодующую заметку в газете «Тевия», посвященную тем, кто цепляется за старое: «В Риге, очевидно, есть еще люди, которые не видели или не хотят видеть приход новых времен. Есть еще помещения, магазины и витрины, где болтаются красные тряпки, развешены разные плакаты и даже рожи московских бандитов. Давно уже пора этому бреду и лжи исчезнуть. Если сегодня и завтра эти лохмотья не исчезнут, можно ожидать, что вместе с ними выкинут и хранителей этой «дорогой памяти».
Датированная тем же днем информация о сожжении в Риге нескольких синагог и еврейских молельных домов не удивила Ляхора. А что еще может ожидать евреев после того, как в Латвию пришел вермахт и предоставил местным националистам свободу действий?.. Но он тут же отметил интересный факт: местные весьма активно начали борьбу с еврейством с первых же дней оккупации, даже не дожидаясь санкций немцев на эту борьбу.
Так началась его работа в оккупированной Риге. Формально Ляхор числился консультантом представителя Рейхсминистерства иностранных дел при штабе рейхскомиссариата «Остланд». Но сам аппарат «Остланда» еще только готовился переезжать в Ригу из Каунаса. Не было в Риге и генерального комиссара (только 17 июля этот пост получил обер-бургомистр Любека Отто Дрекслер). А вот абверштелле «Остланд» во главе с полковником Либеншитцем уже функционировал. Многие из сотрудников были хорошо знакомы Ляхору и раньше: начальник 2-го отдела полковник Гребе, начальник 3-го отдела майор Эрдман, майоры Люкке, Коржнер и Кустос, гауптманны Линке, Кемпфе, Вайнер, Лауринат. Работы было много: предстояло наладить бесперебойную связь с подразделениями в Таллине и Каунасе, резидентурами и оперативными пунктами в Даугавпилсе, Лудзе, Елгаве, Цесисе, сформировать сеть зашифрованных проверочных пунктов в городских управах, карточных бюро и на биржах труда, выбрать подходящие места для будущих агентурных школ и мест отдыха агентуры, развернуть лабораторию по изготовлению фиктивных документов, наметить адреса конспиративных квартир. И, конечно, нужно было активно работать с военнопленными, захваченными в ходе июньских боев за Ригу.
На второй же день своего пребывания в Риге Ляхор отправился с визитами к представителям других оккупационных структур, содействие которых могло ему понадобиться. Он знал о том, что в нацистской Германии разные ведомства очень ревностно относятся к своей компетенции, и в случае, если он невзначай наступит кому-то «на хвост», ему может не поздоровиться. Поэтому он сразу же выказал почтение высшему фюреру СС и полиции «Остланда», группенфюреру СС и генерал-лейтенанту полиции Хансу-Адольфу Прютцманну и получил от него бумагу, предприсывавшую всем подразделениям СС оказывать Ляхору содействие.
…В доме номер 3 на улице Пумпура Ляхору был отведен кабинет на втором этаже. Дежурная сорудница, миловидная Маргарита Гетце, принесла гору еще не обработанных карточек на военнопленных и те данные из фильтрационных пунктов, которые показались проверщикам интересными. Иногда прихлебывая остывший кофе, Ляхор внимательно пробегал глазами карточки, иногда помечая что-то в своем блокноте.
На часах была уже половина первого дня, и Ляхор задумался об обеде, когда очередная взятая в руки карточка заставила его остановиться. Некоторое время он читал информацию, потом скупо усмехнулся и отложил ее в сторону. Обед мог и подождать. А день определенно складывался удачно.
Через десять минут из здания абверштелле легкой, упругой походкой вышел немолодой мужчина в хорошем летнем костюме. Нужный ему адрес – улица Кришьяна Валдемара, 19 — размещался совсем рядом, в двух кварталах. Минут семь неторопливой ходьбы.

Квартира, в которой еще недавно жила немолодая еврейская пара, а теперь поселился Ивар Петерс, размещалась в красивом пятиэтажном доме в стиле «модерн» на улице Элизабетес, 23. Позавтракав, он пешком отправлсялся на службу. Идти до улицы Кришьяна Валдемара, 19, было совсем недалеко. Шагая по тротуару, Петерс вспоминал те события, которые предшествовали крупной перемене в его жизни.
