ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
46
Сергей Семченко, Иван Панасюк, Карл Петерс, 19 сентября 1920 г., Ялта – 14 октября 1920 г., Каховский плацдарм
С шести вечера Сергею Семченко полагалось выходить на балкон санатории, садиться с полосатый шезлонг и не меньше часа глубоко вдыхать и выдыхать. Как объяснил ему врач, это великолепная и совершенно необходимая гимнастика для легких, особенно с его службой. Но в первый же день Семченко здраво рассудил, что глубоко вдыхать и выдыхать он может и во время прогулок по набережной. Так же решили и остальные члены его экипажа. И ровно в шесть все встречались у мола с тем, чтобы совершить променад в оздоровительно-развлекательных целях…
В эту санаторию Сергей попал, как выяснилось, благодаря командиру своего дивизиона полковнику Бочарову, который 6 сентября обратился с ходатайством на имя генерал-квартирмейстра штаба Главнокомандующего с просьбой «предоставить для поправки здоровья восемь кроватей в одном из санаторий Крыма, так как условия работы в танках весьма вредно влияют на здоровье людей». А штаб расщедрился не на что-нибудь, а на Ялту. Восемь кроватей распределили между наиболее отличившимися в боях офицерами. Все они были знакомы между собой – танкисты в армии Врангеля составляли особую замкнутую касту и были очень малочисленны. Всего-то один дивизион из четырех танковых отрядов, чуть больше сотни офицеров.
На танки Семченко попал сразу же после Новороссийской эвакуации. Он тогда места себе не находил, когда узнал, что раненых и больных оставили на произвол судьбы. Значит, Юрон попал к красным!.. До конца жизни он помнил те минуты, когда выл от бессилия и злобы на набережной Феодосии, где их выгрузили и где он узнал о судьбе раненых. Выходит, сам, своими руками оставил друга на съедение, желая спасти, подписал ему приговор. Но, с другой стороны, что тут поделаешь? Разве себя руками за волосы поднять. Тут уж ничья вина, вернее, вина тех, кто планировал эвакуацию и не рассчитал нужного количества транспортов. Молва винила в этом начштаба армии, генерала Романовского – ну так его и пристрелили в Константинополе свои же. Круг замкнулся…
Как раз тогда по армии начался поиск грамотных «технарей», которые могли бы работать на танках. Кандидатура штабс-ротмистра Семченко всплыла одной из первых. Кавалерист, летчик, пулеметчик, бронеотрядник, бронепоездник… в общем, отвертеться он не смог бы, даже если бы захотел. А Сергею и самому было любопытно прикоснуться к самому передовому виду оружия. Еще четыре года назад о танках в России вообще не слышали, потом появилось слово «лохань» (так пытались переводить английское tank, то есть «бак»), потом их стали называть «тэнк», а потом и по-русски – танк. В Русской армии Врангеля их было двадцать два – 12 громадных, неповоротливых «Марк-V», оснащенных пушками и пулеметами, 8 пулеметных «Марк-А», или «Уиппет», и два маленьких, даже сложно было представить, что туда может кто-то поместиться, «Рено».
Сергею достался «Марк-V», носивший имя собственное «Громобой». В его экипаж входили, кроме Семченко, еще семь человек: командир штабс-капитан Дмитрий Кагарлицкий, поручики Михаил Шверубович, Олег Долгов, Павел Купляев, подпоручики Алексей Яценко, Вячеслав Мирончик и Капитон Маркевич. В большинстве своем люди приходили на танки из бронеавтомобильных отрядов и с бронепоездов, не был исключением и «Громобой», только Долгов был инженером, а Яценко – летчиком-наблюдателем. Поначалу, как всегда бывает в экипаже, присматривались друг к другу, но первые же бои мгновенно сплотили команду. Все приходилось постигать на ходу, никаких инструкций танкового боя не существовало. Только у Кагарлицкого, Долгова, Купляева и Мирончика был опыт работы на танках раньше, еще до Новороссийска.
Первый танковый бой в жизни Сергея состоялся 14 апреля, когда его танковый отряд по приказу генерала Ангуладзе атаковал красный бронепоезд «Углекоп». Танки «Громобой», «Генерал Скобелев», «Генералиссимус Суворов» и «Фельдмаршал Кутузов», выстроившись в линию, двинулись на бронепоезд, который вел по ним мощный артиллерийский огонь. Но благодаря умению механиков-водителей ни один танк не пострадал. А потом меткий выстрел пушкарей «Кутузова» повредил паровоз бронепоезда, и он поспешно вышел из боя, а за ним отступила и красная пехота. Это была первый успех врангелевских танкистов.
Вот после этого-то боя Сергей и хлопнулся в свой первый «танковый» обморок — надышался выхлопов. Думал, сгорит со стыда, но бывалые коллеги только посмеялись:
— Поздравляем, вы вступили в наш клуб.
