ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
5
Юрий Варламов, июнь 1910 года, Петербург
Обедали Варламовы в большой, семь на девять аршин, парадной столовой. Обед подавала Агаша. Сначала на столе появился бульон с пирожками, затем гатчинская форель и тушеный в сметане рябчик. Завершали трапезу «шарлот глясе» из фисташкового мороженого, тарталетки и буше.
Генерал-лейтенант Владимир Петрович Варламов сидел во главе стола. В огромном зеркале напротив отражались борода и усы с заметной проседью, безупречный китель «царского» цвета морской волны, украшенный крестами Святого Владимира 3-й степени с мечами, Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и звездой Святой Анны c мечами. Все эти ордена генерал заслужил не на придворных паркетах, а честно оплатил своей кровью. Боевое крещение он, 25-летний поручик, принял в 1877 году на русско-турецкой войне, отличился при обороне Шипкинского перевала, а затем в составе отряда полковника Жиржинского освобождал село Шипка, где был ранен и заслужил первую награду – «клюкву» на эфес шашки (так в армии называли орден Святой Анны 4-й степени «За храбрость» — его круглый красный знак действительно напоминал клюковку). В 1881-м был штурм текинской крепости Геок-Тепе и «Святой Станислав» 3-й степени с мечами и бантом. В 1901-м — «боксёрское восстание» в Китае, второе ранение, полученное под Пекином, «Святой Станислав» 2-й степени с мечами… Год в ораниенбаумской Офицерской стрелковой школе, готовившей командиров батальонов. А на русско-японской Владимир Петрович, к тому времени полковник, получил сразу две раны, обе в мукденских боях февраля 1905-го. Сводный отряд в составе двух полков, которым он командовал, так и не подпустил японцев к развалинам маленькой деревушки Сатхойза на берегу Хуанхэ, отбив четыре яростных ночных атаки. Тогда-то Варламов и был произведен в генеральский чин, тогда нашли его высшие боевые награды страны – Золотое оружие с надписью «За храбрость» и «Георгий» 4-й степени. Этот орден ему вручал в Зимнем дворце лично государь император.
Владимир Петрович отчетливо помнил тот апрельский день 1907-го, когда он почтительно принял из августейших рук скромный белый крест с изображением Святого Георгия Победоносца, поражающего копьем змия. Варламов уже не первый раз видел государя, но снова помимо воли испытал священный трепет, пронизавший его от пяток до макушки. Он никогда не понимал тех, которые пренебрежительно говорили об императоре как о недалеком полковнике, виновнике Ходынки, Цусимы и «кровавого воскресенья». Такие разговоры он тут же решительно пресекал и в дальнейшем относился к заводившему их человеку с неприязнью, ибо для него император был не человеком, а живым олицетворением присяги, символом России, за которую он мог бы не раздумывая отдать жизнь.
Как сложилось такое восприятие, Владимир Петрович и сам бы не смог ответить. Наверное, все пошло от отца, Петра Егоровича, который каждый вечер истово молился перед иконами и… портретом Николая I. Был Петр Егорович солдатским сыном, который сам честно оттрубил рядовым и унтером положенный 16-летний срок и лишь с превеликим трудом сдал экзамены на прапорщика. Было это в 1851-м, за год до рождения Владимира. Острое воспоминание: на вешалке – зеленый мундир отца с золотыми эполетами (погон тогда еще не было) и единственной медалью за Восточную войну, в комнате вкусно пахнет кожей, тканью, медью пуговиц, сапогами… И отец перед иконами в углу. А со стены строго смотрит государь. Отец, Отечество, царь-батюшка – для Владимира с детства эти понятия представляли как бы одно целое.