…Вернувшись в Ригу, Ивар первым же делом начал предпринимать попытки разыскать мать. Но никаких следов семьи Петерс в их старой квартире на улице Миера не было – туда только что вселился штандартенфюрер СС с женой и двумя маленькими детьми, который о судьбе бывших хозяев, естественно, ничего не знал. Сомнений не было – мать была арестована, по-видимому, вместе с отцом. Жизнь семьи Петерс рухнула, рухнула безвозвратно, и мысль об этом причиняла Ивару такую боль, что ему хотелось кричать…
Что делать дальше, куда приткнуться – он не знал. Волей-неволей пришлось воспользоваться гостеприимством сослуживца. Семье Скулбе до 1940 года принадлежала четырехкомнатная квартира на улице Бривибас, которую при Советской власти «уплотнили», а после ареста Скулбе и вовсе реквизировали. Но въехавшие в него в марте 1941-го новые хозяева сбежали при приближении немцев, и теперь Адолфс получил свою собственность обратно. Скулбе был искренне рад появлению соседа и отвел Ивару большую светлую комнату, служившую библиотекой.
Место службы он обрел тоже, можно сказать, за компанию. Скулбе сразу заявил, что будет записываться в ту самую команду безопасности, объявление о которой он увидел в газете «Тевия» за 4 июля. Ивару эта мысль сначала показалась несимпатичной. С какой стати им, армейским офицерам, выполнять полицейские функции?.. Но Скулбе объяснил, что полицейского в этой службе нет почти ничего. Это бескомпромиссная борьба с теми, кто угнетает латышей и теми, кто из-за угла, подло стреляет в спину освободителям. Да, Латвия свободна от большевиков, но, уходя, они оставили в тылу своих агентов. И кроме того, в Латвии живет множество евреев, которые всегда составляли латышам конкуренцию и отнимали у них лучшие места. Так что работы хватит надолго…
Ивар колебался. После провала подпольной деятельности и того, что он перенес в тюрьме, хотелось бы просто жить, спокойно жить на своей земле. Но какое, к черту, спокойствие, если прекратила существование его семья?.. И «просто жить» – это значит жить на какие-то деньги. Служить и получать жалованье. А Ивар ничего, кроме как состоять на службе, не умел и не представлял для себя другой судьбы. Конечно, он попытался узнать, можно ли латышу поступить в люфтваффе – водить транспортные или вспомогательные самолеты. И услышал в ответ: нельзя. У немцев хватало и своих летчиков…
А Скулбе продолжал расписывать достоинства команды безопасности:
— Туда вступают все офицеры латвийской армии, которые остались в Риге. Компания будет подходящая. К тому же деньги отличные… И самое главное – у тебя будет возможность расквитаться за родных! Ведь красные разрушили судьбу твоей семьи…
И в один из июльских дней Ивар согласился сходить на улицу Валдемара, 19.
Его сразу же поразило обилие людей в здании. Из подъезда то и дело выходили парни в разномастной штатской одежде с оружием и повязками цветов национального флага на рукавах. У секретаря Скулбе и Петерс записались на прием к начальнику команды Виктору Арайсу. Он оказался симпатичным, спортивным рослым парнем лет тридцати.
— Летчики? – удивился он. – Очень приятно! Кстати, вы не первые, у нас уже служит ваш коллега — знаменитый Гербертс Цукурс.
Скулбе и Петерс изумленно переглянулись. Цукурс был легендой довоенной латвийской авиации. Его перелеты из Латвии в Гамбию 1934 года и Японию 1937 года прогремели на весь мир. Известен он был и как авиаконструктор, разработчик учебного моноплана «Трис Звайгзнес» («Три звезды»), и как писатель, автор романа о летчиках «Между землей и солнцем». И вот оказывается, этот знаменитый пилот тоже выбрал службу в команде безопасности!.. Арайс с явным удовольствием наблюдал за эффектом, который его слова произвели на новичков.
— Присаживайтес, поболтаем, — предложил он.