— В каком смысле? – Семченко все еще не мог прийти в себя.
— Да ведь обмороки среди танкистов – обычное дело. Так что не тушуйтесь.
И точно. Летом температура внутри танка поднималась до 50-55 градусов, а при работающем двигателе и выше. Выхлопная система проходила внутри кузова и за час работы раскалялась добела. После трех дней боев экипаж, как правило, выходил из строя — все поголовно страдали головными болями, головокружениями, тошнотой, тахикардией. Даже в разгар боя танкисты пользовались каждой возможностью, чтобы выбраться из машины и хотя бы слегка отдышаться и прийти в себя. Ну а в обмороки падали регулярно даже самые крепкие. В общем, романтики никакой, а вреда для здоровья – куча.
Потом были июньские бои на Перекопе, где танки поддерживали действия 1-го армейского корпуса генерала Кутепова. На рассвете 7 июня четыре танка ворвались на позиции красных, смяли колючую проволоку и через десять минут, несмотря на сильный артогонь, взяли вторую линию окопов. Правда, на вечер того же дня пришлись и первые потери: танкисты столкнулись с полками Латышской стрелковой дивизии, которые оказали яростное сопротивление. Латышские артиллеристы, расстреляв все снаряды, забрасывали танки гранатами, били штыками в смотровые щели… Тогда белые потеряли танки «Дерзкий», «Грозный» и «Генерал Слащёв». По итогам этого боя танковому дивизиону была придана конно-артиллерийская батарея полковника Саввича. Ее орудия выходили вперед и огнем пресекали попытки красных пушечных броневиков подбить танки с ближней дистанции.
Бои продолжались весь остаток лета. Особенно тяжелым выдалось 21 августа. Тогда танки 3-го отряда в районе Михайловки пошли в атаку, чтобы отбросить части красных, потеснивших Марковскую дивизию. За день танкисты трижды возвращались на базу – пополнить боекомплект и заправиться горючим. Во время преследования красных у танка «Атаман Ермак» заглох мотор. На выручку ему пришел «Фельдмаршал Потемкин», который взял «Ермака» на буксир, но в это время красная трехдюймовка прямой наводкой влепила снаряд в борт «Потемкина». Танк загорелся, в нем начал взрываться боекомплект. А потом прямое попадание снаряда получил и «Ермак». В этом бою погиб унтер-офицер Голубец, были ранены капитан Сиппле, штабс-капитаны Артамонов, Боголюбский, Голубев, Карповец, контужен подпоручик Макаренко. Только ночью под сильным артиллерийским огнем подбитые танки смогли эвакуировать с поля боя в тыл и отправить на ремотную базу в Севастополь.
Но теперь, в Ялте, обо всем этом не думалось и даже не очень помнилось. Все-таки молодость – великая вещь, и работает она даже в самых тяжелых обстоятельствах. Вот и сейчас танкисты, самому старшему из которых было 30, шли по знаменитой ялтинской набережной, дышали вовсю, разрабатывая легкие, и хохотали над своими, только им понятными байками.
— Любич, так вы говорите, что сильно пахли бензином?
Поручик Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский густо побагровел. Этот обладатель редкостной четверной фамилии вошел в историю как первый кавалер ордена Святителя Николая Чудотворца, который был вручен ему за успешные действия его танка «Генералиссимус Суворов». Раньше своих орденов в белых армиях не было. Знаки были (самым почетным считался «За Ледяной поход»), медали были, а орденов не было. Первый орден учредил Врангель, назвав его в честь Святителя Николая Чудотворца. Суровый, простой по форме крест чеканился из железа и носился сразу вслед за орденом Святого Георгия. У Любича на гимнастерке как раз и висел скромный «Николай» на ленте цветов русского флага.
— Да говорю же вам, господа, бензинный запах заглушал запах шампанского!..
— И Врангель не выгнал вас к чертовой матери?..
Любич вздохнул.
— Напротив, налил еще один бокал шампанского.
Танкисты расхохотались. История о том, как Любичу вручали орден, пользовалась неизменным успехом. Поручика тогда застали врасплох и пригласили в вагон Врангеля прямо в рабочем костюме – провонявшей бензином и маслом кожаной куртке. И всю церемонию несчастный Любич думал только об одном – что от него воняет бензином.
— А неприятно, знаете ли. Шампанского тоже хочется. Вокруг стоят главком, Шатилов, Кутепов… И от всех пахнет чем угодно, только не бензином.
— Но вы же не посрамили чести русских танкистов?
— Знаете, после второго бокала стало уже как-то полегче. Поэтому третий я попросил уже сам.