А теперь и у самого вот сын. И естественно, Владимир Петрович не представлял для него иной карьеры, кроме военной. Хотелось бы, конечно, отдать его в Пажеский корпус, но туда принимали только детей лиц первых трех классов по Табели о рангах, а он тогда еще не был генерал-лейтенантом. Но тут Варламов узнал, что великий князь Константин Константинович отдает своего младшего, Олега, в Полоцкий кадетский корпус. И вопрос с учебным заведением был решен: даст Бог, сын заведет дружбу с Олегом Константиновичем, а в дальнейшей службе такие приятельства ой как сгодятся. Об этом Владимир Петрович знал не понаслышке: ему самому покровительствовали великий князь Константин и генерал от инфантерии Платон Алексеевич Лечицкий – такой же, как Варламов, генерал «из простых», сын гродненского священника, прославивший свое имя на русско-японской. Именно он год назад убедил государя отдать гвардейскую дивизию именно Варламову, а не очередному придворному фон-барону, а великий князь окончательно подтолкнул сомневавшегося родственника к этому решению…
Отпивая из бокала сельтерскую, Владимир Петрович подавил вздох. Сколько крови ему попортили в свое время все эти злобные евнухи в погонах, которые толкутся у трона, наследники миллионных состояний, полководцы, слышавшие выстрелы разве что шампанских пробок!.. Они откровенно презирали и ненавидели Варламова за всё – за его происхождение, за незнание французского, за то, что никогда не учился в Николаевской академии Генерального штаба, за отсутствие генерал-адъютантских вензелей на погонах и за то, что его дивизия уже трижды была признана строгим великим князем Николаем Николаевичем лучшей в Петербургском округе. Семье Владимир Петрович никогда не рассказывал, как тяжело ему приходилось порой и какими нервами он расплачивался за свои служебные успехи.
«Впрочем, нервы – это дамское слово… А сколько всего предстоит Юрке!.. – Генерал перевел взгляд на уплетавшего за обе щеки сына. – Сейчас главное – правильное училище и поддержка великого князя. С этого и начнем. Ну а дальше с таким тылом служить будет уже легче…»
Вслух генерал свои мысли не высказывал: зачем портить обед?.. По традиции за столом говорили о приятных пустяках, Юлия рассказала об интересной лекции, которую им читали на Высших женских курсах, потом обсудили новую роль звезды Александринского театра Юрия Юрьева в постановке модного режиссера Мейерхольда. И только мать время от времени бросала на сына обеспокоенные взгляды, от которых вчерашний кадет начинал ерзать на своем месте.
О делах заговорили только когда Агаша унесла десертные тарелки, а Владимир Петрович вынул папиросы. По столовой заструился ароматный дым крепкого «капораля».
— Ну что, сын, — неспешно заговорил генерал. – С завершением первого этапа твоей военной карьеры мы тебя уже поздравили. Пора начинать следующий этап. Есть у тебя какие-либо мысли по этому поводу?
Юрий пожал плечами.
— Отдохнуть бы, честно говоря…
— Это понятно, — усмехнулся отец. – Но если ты твердо выбрал военную стезю, то должен понимать, что отдыха в твоей жизни будет совсем немного, а того, чего делать не хочется, — наоборот… — Он вынул карманные часы, щелкнул золотой крышкой.- Через час мы поедем к великому князю Константину Константиновичу, так что будь готов.
— А… зачем?
Отец пристально взглянул на вчерашнего кадета.
— Юрий, ты должен понимать, что ты – сын генерала Варламова. Это накладывает на тебя особые обязательства. И открывает перед тобой многие двери.
— Папа, если честно, я бы не очень хотел с самого начала… пользоваться твоим покровительством, — со смущенной усмешкой проговорил Юра. – Прошу тебя, не обижайся. Но мне будет очень неловко, если мои друзья узнают, что…
— Что ты поступил в приличное твоему происхождению училище и вышел в достойный полк?.. Это вполне естественно, и твои друзья, если они настоящие, только обрадуются за тебя… — Отец прищурился. – А вообще-то ты должен понять, сын, что все эти игры в братство-равенство остались в корпусе. У меня тоже был лучший друг в училище. Сейчас это сизый от водки заведывающий хозяйством в провинциальном полку. И даже если бы я вел его по жизни за ручку, ничего бы не изменилось. Он сам выбрал судьбу… Так было всегда — кто-то командует округами, а кто-то едет на Кушку. Это жизнь, приучайся…
В просторных коридорах Мраморного дворца было пустынно. Только чей-то адъютант прошествовал, козырнув Юриному отцу с таким видом, как будто был иностранным принцем, благосклонно приветствующим наивных туземцев. Отец одернул на себе китель, бросил Юре «Жди» и исчез за высокой белой дверью с золотым орнаментом.