Скулбе и Петерс рассказали о себе. В ответ Арайс познакомил их с историей своего подразделения. Выяснилось, что до 1940 года он был лейтенантом полиции, состоял в партии «Перконкрустс», а в год Советской власти возглавлял подпольную организацию. Еще до того, как в Ригу вступил вермахт, отряд самообороны во главе с Арайсом захватил префектуру полиции города и встретил там немецкую айнзатцгруппу во главе с бригадефюрером СС Вальтером Шталекером. 2 июля Арайс побывал у него на приеме и получил разрешение создать полицейское формирование, в которое добровольно вступали бывшие офицеры армии и полиции, члены организации айзсаргов, студенты и даже старшие школьники.
— В первые же дни мы хорошо развернулись, — деловито говорил Арайс. – Уже в ночь на 3 июля наши ребята начали обходить квартиры, где жили евреи, и вышвыривать их на улицу. Ну а 4 июля и вовсе подпалили все их синагоги. На улице Гоголя тогда поджарились триста жидов, в том числе и те, кто перед этим сумел сбежать из Литвы…
— Поджарились? – переспросил Петерс. – В смысле — сгорели живьем?
Арайс зло прищурился.
— А вы у нас случайно не из неженок, лейтенант? В таком случае, может, вам сразу стоит поискать другую работу? Или, может, вы сочувствуете врагам латышского народа и не готовы к борьбе с ними?
— Нет-нет, — торопливо произнес Ивар. – Я готов участвовать в борьбе.
— Отлично, — кивнул Арайс. –Тогда добро пожаловать. Оформляйтесь и завтра выходите на работу. В последнее время у нас много дел в Бикерниекском лесу. Первую партию ублюдков мы отвезли туда 7-го… Кстати, как у вас с жилищными условиями?
Петерс замялся. Признаваться, что он из милости живет у Скулбе, не хотелось. Арайс заметил его смущение.
— Это не проблема. Вы можете спокойно выкинуть из квартиры, которая вам понравится, любого еврея и занять его жилье. Пора очистить Ригу от элемента, которому в ней нет места…
Самому выселять из квартиры незнакомого человека Ивару показалось все же дикостью, и он попросил отрядить ему в помощь хотя бы двух полицейских. Арайс согласился, и Ивару выделили двух парней, по виду обычных студентов лет двадцати. Оба были вооружены винтовками и пистолетами.
Тем же вечером Петерс и Скулбе в сопровождении полицейских отправились на поиски квартиры, которая располагалась бы поблизости от места службы. Шли по тротуарам и просто разглядывали фасады понравившихся домов на Элизабетес. Наконец остановились на красивом пятиэтажном доме, на фасаде которого была выбита в камне латинская надпись «Labor omnia vincit» — «Труд побеждает всё».
— Если не изменяет память, цитата из Вергилия, — усмехнулся Скулбе. – Давай-ка зайдем.
Поднявшись на второй этаж, полицейские забарабанили в дверь квартиры, выходившей окнами на улицу. Через несколько минут дверь приоткрылась, и на незваных гостей испуганно уставился пожилой мужчина в домашней куртке.
— Еврей? – сразу поинтересовался полицейский у хозяина.
— Д-да… А что? — пролепетал тот.
— Отлично. Мы пройдем? – И в лицо хозяина уткнулся ствол пистолета.
Отпихнув хозяина, полицейские по-хозяйски вошли в квартиру. Следом вошли Скулбе и Петерс. Квартира была большой, трехкомнатной, с красивыми кафельными печами, хорошей мебелью. На стенах висели застекленные фотографии, у стены стояло пианино, на подоконнике – большой немецкий радиоприемник «Тефага».
Испуганный хозяин жался к стене. Рядом с ним стояла такая же пришибленная седенькая женщина, похожая на мышь.
— Ну как, годится? – обратился один из полицейских к Ивару. – По-моему, квартирка ничего. Рядом со службой, и обстановка приличная… Ну что, берете?
— Беру, — нерешительно сказал Ивар.
Полицейский кивнул, взглянул на часы и обратился к хозяину:
— У тебя есть полчаса, чтобы убраться отсюда к черту. Квартира реквизируется.
Ошеломленные хозяева переглянулись и умоляюще заговорили, перебивая друг друга:
— Но как же так?… Это произвол, вы не имеете права!.. Это же наша квартира!.. Мы будем жаловаться!.. За что?!..