Офицеры смеялись. Прекрасная сентябрьская Ялта, бархатный сезон, фрукты, вино, молодые женщины кажутся особенно очаровательными. Работают кафе и рестораны на набережной. Тихо, ласково плещется Черное море. И уже совсем нестрашным кажется Ялтинский мол, с которого в январе 1918-го сбрасывали офицеров с привязанным к ногам грузом… Последняя осень, и хочется провести ее как можно лучше.
Миновали благоухающий городской сад, дошли до двухэтажного каменного здания, на брандмауэре которого красовалась надпись «Гостинница Францiя». Перед фасадом гостиницы, занимая собой пол-набережной, раскинулось небольшое кафе с вывеской «Грузинскiя ночи». Офицеры переглянулись с некоторым сомнением.
— Почему это грузинские ночи рядом с Францией? – недоуменно спросил Купляев. – Неужели нельзя было как-нибудь соответственно назвать? Парижские ночи, скажем…
— Не занудничайте. Зайдем?
— А моцион? Нам ведь все-таки положено дышать. Причем равномерно.
— Так терраса-то открытая, сиди и дыши.
— Послушайте, давайте еще пройдемся. А то сразу вино. Есть же море, пальмы, барышни…
— Подпоручик, барышни никуда от вас не денутся. А вот вино конкуренты могут и выпить.
— Лично у меня в горле уже пересохло…
— Давайте поступим так, как прикажут старшие по чину.
Семченко и Кагарлицкий переглянулись – в чинах они были равны. Но Сергей кивнул Дмитрию, уступая старшинство согласно должности.
— Приказываю зайти, — распорядился тот.
Небольшое помещение кафе было заполнено посетителями, в основном военными. Расторопный официант совсем не грузинского вида вынес откуда-то из закулисья большой деревянный стол и приткнул его на одному ему понятный пятачок. Так же волшебно, из ниоткуда появились и стулья. Сидевшая за соседним столиком небольшая компания пехотных офицеров деликатно начала сдвигать свой стол, чтобы не мешать соседям.
— Господа, не стоит… — начал было Семченко, обращаясь к соседям, и в следующую минуту заорал на все кафе, изумив и своих друзей, и всех вокруг: — Иванко?!!!
— Сергун? – после секундного остолбенения прошептал молодой капитан с полуседыми висками, сидевший за соседним столиком…
…Обнимались, орали, целовались, разглядывали друг друга с полминуты. Кафе смеялось. Столы, естественно, сдвинули, заказали вина, чебуреков и шашлыков. Конечно, Сергей и Иван сели рядом и быстро превратили общий радостный разговор в беседу на двоих.
— …в общем, вот такие дела. – Иван подлил в стаканы тягучей крымской мадеры, пропитанной запахом солнца. – Мечта о том, чтобы найти Аню с Павлушкой, конечно, наивная, но… здесь всё одно как-то ближе к ним. Не верю я в то, что они пропали тогда на Днестре. Понимаешь, не верю!..
— Да конечно, не пропали! – горячо поддержал Сергей. – Наверняка вернулись в Одессу! А там же отец мой, в конце концов, он всегда приютит… — Семченко оборвал сам себя, его лицо помрачнело. – Отец… Жив ли он? А Лёва?..
— Что – Лёва? Ты что, брата потерял?
— Да, Иванко, ты жену и сына, а я брата. Лёва же еще под Екатеринодаром пропал без вести. – Он ожесточенно помотал головой, ударил кулаком по столу. – Но я не верю, не верю!.. Как и ты не веришь, и правильно делаешь… Он боевой офицер, Великую войну прошел…
— Конечно, найдется, — поддержал друга Иван. — Одесса, Одесса… Сколько с ней связано… Для тебя – родина, для меня – Аня, женитьба, рождение сына, потом уход с корпусом в Румынию… Ты знаешь, когда наш пароход чуть не пришвартовался в Одессе, у меня сердце почему-то ёкнуло. Сам не знаю, почему. Но что мы всё обо мне, давай о тебе…
— Ну а я что? – пожал плечами Семченко. – После того как мы расстались в Одессе в начале 19-го, много где побывал, много чего повидал. И бронеотрядником был, и бронепоездником, и рядовым стрелком. И в то, что Москву возьмем в октябре, верил, и к Новороссийску бежал… Но знаешь чего я себе никогда не прощу?.. – Сергей пьяно вцепился в воротник Ивану.
— Чего?
— Того, что случилось с Юроном. Я спас его от петли в Харькове, в августе прошлого года. Юрон был красным командиром, его взрывом контузило. Он не слышит ни хрена до сих пор, понимаешь?.. И вот я вижу, что его ставят под петлю. Наши же. Я его спас, и дальше Юрончик всегда был с нами… в смысле, в обозе с ранеными. И вот в Новороссийске я выяснил, что раненых эвакуируют отдельными транспортами. Как дурак спешу ему сообщить… — Лицо Семченко начало кривиться, губы задергались. – Он мне верит… ждет… Наш транспорт уходит… А уже в Феодосии я узнаю, что раненых-то хрен кто из Новороссийска забрал! Пропадайте, ребята, нам и без вас забот хватает!.. Ты понимаешь, я бросил Юрона! Убил его! Убил человека, которого еще в полоцком лазарете обещал никогда не бросать!..