Ждать скоро стало скучно, и Юрий медленно побрел по коридору, рассматривая огромные, потемневшие от времени портреты в золоченых рамах. Это были великие полководцы прошлого – Румянцев, Потёмкин, Суворов, Кутузов, Дибич, Паскевич… О них им рассказывали в корпусе.
«Неужели за каждого из них просил отец? – невесело думал Варламов. – Ходил к великому князю, кланялся… И объяснял сыну, что все эти игры в братство – не для него…» На душе стало так неприятно, что его даже передернуло. Как отец может так рассуждать?.. Ведь в корпусе им внушали совсем другое: боевое товарищество – высшая ценность, сам погибай, а товарища выручай. А тут – какие-то рассказы про спившегося приятеля…
«Да ведь отец не был кадетом! – вдруг осенило его. – Он сразу поступил в училище, потом вышел в полк… А что такое кадетское братство, ему просто неизвестно!.. Ему же приходилось тяжело с самого начала – один, без друзей, окруженный завистниками… А мне он просто добра желает, хочет уберечь от трудностей, через которые прошел сам». От этой догадки на душе стало легче, словно нашлось оправдание и отцу, которого Юрий очень любил, и самому себе.
— Юра?..
Варламов обернулся на чей-то удивленный оклик. И тут же покраснел от смущения, увидев сына великого князя Константина Константиновича – своего ровесника и соученика, князя императорской крови Олега, закончившего Полоцкий корпус одновременно с ним. Правда, из-за плохого здоровья почти весь курс Олег проучился в Петербурге, но однажды жил в корпусе целую неделю, да и выпускные экзамены сдавал в Полоцке. Юрий вспомнил, как инструктировали преподаватели кадет перед прибытием царственного отрока, и каким простым и приятным оказался Олег на самом деле…
Вот и сейчас он подошел к Юре и без лишних церемоний подал ему руку.
— Здравствуй, Юра.
— Здравия желаю, Ваше Высочество, — деревянно отозвался Варламов, вскидывая ладонь к козырьку фуражки. Олег нахмурился, но не сердито, а как-то жалостливо.
— Ну зачем ты так?.. Во-первых, мы кадеты-полочане, а все полочане между собой на «ты». Во-вторых, я же еще в корпусе просил называть меня просто по имени.
— Виноват, Олег, — поспешно поправился Юра, отвечая на рукопожатие.
— Ты что тут делаешь?
— С отцом пришел. Он у Его Императорского Высочества.
— Понятно… Куда дальше, решил?
Юрий неопределенно пожал плечами.
— Не знаю еще. Отец хочет, чтобы я поступил в какое-нибудь престижное училище…
Олег задумчиво кивнул.
— Я недавно разговаривал с директором Пажеского корпуса генералом Шильдером, — доверительно произнес он. – И знаешь, он мне сказал удивительно правильную вещь. Я тоже спросил, куда он готовит сына. У него Миша – наш с тобой ровесник… И Шильдер ответил, что готовит его в хорошие люди. Мне это так запомнилось!.. С тех пор я тоже хочу прежде всего стать хорошим человеком. И в самом деле, какая разница, где именно мы будем учиться, куда выйдем служить?.. Самое главное, чтобы была польза Отечеству, правда?..
Юра хотел было улыбнуться – уж больно высокопарно звучали слова князя крови. Но Олег смотрел на однокашника совершенно серьезно. Варламов смутился.
— А все эти разговоры о престиже, о связях… — Князь нахмурился и махнул рукой. – Это такая чепуха!.. Знаешь, в нашей семье тоже очень многие этим страдают. Относятся к службе как к синекуре. И забывают о том, что погоны никому не даются просто так. Для них это просто деталь одежды. А это – признак того, что ты присягнул Отечеству и в случае необходимости закроешь его собой. Грустно… Но ничего. Даст Бог, людей, которые думают как я, в России станет больше.
В перспективе коридора показался высокий генерал-майор с аксельбантами на кителе. Юрий поспешно встал во фронт, приветствуя старшего по чину.
— Это мой воспитатель, Ермолинский, — обернувшись на генерала, сказал Олег. – Ну, мне пора. Был рад тебя повидать, Юра. Наверное, свидимся еще, мир мал, а Петербург еще меньше.
