ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
35
Карл Петерс, Рига, январь 1919 года
…Толпа ревела от восторга. Звуки «Интернационала», исполнявшегося оркестром на ходу, плыли в сыром, промозглом воздухе, заглушая яростные крики по-латышски «Смерть фрицам и их укрывателям!» Цокот сотен копыт неумолимо накатывался на Ригу. Вокруг то и дело раздавались выстрелы в воздух. Стреляли все – мужчины, женщины, подростки, и Петерс даже подумал с усмешкой: «Никогда не предполагал, что у рижан дома припрятано так много оружия». Эпоха немецкого господства в Риге, длившаяся с августа 1917-го, подходила к концу.
В канун Нового года город был охвачен паникой. Слова «Красные идут» с тревогой передавали из уст в уста. Сотни обозов тянулись в сторону порта, где грузились пароходы с беженцами – немцами и чиновниками созданного в ноябре правительства «независимой» Латвии во главе с Карлисом Улманисом. На рейде еще дымили трубами стоявшие в Риге с декабря английские крейсера, но было понятно, что в бой с наступающей Красной Армией они ввязываться не станут. 2 января из города ушли последние поезда с германцами, а в ночь на 3-е снялись с якорей и английские корабли.
Все эти дни семья Петерсов, как и весь город, пребывала в постоянном нервном возбуждении. Каждый решал для себя, как быть дальше. Местные немцы, понятное дело, стремились эвакуироваться с оккупантами. Но большинство населения с любопытством ждало прихода большевиков. Во-первых, все же «свои», не германцы, от которых с августа 1917-го все порядочно успели устать — все-таки никуда не делась традиционная, тяжелая ненависть латышей к немцам, и ощущать свои земли каким-то «Балтийским герцогством» им было невыносимо. А во-вторых, никто особого предубеждения к большевикам не питал. Они изгоняли немцев из Латвии – что еще надо?.. Да и вообще интересно, как они себя ведут, как выглядят, какие порядки установят. Немецкие газеты много писали о зверствах большевиков на тех землях, где они успели хотя бы временно закрепиться в конце 1917-начале 1918-го – на Украине, в Белоруссии, красочно расписывали ужасы Советской России. Но во все эти крейсера «Алмазы», в топки которых живьем бросали офицеров, киевские морги, заваленные трупами, и в бассейны, наполненные человеческой кровью, никто не верил. Ну не может такого быть в цивилизованном ХХ веке! Тем более в Риге, которая, будучи Россией, всегда была тем не менее частью Европы.
Карл с Ликой тоже ждали большевиков не без волнения, но без всякого страха. Петерс знал из газет, что Советская власть преследует офицеров, но за ним ведь не было никакой вины – он не боролся с большевизмом в подполье, не сражался с ним на фронте с оружием в руках. Так что – чего бояться?.. А уезжать из Риги он подавно не собирался – его земля была здесь, а значит, он будет жить здесь при всякой власти.
Утром 3 января Карл, как обычно, пришел на работу в немецкую школу – нужно было вычистить двор ото льда. И с удивлением обнаружил ворота запертыми. Минут через десять к нему вышел мертвецки пьяный сторож, который, еле ворочая языком, объяснил ему, что школа эвакуировалась, а персонал распущен. Пока Петерс соображал, что делать дальше, окрестные улицы запрудило народом, причем таким, с которым приличные рижане предпочитали не сталкиваться лицом к лицу: голытьба из предместий, скатившиеся на дно беженцы, безработные докеры и портовые грузчики. Все вооружены, все стреляют в воздух. То и дело проезжали извозчики, набитые пьяными, разнузданными людьми, оравшими «Смерть немцам!» Оказывается, в Ригу входила Красная Армия, и народ ликовал по этому поводу…
…Оркестр, игравший «Интернационал», промаршировал мимо. Гнусаво пели трубы, бухал барабан. Потом, скользя копытами по зимней брусчатке, шагом пошла кавалерия. Карл еще ни разу в жизни не видел красноармейцев и с любопытством разглядывал их. Обмундированы они были явно с бору по сосенке, но в целом вполне прилично: русские шинели и папахи с жестяными красными звездами на месте кокард, у некоторых бойцов на левом рукаве были внушающие уважение «лесенки» из пяти-семи нашивок за ранения. Всадники ехали не глядя по сторонам, изредка переговариваясь сквозь зубы. Попадались и интеллигентные лица, явно бывшие офицеры.
Гул толпы усилился, из него выбулькивали отдельные голоса:
— Наши, наши идут!
— Какие наши?
— Латышские стрелки!..