Семченко начало трясти. Он встал со стула. Офицеры притихли, другие посетители кафе тоже с испугом смотрели на Сергея. Только Панасюк не потерял присутствия духа. Сильным движением перехватив судорожно сжавшиеся кулаки друга, он мягко проговорил ему что-то на ухо. Семченко обмяк, кивнул и плюхнулся обратно на стул. По его лицу побежали длинные слюдяные дорожки слез, заструились на белую от солнца гимнастерку, на облупившийся знак Полоцкого корпуса…
— …Дым, — тупо произнес Сергей через час, уже после того, как офицеры прикончили очередную по счету бутылку мадеры.
Все слушали игравший на набережной румынский оркестрик, и поэтому среагировали на фразу Семченко не сразу.
— О чем вы? – спросил сидевший с Панасюком за одним столиком офицер со знаком «За Ледяной поход», представившийся при знакомстве штабс-капитаном Рыженковым.
— Да обо всем. Вот эта набережная. Оркестр. Дамы гуляющие. Это кафе. Денежки эти. – Сергей потряс в воздухе бледно-розовой банкнотой достоинством в 250 рублей. – Ды-ым… Дунь кто-нибудь – и все развеется.
Молодые офицеры начали всерьез возражать Семченко. Иван молчал. Он не хуже Сергуна понимал, что история Русской армии Врангеля, история всего Белого дела движется к закату. Окончательному, бесповоротному и без вариантов. Они сидят сейчас на самом последнем кончике русской земли – в Ялте, в Крыму, на набережной. Дальше – всё, море и чужие страны. И отстоять этот клочок от красных они не смогут при всем желании. Не сегодня-завтра большевики заключат перемирие с Польшей, которая отбросила Красную Армию от Варшавы и вернула себе Западную Украину и Белоруссию – а значит, и родное Иваново Леликово. Обеспечив безопасность западных границ, большевики всеми силами навалятся на своего последнего врага – Врангеля. И даже если вся Русская армия, все сорок тысяч бойцов, как один, своими телами закроют дорогу в Крым, это ничего не изменит. У Фрунзе как минимум вдвое больше сил, красные задавят белых одной только массой. И командармы их научились воевать не хуже белых, и тысячи бывших генералов и офицеров доблестно сражаются за Советскую власть, и красноармейцы дерутся отлично. Вон Сергун рассказывал – в первых боях белых танков боялись панически, разбегались от одного вида рычащего бронированного чудища с криком «Таньки идут!» А теперь красная противотанковая артиллерия хладнокровно и четко, как на учениях, бьет по «танькам» без всякого страха. А как получилось с Каховским плацдармом?.. Учатся, учатся. Перенимают все лучшее, в том числе и у белых…
— Ни чер-та вы не понимаете, юноши, — с пьяным упорством помотал головой Семченко. – Вы не хотите сообразить одного: нам предстоит или гибель, или исход. Навсегда. В безвестность. Понимаете? На-сов-сем. Вот Иван Павлович… он понимает, он уже раз почувствовал, что такое пересечь границу… и вернулся обратно. – Сергей пьяно подмигнул Панасюку. – А вы?.. Еще раз, речь не о ваших боевых качествах, не о чести офицера и не о политике! Речь о самых простых вещах. Что может делать офицер? Он может только воевать. И только за свою Родину. Что ему делать в чужой стране?.. Поэтому Ваня, знаешь, — Сергей неожиданно оживился и обернулся к Панасюку, забыв про офицерскую молодежь, — я вот подумал, а может, Юрончик счастливее нас с тобой? Вот так идиотски жестоко пошутила судьба… моими жалкими ручонками вот этими проклятущими. – Семченко ожесточенно ударил себя по запястью. – Но ведь остался он. Остался, остался!.. Без желания, но остался. И не надо ему будет решать, куда?.. Всё решила за него судьба. Послушай, может, это всё неслучайно? И я, и Новороссийск, и то, что раненых оставили? А?..
— Ну конечно, всё неслучайно, Сергун, — медленно ответил Панасюк. – И наша с тобой встреча сегодня на набережной, о которой я и мечтать не мог еще два часа назад…
— И я, — сказал Сергей и пьяно заплакал.