— До свидания… Олег, — неловко проговорил Юрий, ему все-таки непривычно было запросто обращаться к особе царских кровей.
Начальник Главного управления военно-учебных заведений Военного министерства России, генерал от инфантерии великий князь Константин Константинович – очень высокий, прямой, с длинным лицом, на котором выделялись умные, слегка навыкате глаза, – неторопливо похаживал по своему огромному кабинету, дымя папиросой. Внук Николая I и сын великого князя Константина Николаевича, он с детства служил по военному ведомству – сначала на флоте, затем в армии. Но истинным призванием великого князя было Прекрасное во всех его проявлениях. Он замечательно музицировал, коллекционировал русскую живопись (гордостью его собрания была «Лунная ночь на Днепре» Куинджи), переводил с нескольких европейских языков и в собственном переводе «Гамлета» исполнял главную роль… Больше всего великий князь был известен как поэт. Публиковался он под псевдонимом К.Р. Его стихотворение «Растворил я окно…» положил на музыку Чайковский, а «Умер бедняга в больнице военной…» и вовсе стало народной песней.
Генерал Владимир Петрович Варламов заканчивал обращенный к великому князю монолог.
— …и поэтому я надеюсь, что Ваше Императорское Высочество подскажет мне, как именно нужно дальше развивать таланты моего сына, чтобы приумножить их на благо страны и государя, — договорил генерал.
Великий князь задумчиво улыбнулся.
— А почему вы думаете, Владимир Петрович, что именно я должен давать вам такой совет?
Генерал на мгновение запнулся, но тут же нашелся с ответом.
— Ваше Императорское Высочество известны всей России как опытнейший военный педагог, любимец подрастающего военного поколения. Кому как не вам знать, как именно распознать во вчерашнем кадете будущего…
— А вот мой сын Олег думает по-другому.
Варламов-старший удивленно взглянул на великого князя.
— Да-да, не удивляйтесь, мой друг. Он сам, по собственному желанию решил поступать в Александровский лицей. Абсолютно штатское заведение, где никогда не учился ни один Романов. И собирается изучать поэзию Пушкина.
— Но… — не нашелся что сказать генерал. – Но это же противоречит традициям…
— Да, — согласно склонил голову великий князь. – Но я уважаю и люблю своего сына. И думаю, что голова на плечах у него есть. А потому… — Константин Константинович остановился у окна. – В свое время я стал офицером, и смею сказать, неплохим. Понюхал пороху… впрочем, кому я рассказываю, нас же свела судьба именно на турецкой войне… А со временем я понял, что занял чужое место. И если бы вы знали, Владимир Петрович, сколь много я жалею о том, что семейная традиция направила меня по ложному, хоть и почетному пути.
Великий князь замолчал, глубоко затягиваясь папиросой. Молчал и Варламов. Где-то близко на Неве густо загудел пароход.
— Пусть сыновья сами выбирают себе дороги, — медленно продолжил Константин Константинович, не глядя на собеседника. — Бог весть, куда они приведут, но это будут их дороги. А не те, которые услужливо подобрали для них родители.
После паузы Варламов почтительно склонил голову.
— Я все понял, Ваше Императорское Высочество. Разрешите идти?
Великий князь с улыбкой взглянул на генерала.
— Но вы не должны подумать, Владимир Петрович, что в будущем я не буду следить за карьерой Юрия. Убежден, что сын генерала, всего в жизни добившегося исключительно благодаря упорству и природным талантам, станет достойным человеком.
Водитель-солдат отворил перед генералом дверцу «Русско-Балтийского». Юрий забрался следом, подождал, пока отец поставит шашку в специальную плетеную корзину на подножке.
— Домой прикажете, ваше превосходительство? – спросил водитель, опуская на глаза противопыльные очки.
— Давай-ка на Васильевский, к Академии художеств, — произнес Владимир Петрович.
— Слушаюсь…
Мягко заурчал двигатель авто, и машина отчалила от парадного подъезда Мраморного дворца.