— За что? – издевательски переспросил первый полицейский, обводя взглядом комнату: – Да хотя бы за то, что не сдали радиоприемник. И не прикрепили к одежде желтые лоскуты размером 10 на 10 сантиметров. Распоряжение напечатано в «Тевия» сегодня, 15 июля.
Хозяева снова в ужасе переглянулись, их глаза сделались умоляющими.
— Но мы не знали! Мы сегодня не покупали газе…
— Тихо! – властно крикнул другой полицейский. – Незнание закона не освобождает от ответственности. Будете пищать, мы просто пристрелим вас на месте, и всё. А так мы разрешаем вам уйти отсюда живыми. Пока, — добавил он и рассмеялся.
Мужчина и женщина заплакали. Скулбе и Петерс отвели глаза, им было мучительно неловко…
Но с тех пор произошло уже много всего. И с каждым днем Ивар Петерс чувствовал себя все менее и менее неловко, а потом настал момент, когда он вовсе перестал что-либо чувствовать. Потом он с улыбкой вспоминал момент слабости, когда впервые приехал в Бикерниекский лес с партией предназначенных для расстрела евреев. До этого он стрелял только по мишеням в тире и на учениях. Но оказалось, что стрелять в людей легко, примерно так же, как по мишеням. В особенности если людей много, стоят они далеко, ты не один и в руках у тебя такое отличное оружие, как германский автомат МП-40…
В команду Арайса входили самые разные люди. От легендарного летчика Цукурса до 16-летних парней, вчера еще сидевших за школьной партой. Объединяло их одно: опьяняющая жажда власти над людьми, жажда делать что угодно – отнимать квартиры, насиловать, расстреливать. Эта жажда сидела в этих людях и в мирное время, она жгла их изнутри, потому что проявить ее они не могли без последствий для себя. А теперь, летом 41-го, вдруг выяснилось, что возможно всё. Как у Достоевского: нет ничего, кроме темной комнаты с пауками. А значит, никаких последствий, никаких сомнений и мук совести. И нашедшие друг друга нелюди радовались этому, как радуется любая нечисть, когда встречает себе подобных…
Ивар Петерс никогда не думал о себе, что способен на жестокость, ненависть и убийство. Но человек – всегда тайна для себя самого. И теперь он с удивлением понимал: да, способен. Более того, когда под его очередями на землю рухнули первые люди, он понял, что ему становится легче. И он снова и снова со злобой жал на спусковой крючок МП-40, пока не расстрелял весь магазин. Ему хотелось кричать, и он с трудом сдерживал себя. «В конце концов, у меня украли целую жизнь. Я потерял дом, я потерял отца-предателя, я потерял мать… Так какого черта кому-то в этом мире должно быть хорошо, когда мне плохо?»
Перед смертью люди не кричали и не проклинали палачей, они просто тихо плакали или молча, оцепенело стояли на месте, и от этого Петерс тоже испытывал к ним ненависть и презрение. Плач раздражал, и его хотелось скорее оборвать очередью; то, что никто не пытался бежать или броситься на охрану, говорило о том, что на расстрел привели тупых скотов, недостойных жить на этом свете.
«Служба» отнимала у него практически все его время, и в новую квартиру он приходил только ночевать. Первое время ему было неуютно и страшно в этих тихих комнатах, где еще бродили тени изгнанных хозяев (старики были расстреляны в Бикирниекском лесу через неделю). Но шли дни, и он привыкал к виду смерти и крови, люди, проходящие перед расстрельными стволами, уже казались ему какими-то безликими куклами, и чем больше их становилось, тем легче ему становилось засыпать в этой квартире…
А когда становилось невмоготу, Ивар Петерс напивался в компании Адолфса Скулбе. Раньше он не чувствовал никакого особенного удовольствия от употребления алкоголя, теперь же с нетерпением ждал того момента, когда в мозгу станет теплее, туманнее, и все слегка поплывет перед глазами, и можно будет ничего не бояться и чувствовать себя сильным и смелым.
…Сегодня Ивару снова предстояло ехать в Бикерниекский лес – теперь туда свозили не только евреев, но и сумасшедших, которые тоже были объявлены дармоедами. У подъезда дома 19 по улице Валдемара Петерс издалека увидел несколько серых немецких грузовиков «Опель-Блитц», возле которых покуривали солдаты. Он уже знал, что это значит – в расстреле будут участвовать и ребята из айнзатцгруппы 2 под командованием штурмбаннфюрера СС Рудольфа Баатца. Рядом с немцами стояли член «команды Арайса» Карлис Детлавс – здоровенный детина, бывший уголовник по прозвищу Старый Волк, и Адолфс Скулбе.