Провожали друг друга по ночной набережной. Курили, слушали шум разыгравшегося к ночи моря и скрипки последних ночных кафе. Еще раз вспоминали, где и когда в последний раз встречались с Карлушей и Юроном. Панасюк вместе с сослуживцами Семченко довел его до санатории и уложил спать. Оба верили, что теперь уж не потеряются – главное, что в одной армии, на одном маленьком, крошечном фронте…
Возвращался «домой» Иван тоже один. Вместе с новыми сослуживцами он остановился в небольшом пансионе, расположенном на извилистой горной улочке. От пятидневного отпуска оставалось два дня. И надо же было судьбе решить так, что именно Ялта (хотя планировался Севастополь), что там же лечился от своих танков Сергун… Панасюк усмехнулся. Сильный морской ветер волок по пустой набережной кучи опавших листьев и газетный мусор.
Один из листов нахально прилип к сапогу Панасюка. Иван тряхнул ногой, чтобы сбросить его, но лист упорно цеплялся за жизнь. В глаза бросился жирный заголовок «ОФИЦЕРЫ АРМИИ БАРОНА ВРАНГЕЛЯ!»
Сам не зная зачем, Иван нагнулся, поднял газетный лист…
«Офицеры армии барона Врангеля!
Время, опыт должны были обнаружить перед большинством из вас ту преступную и постыдную роль, какую вам навязали ваши вожди, в то время как трудовая Россия истекает кровью в борьбе с польской шляхтой, которую поддерживают хищники всех стран.
Вы, русские офицеры, выполняете роль вспомогательного отряда на службе польских панов.
Кто вас ведет? Черносотенный немецко-русский барон, который пытался стакнуться с кайзером Вильгельмом против Антанты; который вел интриги против Деникина, обвиняя его в демократизме; который сейчас выставляет свою кандидатуру на роль хозяина-монарха России.
Сознавая, однако, свое бессилие, барон Врангель готов отдать своим покровителям и господам три четверти России на растерзание, чтобы остальную четверть поработить самому. Английские газеты разоблачили соглашение Врангеля с французским правительством; по сообщению «Дейли Телеграф» от 19 августа, он передал французскому синдикату монополию вывоза из южных гаваней. «Дейли Геральд» от 30 августа сообщает, что Врангель передал французской буржуазии эксплоатацию всех железных дорог Европейской России, таможенные пошлины, хлеб по норме довоенного экспорта, уголь, три четверти добычи нефти и пр.
Врангель живет и действует милостью англо-французских капиталистов, которые для экономического закабаления русского народа готовы пользоваться и чехо-словацким корпусом, и дивизиями из чернокожих, и армией Врангеля.
Каковы бы ни были ваши первоначальные намерения, вы являетесь сейчас не чем иным, как наемным войском на службе биржевого капитала и вспомогательным отрядом кровожадной и хищной польской шляхты, ненавидящей трудовой русский народ.
Попытки Врангеля перекинуться на Кавказ разбиты, десанты его сокрушены: неделей раньше или неделей позже ваша армия будет разбита. В этом вы сами не можете более сомневаться, но этот результат будет достигнут ценой новых потоков крови и дальнейшего истощения нашей страны.
Не довольно ли уроков прошлого?
Не слишком ли ясно теперь для всех, что затягивание борьбы в Крыму, бесцельное само по себе, способно только усилить польских панов и помочь им держать в кабале Восточную Галицию.
Рабоче-крестьянская Россия нуждается в труде, в хозяйственном и культурном возрождении. Оно может быть достигнуто лишь путем прекращения бессмысленной и бесполезной гражданской войны.
Во имя единодушного труда всех и всего, что есть честного в русском народе, руководимые заботой о возрождении трудовой России, мы призываем вас:
Откажитесь от постыдной роли на службе польских панов и французских ростовщиков, сложите оружие, бесчестно направленное против собственного народа. Честно и добровольно перешедшие на сторону Советской власти — не понесут кары. Полную амнистию мы гарантируем всем, переходящим на сторону Советской власти.
Офицеры армии Врангеля! Рабоче-крестьянская власть последний раз протягивает вам руку примирения».
Дочитав воззвание, Иван отбросил его прочь. Ветер подхватил бумагу и понес в сторону города. Панасюк машинально следил за тем, как воззвание кружится в вакхическом танце где-то уже на уровне фонарей, потом крыш – наверное, бумага попала в сильный воздушный поток.
…Ревели двигатели. Вообще на английских «Марках» стояли глушители, но в бою их обычно снимали – для пущего психологического эффекта. На неопытных, необстрелянных красноармейцев это действовало безотказно, но таких в последнее время на фронте почти не встречалось – против Врангеля стоял закаленный, злой противник, которому никакие заграничные новинки были не страшны.
«Громобой» качало на неровностях почвы, как корабль в бурном море. От бензиновой вони, пороховой гари и отработанных газов в танке было невозможно дышать. Температура внутри машины приближалась к сорока, несмотря на то, что снаружи стояла ледяная осенняя ночь. Все офицеры дышали с трудом. По спинам гимнастерок расползлись огромные пятна пота. Механик-водитель поручик Олег Долгов, напряженно вцепившись в рычаги, пристально смотрел в смотровую щель.