Покачиваясь на сиденье, Юрий смотрел на Петербург и ждал, когда отец сам начнет разговор. Мимо бежали с детства знакомые улицы. Юра появился на свет в Киеве, где отец когда-то командовал ротой, но родиной своей считал именно столицу. Мимо мелькнули атланты, подпиравшие могучими руками портик, Зимний дворец, над которым вяло струился в летнем воздухе желтый штандарт с двуглавым орлом – знак того, что государь находится во дворце. Подпрыгивая на брусчатке, «Русско-Балтийский» повернул на Николаевский мост. Рассыпав вокруг оглушительный звон, мелькнул за окнами и отстал переполненный трамвай, с его дуги с шипением сыпались зеленые искры.
— Как меняется все, — неожиданно мягким, незнакомым голосом проговорил отец. – Мне было тринадцать, когда я впервые увидел Петербург… 1865-й. Ни моторов, ни трамваев. В июле того года как раз разрешили курить на улицах…
— А до этого что, нельзя было? – заинтересовался Юрий.
— Да, боялись пожаров… Помню, как я бродил по улицам рядом с отцом, глазел вокруг и думал: однажды я покорю этот город. Буду таким же, как эти веселые офицеры, катившие мимо на лихачах. И даже лучше.
— И в итоге всё получилось, — улыбнулся сын.
— Получилось, да. Но лишь теперь я понимаю, почему…
— Почему, пап?
Автомобиль пересек мост, свернул налево, миновал Кунсткамеру, здание Двенадцати коллегий и плавно остановился у Академии художеств. Здесь, несмотря на летнюю жару, было свежо – с Невы дул крепкий ветер. Идущий мимо юнкер Петербургского военного училища встал во фронт перед генералом, Владимир Петрович козырнул в ответ.
— Пойдем к сфинксам. Помнишь, ты их любил малышом?
— Конечно, помню. Я и сейчас их люблю.
Отец и сын пересекли набережную и подошли к двум огромным каменным сфинксам, которые молча и мудро, как и полагалось свидетелям вечности, сидели на испещренных иероглифами постаментах. Нева с силой шлепала волной в нижнюю ступеньку лестницы, словно желая взбежать к Академии художеств.
Варламовы сели рядом на каменную скамью, подлокотником которой служил медный грифон с потертой ласковой мордой. Владимир Петрович со вздохом приобнял сына. Юра привалился головой к отцовскому кителю, слабо, приятно пахнущему табаком и английским одеколоном.
— Я думаю, что у меня все получилось потому что мой отец ни на чем не настаивал, — негромко проговорил Владимир Петрович, следя глазами за тупорылой финской лайбой, скользившей по поверхности Невы. – Я очень хорошо помню один разговор с ним. Он устал тогда на службе, дома выпил… И спросил у меня, знаю ли я, куда собираюсь.
— Ты уже хотел поступать в училище?
— Да, сначала вольнопёром в полк, а оттуда в училище. Всё себе представлял в красках… И вот он это спросил.
Я, конечно, заговорил с ним о долге и чести, о любви к Отечеству, но отец усмехнулся. Он спрашивал меня о другом. Готов ли ты расстаться с самым дорогим, что у меня есть – жизнью? Готов ли отринуть семью, которая у меня появится, когда нужно будет уйти, не задумываясь – зачем, куда… В среднеазиатские степи, в горы, в болота – куда угодно…
Тогда я его совсем не понял и ответил – мол, конечно, готов, в этом же и заключается суть жизни офицера, именно к этому я стремлюсь. А сейчас, когда у самого есть сын, я все понимаю. Страшно отдавать родного человека навсегда… А если война?.. И вот тогда он сказал мне эти слова: ни на чём не настаиваю. Ты сам должен понять, чего ты хочешь в жизни. И тогда сам будешь нести ответственность за этот выбор.