— Ну что, сделаем этот мир немного чище? – подмигнул Детлавс Ивару. В прежней, мирной жизни Петерс вряд ли удостоил бы Детлавса ответом, но теперь он с энтузиазмом отозвался:
— Еще бы! Скоро выезжаем?
— Баатц придет, и поедем, — ответил Скулбе. — Слышал новости? Скоро всех жидов будут загонять в гетто в Латгальском предместье. Сейчас их в Риге примерно 32 тысячи, вот пускай потопчутся друг у друга на головах…
— А я бы просто топил их в Даугаве, — пробурчал Детлавс. – И охота немцам с ними возиться?..
Ивар уже раскрыл было рот, чтобы высказаться на эту тему, но из распахнутого из-за жары окна первого этажа его окликнули:
— Петерс, зайдите! К вам пришли.
В вестибюле первого этажа Ивар увидел высокого немолодого человека в легком летнем костюме. Увидел и… остолбенел. Это был тот представитель немецкой военной разведки, с которым он контактировал осенью 40-го – весной 41-го, перед провалом «Тевияс Саргз» и арестом…

16 июля полиция безопасности и СД в Риге сообщила в Берлин, что в первые дни оккупации, с 1 по 4 июля, в Риге было уничтожено 400 евреев, еще 2300 было расстреляно с 6 по 15 июля в Бикерниекском лесу «командой Арайса» и айнзатц-группой номер 2. И это было только начало…

Карл Петерс, Йозеф Ляхор, 18 июля 1941 г., Рига

…В комнату, где находились пленные командиры Красной Армии, заглянул надзиратель.
— Петерс Карлис, на выход! – грубо рявкнул он по-немецки.
Карл с трудом поднялся с пола. За две недели, проведенные в офицерском отделении лагеря на улице Бруниниеку, он сильно ослабел. Кормили здесь скудно: пустая баланда, в которой хорошо если попадалась картофелина, и несъедобная каша. Каждый день в лагере умирало по пять-семь человек.
Помещения бывшей красильной фабрики были заполнены пленными под завязку. Это были командиры Красной Армии, в основном от младшего лейтенанта до капитана, взятые в плен во время оборонительных боев за Ригу в конце июня, а также те, кого привезли из северных областей Латвии. От них пленные узнали, что уже вся Латвия захвачена вермахтом, а немцы успешно продвигается дальше на север. Никакой другой информации из внешнего мира не было, где проходит линия фронта, никто не знал.
За время заключения Карл успел передумать о многом, тем более что времени на размышления было более чем достаточно. О жене, сыне, брате. О старых друзьях по Полоцкому корпусу. О том, правильное ли он принял решение, вернувшись после разгрома тюремного эшелона в Ригу. Некоторое время он надеялся на то, что немцев удастся перехитрить и убедить в том, что он и его товарищи по несчастью – «жертвы сталинского режима», но время шло, а освобождать их из лагеря никто и не думал. Подробностями их судеб тоже никто не интересовался. Видимо, немцы окончательно признали Петерса и других в первую очередь командирами Красной Армии, а их никаких оснований выпускать на свободу не было.
Вся прежняя жизнь Карла исчезла, словно ее и не было. Слабая надежда на то, что жена осталась на свободе и продолжает сейчас жить в Риге, заглушалась голосом разума: конечно, ее тоже арестовали тогда, 14 июня. «Может, она содержалась в рижской тюрьме, а когда пришли немцы, ее выпустили?» — попискивала, сопротивляясь, надежда. Но логика неумолимо возражала: конечно, ее вывезли эшелоном на восток, в лагеря, так же, как и тебя самого, только твой эшелон перехватили немецкие десантники, а ее – нет… И еще – сын. Сынок, Ивар, на которого возлагалось столько надежд, которому так аплодировали Карл и Лика, когда он вернулся из первого испытательного полета… Снова и снова вставала перед глазами картина: он кричит Ивару «Нет, не ходи!», а сын уходит, не оглянувшись. Уходит к тем, кто принес на его землю разрушения и смерть. Но как, как найти в душе слова отречения для того, кто ближе тебе всего на свете?.. Все-таки сын, какой он ни есть…
…Охранник вывел Петерса в коридор, провел на второй этаж и впихнул в небольшую комнатку, на красильной фабрике, видимо, служившую местом отдыха старшего смены. Серые стены, оклеенные дешевыми обоями, портрет Гитлера в деревянной рамке, стол и пара стульев.