Это была самая мощная танковая атака из всех, в которых доводилось бывать Семченко до сих пор. Весь 1-й дивизион, все двенадцать машин одновременно поддерживали наступление на Каховский плацдарм группы генерала Черепова, 13-й и 34-й пехотных дивизий, Виленского и Симферопольского кавдивизионов и Чехо-Словацкого полка. В числе этих частей наступала и офицерская рота, где полуротой командовал капитан Панасюк. Танкам в этой атаке придавалась исключительно важная роль, они должны были смять позиции красных и открыть дорогу пехоте, коннице и одиннадцати бронеавтомобилям.
Звучало солидно и даже страшновато, а на деле на Каховку наступало всего-то 6200 пехотинцев и 650 кавалеристов — чуть больше полка по нормам мирного времени. Правда, артиллерии было немало – 68 орудий. Но все прекрасно знали о том, что обороняют Каховку силы куда более мощные. В составе красной 51-й стрелковой дивизии под командованием Блюхера было четыре бригады, плюс еще 44-я бригада 15-й стрелковой дивизии – всего примерно 10 тысяч штыков, 500 сабель, а уж пулеметов у красных было целых 250. С артиллерией у них дела обстояли похуже – 45 пушек, из которых 37 трехдюймовок, остальные крупнокалиберные ТАОНовские гаубицы. Зато у красных было 22 броневика, из которых восемь пушечных американских «Гарфордов», а они могли бороться с танками практически на равных, поскольку были оснащены трехдюймовками.
Танки шли в наступление в холодной, промозглой тьме – в четыре часа утра 14 октября. Зарядил слабый, настырный дождь, стук которого по броне не был слышен из-за рева двигателей. Двигались широким фронтом, медленно, но упрямо: «Верный», «Генерал Слащев», «Великая Россия», «Генерал Кутепов», «Фельдмаршал Кутузов», «Генералиссимус Суворов», «Генерал Скобелев», «Атаман Ермак», «За Русь Святую», «Тигр», «Громобой» и «Уралец». Вслед за танками двигались пехота, кавалерия и броневики.
— Внимание! – крикнул Долгов от штурвала. – Первая линия!
Сергей на всякий случай прильнул к прикладу «Гочкисса», встроенного в боковой спонсон танка. Под его днищем что-то заскрежетало. Значит, начала работать помещенная там «кошка» — металлический якорь, на который наматывалась колючая проволока. После прохода танка с таким приспособлением по «колючке» в ней получался широкий проход, куда беспрепятственно могла идти пехота. Хорошую все же штуку придумали англичане для прорыва укрепполос противника!.. Не было бы танка – как ты еще продерешься через пятьдесят рядов колючей проволоки?.. Всю Великую войну весь мир думал и ничего, лучше танка, не придумал…
По броне что-то глухо стукнуло, потом еще раз, еще. Потом стук стал похож на звук дождя. Но винтовочные пули не причиняли танку никакого вреда. «Громобой» продолжал тяжело ломить вперед, круша деревянные колья и перемалывая «колючку» могучими гусеницами…
— Как остальные? – проорал командир поручику Купляеву.
Тот бесстрашно отпахнул верхний люк, не обращая внимания на свист пуль, высунулся в ледяную октябрьскую тьму.
— Идут тем же темпом, потерь нет!.. Впереди артиллерия!
— Понял!
Заскрежетала трансмиссия. Долгов, притормозив машину, отработал левой гусеницей поворот на тот случай, если красные артиллеристы уже изготовились к стрельбе. И не прогадал: раздался приглушенный броней взрыв, танк качнуло, по броне оглушительно шваркнул веер осколков. Мимо. Но все равно мало приятного: значит, напоролись на замаскированную батарею, которая так просто с этого рубежа никуда не денется.
…Первый снаряд пришелся впереди танка. Яркая вспышка выхватила из тьмы угрюмый силуэт чудовищной машины, больше всего напоминавшей какую-то усеянную заклепками гигантскую цистерну. «Недаром англичане так и назвали его – tank, — подумал Карл Петерс, — Ничего, мы уже знаем, что зубы вам вполне можно обломать…» Впервые Карл увидел танки на Чонгаре еще весной, и тогда бронированные чудовища не испугали красноармейцев.
Его рота занимала участок, на который как раз пришелся этот танк. Его водитель, наверное, был опытным и умелым – вовремя отработал поворот, и теперь «Громобой» (это название было написано на танке) открыл огонь левым бортом. Пулеметы, по звуку – французские «Гочкиссы», начали прохлестывать очередями окопы первой линии. Пули зачавкали по холодной земле, взбивая фонтаны грязи, зазвенели по колючей проволоке.