Слитный шаг сотен сапог по брусчатке, легкий перезвон штыков… Стрелки внешне ничем не отличались от тех, которые воевали в составе русской армии. Только на шинелях не было погон, а на папахах у всех – красная звездочка. К своему изумлению, вскоре Карл начал узнавать отдельных солдат, два года назад служивших в его полку. Вот старший унтер Цирулис, ефрейтор Зариньш… Да и несколько знакомых офицеров попались, из тех, кто вступил в партию большевиков еще летом 1917-го. «Странные повороты судьбы, — подумал Карл, — в 17-м они агитировали за прекращение войны, а в начале 19-го именно им было суждено освободить Ригу от немцев!»
Толпа возбужденно гудела, приветствуя своих. Постепенно из людского гула выросла мелодия латвийского национального гимна. Петь хором латыши умеют и любят, недаром в Латвии ежегодно проводились огромные праздники песни, где соревновались хоры со всех краев страны. Стройные звуки «Боже, благослови Латвию» заглушили оркестровый «Интернационал», поплыли над серой зимней Елизаветинской, размочаленной солдатскими сапогами… К пению подключились и марширующие стрелки.
Дождавшись, пока колонна пройдет, Петерс выбрался из толпы и зашагал домой. Думал он только о том, что нужно будет найти другую работу, а еще о том, что Ивар как-то нехорошо кашлял в последнее время и нужно раздобыть для него молока.
В ночь на 5 января в дверь квартиры Петерсов позвонили. Полусонный Карл, ругаясь под нос, пошел открывать. На пороге стояло двое солдат с винтовками и низенький тип в черной кожаной куртке.
— Карл Андреевич Петерс – это вы? – осведомился тип по-латышски.
— Я. А, собственно, в чем…
— Комиссар Лиепиньш, Чрезвычайная комиссия. У вас будет произведен обыск.
— А… а на каком основании? – изумился Карл. — И где, простите, ваш ордер на обыск?
— На том основании, что вы офицер царской армии, — заявил низенький. — А ордер – это отжившая мелкая деталь буржуазной юстиции. Приступайте!
Испуганная Лика молча следила за тем, как солдаты ворошат книги на полке, роются в ящиках письменного стола. То, что искали, нашли быстро – послужной список, альбом с фронтовыми фотографяими, личное оружие, френч с погонами. Один из солдат молча свалил все найденное в большой холщовый мешок, умял содержимое прикладом и взвалил мешок на плечи. Проснувшийся Ивар переводил взгляд с одного страшного дяди на другого и наконец решил зареветь в полный голос.
— Собирайтесь, поедете с нами, — кивнул низенький Петерсу.
— Это надолго? – еле слышно спросила Лика. Низенький равнодушно пожал плечами.
В дверях Карл остановился, чтобы сказать Лике и Ивару, как любит их, но солдат грубо выпихнул его за порог…
…Ехали по ночным замерзшим улицам недолго, два квартала. Карла завели в большую – комнат десять, не меньше – квартиру на третьем этаже обычного с виду жилого дома и усадили на длинную деревянную скамью в коридоре. Из-за дверей комнат доносился стрёкот пишущих машинок, время от времени по коридору проходили угрюмые солдаты с винтовками. Рядом с Карлом на лавке сидел трясущийся юноша в пенсне. Лампочка под потолком рдела в ночи ярко, тревожно, словно высвечивая абсурдность происходящего.
Странное дело – страха Петерс не чувствовал. Вернее, страха за себя. Он боялся только за жену и сына. Но и этот страх был каким-то несерьезным, вполсилы. Просто он никак не мог поверить в реальность происходящего. Еще час назад он спокойно спал в своей постели – и вот уже сидит в коридоре какой-то квартиры. Просто потому что царский офицер… Бред какой-то.
— Вас за что? – шепотом спросил у него по-русски трясущийся юноша в пенсне и, не дожидаясь ответа, нервно продолжил: — Меня за то, что немец. В смысле – фамилия немецкая. Говорил я отцу в 14-м – давай поменяем! Тогда же многие меняли немецкие фамилии на русские… А вы не знаете, когда пытают – это очень больно?..
Петерс не успел ничего сказать юноше, потому что приоткрылась одна из дверей и оттуда назвали его фамилию. «Словно очередь к дантисту», — усмехнулся он, входя в дверь…
Крошечная темная комнатка, служившая, видимо, помещением для прислуги. С ней никак не вязался огромный буржуазный письменный стол, за которым еще недавно трудился, наверное, преуспевающий адвокат. На столе, в кругу света керосиновой лампы, сидели трое – лысый человек лет сорока пяти во френче, с интеллигентным лицом, усатый щетинистый дядька в шинели без погон и… Карл не поверил своим глазам. Аугустс Озолиньш собственной персоной!.. Да, это был именно он – земляк, сослуживец по полку, большевик, топтавший Карла еще на летних митингах 1917-го. Вот так встреча!.. Петерс даже улыбнулся, он начал понимать, почему он здесь оказался и что именно ему предстоит. Ну что же, настал час Озолиньша, ненавидевшего его еще с кадетского детства…
— Садитесь. – Лысый кивнул на одинокий стул, стоявший посреди комнатки. – Ваши фамилия, имя, отчество, происхождение, год и место рождения, профессия, образование.