За спиной Карла скрипнула дверь. Он обернулся и увидел… Юзефа Ляхора. Того самого польского бизнесмена, которого он не раз видел на посольских приемах в 39-40-м годах. Того, кто вербовал Юрона в далеком 15-м… Охранник удалился, а Ляхор, не обращая внимания на изумление Петерса, широким жестом указал Карлу на стул и сам, против ожиданий, сел рядом, а не за стол.
— Не люблю этой официальщины, — заметил Ляхор по-русски. – Сразу отталкивает, возникает дистанция… Хотите поесть, закурить или выпить, может быть?
— Юзеф Ляхор? – с трудом ворочая языком, проговорил Петерс. – Я не ошибся?
— Нет, не ошиблись. Приятно, что вы меня помните. А еще признаюсь – неприятно видеть вас в таком виде и в таком месте… По отношению к вам была допущена досадная ошибка. Вы ведь сидите здесь только потому, что после лета 40-го состояли в Красной Армии?
— Да.
— А на самом деле вы – жертва красного террора, дважды, в марте и июне, были арестованы, лишены воинского звания и депортированы из Латвии. И лишь приход сюда доблестного вермахта спас вас от неминуемой гибели… Это вы хотели внушить тем, кто вас задержал? – Ляхор усмехнулся. — Видите, я хорошо изучил ваше дело.
— А я в свою очередь знаю, что вы представляете абвер, — усмехнулся одними губами Карл, вспомнив мартовский разговор с Юрием.
— Неважно. Важно то, что у вас есть выбор: сделать то, что предложу вам я, или сдохнуть здесь. Такую возможность я вам предоставлю, уверяю вас. Расстрел одного из пленных за попытку побега или за оскорбительное высказывание в адрес фюрера – отличная мотивация для других.
Карл разглядывал сидевшего напротив него человека. Ему было, наверное, за пятьдесят. Проницательные блекло-голубые глаза под поседевшими бровями, коротко, по-военному подстриженные волосы с сильной проседью, сухо сжатые губы, волевая лепка лица. Сильные руки спокойно лежали на коленях. «Я оказался на месте Юрона, — мелькнуло в голове. – Только у него это был лагерь Нейссе, 15-й год. А у меня – Рига, 41-й, и все постарели…»
— Можете не тратить на меня свое время, пан… вернее, герр Ляхор. Сотрудничать с нацистами я не стану.
Ляхор усмехнулся.
— Это у вас принцип такой?
— Да.
— Да бросьте, Петерс. Сколько присяг вы уже давали в жизни, пять? Царю, Временному правительству, коммунистам, Латвии и снова коммунистам?.. А ведь люди стрелялись, нарушив одну присягу… И не уверяйте меня в том, что вы из принципа любите красных. Что они принесли вам лично? Гибель вашей семьи, вашего маленького мира, который вы ценили больше всего на свете… Будь вы русским, можно было бы поверить, что вы отдадите жизнь за Сталина, но вы европеец, латыш. Зачем же вам это нужно?..
Петерс молчал. Ляхор усмехнулся снова, уже тяжелее.
— Ну, в этом вы молодец. Люблю принципиальных. Что сами пострадали, так это, как говорят русские, лес рубят – щепки летят… Хотите подыхать – подыхайте, условия для этого вам создадут. А казнь вашего сына на ваших глазах, безусловно, придаст разнообразия вашим последним часам…
Ляхор встал и направился к двери. Петерс поднял голову.
— Вы хотите сказать, что Ивар…
— Да, Ивар у нас. Пока его содержат хорошо, но это пока. Дальнейшее зависит от вашего решения.
Карл помотал головой:
— Я не верю вам.
— Напрасно. Встаньте, подойдите к окну.