— Еще раз повторяю: патронов по танку не тратить! – срывая голос, крикнул Карл своим. – Ему винтовочная пуля как мертвому припарка!.. Если подойдет на близкое расстояние, забрасывать гранатами!..
Пушкари суетились у орудий. Это были компактные противоштурмовые трехдюймовки, которые еще в Великую войну начали придавать пехотным полкам, создавая там команды траншейных орудий. Сейчас частям первой линии были приданы легкие артдивизионы, оснащенные именно такими пушками. Первая неудача не выбила артиллеристов из колеи, они работали спокойно, хладнокровно и четко. С командиром дивизиона Петерс познакомился еще до боя. Ему было 23, из бывших подпоручиков, выпускник Константиновского артучилища, успел повоевать у Колчака, а в Красной Армии был с января, добровольцем. Такая биография никого не удивляла. Звали артиллериста Лёня Говоров. Поладили сразу же.
— Пли!..
Со звоном ударила по станине отпрыгнувшая прочь гильза, багровое пламя вновь на мгновение выхватило из мутной октябрьской тьмы злые лица красноармейцев. И тут же по окопу прокатилось неистовое «Ура!» Снаряд перебил левую гусеницу белого танка, и теперь он жалко, суетливо задергался на месте. Правда, пулеметы левого борта продолжали садить, как и прежде, но это уже никого не пугало.
— Вперед! – скомандовал Петерс, взбираясь на бруствер. – Заходи к нему справа!..
Но в команде не было надобности – бойцы его роты сами горели желанием подобраться к раненому железному монстру поближе. С десяток солдат, опираясь на спонсоны, забрались на пологую крышу танка, другие пытались засовывать в смотровые щели стволы винтовок. Третьи зачем-то кололи штыками крупно выведенную на мокрой от дождя броне белую надпись «ГРОМОБОЙ» и нарисованный ниже трехцветный русский флаг.
Но танк не был мертв, он был всего лишь ранен и еще смертельно опасен. Резко дергаясь туда-сюда, он маневрировал и на одной гусенице, отбрасывая и давя облепивших его людей. Неожиданно в упор ударила по толпе пушка правого борта, сметя сразу с десяток солдат и оглушив тех, кто стоял рядом. Без умолку работали бортовые пулеметы. «Если так будет продолжаться – быть беде, — быстро подумал Петерс. – Подтянутся другие и уведут на буксире». Он видел, что другие танки уже проломили первую линию обороны на флангах и углубились в тылы, ведя пушечный и пулеметный огонь. Правда, пока они не обращали внимания на «Громобоя» — видимо, у них хватало своей работы.
— Лёня, давай еще раз, прямой наводкой! – проорал он Говорову.
Командир дивизиона кивнул, поднял руку: будь спокоен, не промажем.
Снаряд пришелся прямо по пулеметному спонсону. Танк содрогнулся от взрыва, крякнул, осел на бок. Пулеметы смолкли, прекратился оглушительный рев моторов. Красноармейцы, отхлынувшие было в сторону, снова рванулись к обессилевшей машине с громким «Ура». По броне танка затанцевало неохотное пламя, осветившее поле сражения.
— Сдавайся!
— А ну выходи, белячьё!..
— Не выйдешь, всех живьем спалим внутри!..
По броне стучали уже десятки прикладов. В смотровой лючок механика-водителя просунулась чья-то рука с гранатой. Долгов в упор выстрелил в лючок из «нагана», выпихнул сразу обмякшую руку назад и успел захлопнуть лючок. Снаружи грохнул взрыв.
Сергей тоже отстреливался сквозь смотровую щель. Двигатели стихли, и теперь было слышно, как гомонит снаружи толпа, пытаясь ворваться внутрь машины. Над раненым в обе руки подпоручиком Яценко хлопотал подпоручик Мирончик, несмотря на то, что Яценко еле слышно протестовал: «Слава, да не нужно мне ничего, я сам…»
— Сдавайся, сволочь! – глухо донеслось снаружи.
Семченко обернулся к командиру:
— Дмитрий Семенович, не пора ли на прорыв? А то ведь действительно поджаримся.
— Пока нет, — сквозь зубы отозвался Кагарлицкий, но видно было, что он порядком нервничает.
Внутренность танка постепенно заволакивал едкий дымок. Кружились головы, тошнило, мутило. По лицам струился жирный липкий пот. А снаружи все стучали и стучали по броне прикладами, и эти звуки доносились до Семченко как сквозь плотную пелену. К горлу подкатил тошнотный комок, словно он наглотался нефти. Пальцы, сжимавшие рукоять пулемета, ослабли, перед глазами все плыло и дрожало.