— Прежде всего я хотел бы узнать, на каком основании я задержан, — спокойно произнес Карл.
— Вопросы здесь задаю я, гражданин Петерс, — так же спокойно отреагировал лысый. – Потрудитесь ответить.
— Как вам будет угодно… Карл Андреевич Петерс, сын крестьянина-рыбака, год рождения – 1893-й, деревня Апшуцием, профессия – офицер, образование – Полоцкий кадетский корпус, Виленское военное училище не окончил…
— Кем были во время войны? – Лысый листал его послужной список.
— У вас в руках послужной список, там всё подробно указано.
— Отвечайте на вопрос.
— До 1915 года служил преподавателем гимнастики в рижской гимназии. Затем добровольцем ушел в армию, служил в 1-м Усть-Двинском Латышском стрелковом полку, сначала рядовым, затем был произведен в прапорщики…
— Последние чин и должность в царской армии? – включился в диалог щетинистый дядька.
— Я служил до августа 17-го, тогда армия уже полгода как не была царской… Поручик, начальник команды разведчиков полка. В августе 17-го ранен, во время эвакуации был оставлен в Риге.
— Чем занимались во время германской оккупации?
— Служил преподавателем в школе.
— Можно, Андрей Иваныч? – неожиданно встрял Озолиньш. До этого он помалкивал, но с лица его не сходила злорадная, торжествующая улыбка. – Во время войны Петерс проявил себя как типичный царский сатрап. Агитировал за войну до победного конца, за что был изгнан из полкового комитета. Лично издевался над солдатами, например, бил меня за то, что…
Озолиньш осекся на полуслове. Лысый внимательно смотрел на него прозрачными ледяными глазами.
— Что? Повторите, Август Иванович, — потребовал он.
Озолиньш послушно пролепетал то же самое.
— То есть вы хотите сказать, что лично знаете задержанного Петерса? Более того, служили с ним в одном полку?
— Н-ну да… — неуверенно произнес Озолиньш.
— То есть Петерс находится здесь только потому, что вы захотели свести с ним счеты на почве личной неприязни?
Озолиньш побледнел и громко сглотнул.
— Н-ну что вы, Павел Федорович… н-нет, конечно. Это же опаснейший элемент, заядлый враг Советской власти…
— Так Советская власть в Риге всего два дня как, — усмехнулся щетинистый дядька. – Это когда же он успел ее врагом-то заделаться?
Лысый отложил в сторону послужной список Петерса.
— Товарищ Озолиньш, — мягким голосом, от которого шел мороз по коже, произнес он, — если вы думаете, что вас направили в ЧК затем, чтобы сводить личные счеты со старыми врагами, вы глубоко ошибаетесь. ЧК – это не орудие слепой мести!.. Из документов гражданина Петерса следует, что он – сын бедняка, не имеющий никакой собственности, личной храбростью выслуживший офицерские погоны, одним из первых принявший революцию в марте 17-го, а последний год так и вовсе трудовой элемент!.. И за это, по-вашему, мы должны его арестовать?!
Озолиньш молчал, подавленно глядя перед собой.
— Гражданин Петерс, — мягко проговорил лысый, обращаясь к Карлу, — мы должны извиниться перед вами. Произошло нелепое недоразумение, основанное на личной неприязни.
— Хорошо, — кивнул Карл. – Значит, я могу идти?
— Ну зачем же так скоро? Не торопитесь. Я еще не полностью ознакомился с вашей биографией.
Несколько минут лысый листал послужной список Карла и наконец кивнул:
— Ну что же, очень впечатляюще… Я бы сказал так: вы просто-таки готовый командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
— П-простите?..
— Ну как же. Прекрасное происхождение, богатый боевой опыт, позитивное отношение к революции… Вы разве не знали, что на всех территориях, занятых РККА, немедленно проводится мобилизация в нее всех бывших офицеров и военных врачей?.. Рига не исключение. И считайте, что повестка вам уже пришла. Вы станете прекрасным кадром для красного латышского стрелкового полка.
Карл судорожно перевел дыхание, приподнялся со стула.
— Но… но ведь Красная Армия ведет войну с собственным народом! Я… я не желаю участвовать в этой войне!