Петерс на негнущихся ногах подошел к окну и увидел крохотный внутренний дворик. По нему, сложив руки за спиной, брел согбенный юноша в истрепанной форме лейтенанта армии Латвии, за спиной у него вышагивали двое охранников. На какой-то миг Карлу показалось, что это просто похожий на Ивара человек, но вот юноша повернул голову, и Петерс с отчаянием понял – нет, ошибки нет, дейсвительно сын…
— Но он же… он же сам, добровольно перешел к немцам… — жалко проговорил Карл. – Зачем же…
— Добровольно к немцам сейчас переходят сотни тысяч людей, но служить Великой Германии достойны немногие.
В комнате повисла пауза. Ивар за окном продолжал кругами ходить по дворику. Вот он споткнулся, и немецкий солдат от души пнул его прикладом в спину…
— Я понимаю ваши чувства, — неторопливо проговорил за спиной Ляхор. – Ваша надежда, ваша плоть и кровь… Вы хотели, чтобы у него получилось всё, что не получалось в жизни у вас. Вкладывали в него всё, что могли. И как же больно было понять, что сына вы потеряли, что он думает о другом и поет другие песни… Вы даже наверняка попробовали в душе искренне отречься от него, когда узнали, что он вступил в заговор против коммунистов… Но нет, не получилось. Он чужд вам, но вы любите его больше всех на свете… Парадокс, правда? Но вы правы – пока человек жив, его можно спасти, переубедить, раскрыть глаза. И только смерть бесповоротна и непоправима.
Ляхор помолчал. Петерс, не отрываясь, смотрел на сына, который безостановочно, как автомат, ходил по кругу, на охранников с винтовками, на грязную, заношенную форму, в которую был одет Ивар…
— У вас еще есть шанс увидеть его, — тихо произнес Ляхор. – И вернуть его себе. Он не пропал, поверьте… И теперь, когда он на своей шкуре поймет, что такое национал-социализм, вернуть его будет не так уж и трудно. Нужно только спасти его…
Карл молчал. В его памяти неожиданно четко, словно цитата из классики, встали строки собственного письма, написанного Юрию Варламову в июне 1915-го отсюда, из Риги, в Петроград: «В ответ на твою просьбу посылаю тебе свой кадетский вердикт: ты безусловно запятнал честь кадета-Полочанина и Офицера, который ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не может вступать в сговор с врагом, хотя бы ему и угрожала при этом смерть. Однако ж у тебя есть смягчающие обстоятельства, а именно: бесчестный враг поставил тебя в такие условия, что выбора у тебя не оставалось.
Поэтому, взвесив все «за» и «против», я нахожу, что ты поступил правильно».
Бесчестный враг поставил тебя в такие условия, что выбора у тебя не оставалось…
— А если я откажусь? – глухо спросил Петерс.
Ляхор усмехнулся.
— Жизнь Ивара сейчас не стоит ничего. А ребята из айнзатцгрупп умеют и любят убивать. Разными способами. Долго, медленно, так, что человек молит о смерти, мечтает о том, чтобы умереть. Но она не приходит. Есть только мучения, от которых можно сойти с ума. Не только тому, кого мучают, но и тому, кто смотрит…
Карл закрыл лицо ладонями. Открыл. Перевел дыхание…
— Отпустите его, и я всё сделаю.
— Нет, все будет как раз наоборот. Вы всё сделаете, а его отпустят.
— Если я всё сделаю, вы расстреляете и меня, и его, я знаю ваши методы…
Ляхор даже как будто с сожалением, недоумевающе пожал плечами и вздохнул.
— Условия здесь ставите не вы, Петерс… Не вы.

Через полчаса в кабинет к Ляхору вошел Ивар Петерс, облаченный в затрепанную форму латвийского лейтенанта. Ляхор с улыбкой пожал ему руку:
— Молодец, Ивар, хорошая работа. Ты здорово помог рейху.
— А зачем это было нужно? – спросил Ивар.
— Сойдемся на том, что – нужно. А теперь можешь идти. Время от времени я буду обращаться к тебе за помощью… Хайль Гитлер!
— Хайль! – выбросив вверх руку в германском приветствии, отозвался Ивар…

Глава 64 Оглавление Глава 66