В том, что утренняя атака спланирована крайне невыигрышно и неумело, Панасюк убедился очень скоро. В идеале пехота должна была двигаться сразу за танками, чтобы тут же пользоваться возникшим преимуществом – разрывами в проволочных заграждениях, и ломить дальше. На деле же танки сильно оторвались от пехоты, и когда спустя десять минут развернутый в цепь батальон подоспел к первой линии, там творилось уже черт знает что. Одни танки бессмысленно маневрировали вдоль «колючки», простреливая пространство перед собой, другие вели бой уже в тылу у красных, громя их обозы вместо того, чтобы с тыла расстреливать позиции артиллеристов и пулеметчиков. А один танк уже горел. Вокруг него клубилась толпа людей, не меньше десятка прыгали по крыше, барабаня прикладами по броне.
Чем это может закончиться, Иван представлял хорошо. Рано или поздно экипаж расстреляет патроны, и тогда всё, пиши пропало.
— К танку, за мной! – решительно скомандовал командир роты капитан Петр Черняев, переходя на бег.
Бойцы офицерской роты с дружным «Ура» бросились за ним. Внезапной атаки красные не ожидали – отстреливаться начали не все и далеко не сразу. Упал бегущий рядом с Иваном поручик Давид Гуташвили, вскрикнул и повалился, зажимая простреленную ногу, штабс-капитан Вацлав Тромповский… Но остановить порыв белых пехотинцев было уже нельзя.
Возле танка закипел ближний бой. На Панасюка наскочил здоровенный красноармеец. Иван с трудом уклонился от его штыка, свалил нападавшего выстрелом в упор. В следующую минуту пригодился кортик – другого красного Панасюк от души пырнул в живот, умело пробив насквозь шинель. Продолжалось это недолго, может быть, с полминуты. Потом Иван услышал голос командира красных:
— Отходим! Всем отходить!.. Рота, отходим!..
«Рота, отходим…» Так же кричал он сам, Панасюк, в марте 1916-го, на Нарочи, когда лупили прямой наводкой по остаткам его роты германские пулеметы. А в следующую секунду Иван подумал о том, что голос этот ему знаком. И как завороженный, он повернулся в ту сторону, откуда раздался приказ об отходе…
Карлуша был уже далеко, но ошибки здесь не было и не могло быть – это был именно Карлуша!.. В длинной красноармейской шинели с красными поперечными нашивками, на голове мокрый от дождя шлем-шишак с красной звездой, которые красные зовут то богатыркой, то фрунзевкой, то будёновкой… Красные отходили, отстреливаясь. Предрассветная мокрая темнота редела, вспышки выстрелов рвали ее на части. Видны были вялые нити дождя над землей.
— Ка-а-арл! – бессмысленно закричал Панасюк, но его крик потонул в общем грохоте.
На мгновение Петерс (Иван снова убедился в том, что не ошибся) обернулся, припал на одно колено, выстрелил по белым и побежал дальше. Через мгновение он скрылся за бруствером, за смятыми и разорванными завитками колючей проволоки…
На крыше танка офицеры штыками приканчивали последних сопротивлявшихся красноармейцев. Экипаж сам покинул машину – восемь чумазых, мокрых от пота, шатающихся танкистов, раненого подпоручика вели под руки. На них смотрели как на выходцев с того света. Панасюк тоже подошел к танку, коснулся рукой холодных грязных заклепок на борту, мокрой надписи «ГРОМОБОЙ». Еще недавно выглядевший неуязвимым, теперь танк был жалок, словно труп льва.
— Иванко? – хрипло произнес один из танкистов. – Вот так встреча… А я себя уже похоронил было…
Панасюк обнял Семченко. Сергуна было не узнать – изможденное, потное лицо, глаза навыкате. Он тяжело, с присвистом дышал, зажимая рукой сердце.
— Ты знаешь, что я только что видел Карлушу?
— Где? – непонимающе помотал головой Сергей.
— У красных. Это его солдаты подбили твой танк.
Семченко снова помотал головой.
— Что за бред?
— Нет, не бред. Это был Петерс.
Сергей поморщился и отвернулся. Без сил упал на колени возле перебитой гусеницы, и его стало тошнить…
…У подбитой машины остались командир и механик-водитель с охраной – ждать помощи от других танков. Остальных членов экипажа отправили в тыл. Панасюк со своей полуротой ушел далеко вперед и не знал, что через десять минут на поле боя появился красный броневик «Антихрист», который пулеметным огнем уничтожил охрану и двух офицеров и высадил десант, захвативший подбитый танк. Не знал он и о том, что еще через две минуты «Антихрист» обстрелял из пушки уходивший в тыл обоз белых. Обстрел оказался результативным – десять раненых и сестер милосердия погибли, четырнадцать были тяжело ранены. В их числе был и штабс-ротмистр Сергей Семченко.