— Но ведь я уже закончил корпус…
— И что?.. Его Высочество сказал мне, сколько кадет сейчас выбирает военную службу в дальнейшем. Девяносто из ста. Значит, десять вчерашних кадет совершенно спокойно идет куда угодно – в науку, искусство, коммерцию… И никто их за это не осуждает. — Генерал сделал паузу. – Пойми, профессия офицера – единственная в мире, которая требует у человека не денег, не громких слов, не заверений в готовности, не профессионализма, вернее, не только профессионализма… Она требует у человека жизни. Без лишних вопросов: зачем, во имя чего. Надо – отдай… — Варламов-старший снова умолк на минуту. – И вот я понимаю, что сейчас, на моих глазах, решается вся твоя дальнейшая судьба, Юра. Ты можешь встать и сказать «Нет». И поверь, я пойму тебя и не осужу. Потому что я – твой отец и ты мне нужен живым…
Юрий смотрел на отца с недоумением. Он впервые видел его в таком состоянии. Обычно невозмутимый, властный, отлично владевший собой, сейчас он был очень взволнован, у него горячо блестели глаза, пальцы левой руки, лежавшие на эфесе шашки, нервно сжимали Георгиевско-Анненский темляк.
«Как это не похоже на него… К великому князю он отправлялся в совершенно другом настроении. Наверное, Константин Константинович сказал ему что-то важное, заставил задуматься. Неужели папа прав и именно сейчас действительно происходит что-то очень важное во всей моей жизни, то, что я потом буду вспоминать?»
— Знаешь, пап… Когда ты был в кабинете, я встретил в коридоре князя Олега, с которым учился в корпусе. И он сказал мне одну важную вещь: какая разница, где именно мы будем учиться, куда выйдем служить, лишь бы была польза Отечеству. Я еще хмыкнул тогда – уж больно высокопарно это прозвучало…
— Есть немного, — согласился отец.
— Ну вот… И еще он добавил, что прежде всего хочет быть хорошим человеком. Вот и я хочу быть хорошим человеком. С погонами на плечах.
— Но сам Олег-то идет по гражданской части, — покачал головой Варламов-старший. – Поступает в Александровской лицей.
— Ну, значит, ему туда дорога… А я хочу другого. Того, что я видел и чувствовал в нашем доме всегда. Того, что было в корпусе.
— Корпус – это еще детство…
— Нет, пап, — покачал головой Юрий. – Ты ошибаешься.
«Как же мало я его знаю, — думал Владимир Петрович, глядя на сына. – И как же много я думал за него, не понимая, что он сам может думать не хуже… Не понимая, что он уже не маленький мальчик и что детство его кончилось. Теперь – жизнь. Его жизнь. Я могу быть рядом, но я не могу жить за него».
Глаза генерала увлажнились, но он быстро справился со своей слабостью.
— Послушай, а что это ты говорил за обедом о том, что не хочешь пользоваться моим покровительством? – нарочито шутливо проговорил Владимир Петрович.
— Так точно, ваше превосходительство, — в том же тоне отозвался Юра. – Стремлюсь всего в жизни добиться сам, дабы не навлечь на себя гнев и презрение однокашников по корпусу.
— Это те самые друзья?..
— Да, папа. Один – одессит, другой из Белоруссии, третий – земляк твоего мотора, — Юра кивнул на стоявший в отдалении автомобиль, — из Риги. В день выпуска мы поклялись всегда поддерживать друг друга, что бы ни случилось.
Отец усмехнулся.
— Завидую я тебе, — коротко произнес он и встал с каменной скамьи.
Юрий Варламов – Сергею Семченко, июнь 1910 года, Петербург-Одесса
«Сергун, привет!
Я поступаю в Петербургское военное училище. Звучит коротко, а сколько я всего передумал прежде чем решиться – лучше тебе не знать. Когда-то его окончил отец, и мне хочется учиться там же, где он. Так будет правильно. Волнуюсь как-то, ночами не спится. Даже молитва не успокаивает.
И нечего воображать, что отец уже со всеми договорился и я уже в списках поступивших! Ничего подобного. Мы с ним откровенно поговорили на эту тему и поняли друг друга.
Впереди десять испытаний, врачебная комиссия. Хочется побродить по любимым местам, а нельзя – нужно готовиться.
Корпус вспоминаю часто и вас тоже. Как твоя королевна?.. Ты так и не показал ее карточку!..
Можешь не верить, но в любом случае завидуй – я рулил мотором!.. У отца теперь казённый «Русско-Балтийский», и я проехал за его рулем с полверсты. Трудное дело, доложу я тебе! Руль ужасно тяжелый, приходится прямо все силы прилагать, чтобы повернуть. Зато видел бы ты лица прохожих!»
Продолжение следует