Троица за столом переглянулась. В этой укоризненно-сочувственной переглядке участвовал и Озолиньш. Трое знающих, сожалеющих о незнающем.
— Карл Андреевич, ну где же вы начитались о нас таких баек? – с улыбкой произнес лысый. — Небось в немецких газетах? Так они и не такое о нас напишут. Да, война разгорается на наших глазах, новая, страшная война… Но с кем мы воюем?! С нашими внешними врагами. Что мы делаем с германцами и австрияками, вы видите сами. После того, как в Германии произошла революция, а гнилая Австро-Венгерская монархия развалилась на части, мы немедленно разорвали похабный Брестский мир и вышвырнули немцев и австрияков со своих земель… Но теперь наш главный враг – не германцы, а Антанта. В Архангельске и Мурманске высадились англичане, канадцы, американцы, итальянцы, французы. В Одессе – французы и греки. Во Владивостоке – японцы и американцы. Про поляков я уж и не говорю… Кто защитит Россию от этих волков, рвущих ее тело на части? Только Красная Армия.
— Но… но у меня жена и маленький сын, и они…
Лысый глубоко вздохнул.
— Карл Андреевич, поверьте, я понимаю ваши чувства и разделяю их. У меня лично – жена и два маленьких сына. И они скучают по своему отцу… Но сейчас на наших с вами глазах рождается новый мир, творится история. Мы – делатели громадного действа по имени Революция. И перед ее лицом все наши личные интересы и чаяния, поверьте, выглядят так нелепо и мелко… — Лысый встал из-за стола и широким жестом протянул Петерсу руку. – Гражданин Петерс, я благодарю вас за то, что в Красной Армии станет одним опытным командиром больше.
Карл машинально спрятал руку за спину.
— Но я не давал вам никакого согласия!
Лысый вздохнул, переглянулся с щетинистым и Озолиньшем.
— Карл Андреевич… Ну зачем же вы заставляете меня верить в то, что тут утверждал товарищ Озолиньш?.. Вы ведь сын трудового народа, военный пролетарий, можно сказать. И вы ведь не хотите, чтобы на вашей родной земле снова властвовали немецкие бароны, верно? А теперь подумайте, кто только что вышвырнул баронов из Риги. И подумайте о том, что у вас – жена, маленький сын… Вы ведь любите их, желаете им добра, верно?.. А у красных командиров прекрасный паёк, между прочим…
Петерсу показалось, что темная маленькая комнатка стала еще темней. Глаза Озолиньша, снова ставшие победно-насмешливыми, буравили его как сверла… Карл с трудом справился с собою.
— Разрешите вопрос – как вы меня нашли?..
— Германцы регистрировали всех офицеров, — ответил за всех Озолиньш.
— Понятно, – глухо выговорил Карл. – Куда нужно приходить?
Командирский паёк ему выдавал бойкий паренек в выцветшей до белизны гимнастерке. Он молча, сноровисто выставлял на обитый белой жестью прилавок богатства, о которых Петерс в последнее время не мог даже и мечтать: увесистый мешок гречневой крупы, десять банок английских мясных консервов, солидный брус сала, пять буханок липкого черного хлеба, десять блестящих баночек немецкого сахарина и – чудо из чудес – бутылка крымской мадеры. Из каких закромов были эти сокровища, он не мог и представить.
— Распишитесь, — безразлично сказал паренек, придвигая к нему ведомость. – И еще вот здесь…
Домой Карл брел еле-еле. Руки оттягивал мешок с пайком, душа была ледяной, застывшей, как корка на рижских тротуарах – с появлением красных все дворники в городе куда-то исчезли, и Рига, при немцах чистенькая и чинная, стала стремительно зарастать зимней грязью…
…Глубокой ночью муж и жена, прислуживаясь к сонному дыханию сына, пили на холодной кухоньке крымское вино. Лика молча смотрела в одну точку, сжимая в руках кружку с мадерой. Только теперь Карл видел, какое у жены страдальческое, измученное лицо, какие морщинки появились и закрепились у нее на лбу… Он припал горячими губами к ее руке.
— Родная, Ликушка, прости меня… Это из-за меня всё в твоей жизни… Не подойди я к тебе тогда, возле костёла… — И еще что-то невнятное, пьяными губами…
Лика поцеловала его в склоненную макушку.
— Карлуша, ну что ты такое говоришь… Наша встреча – это судьба… А в судьбе нет ничего бессмысленного. Значит, и это зачем-то нужно – и мне, и тебе, и Ивару… Иди спать, ты уже много выпил, а завтра рано вставать. Иди, иди.
Когда Карл ушел, Лика поднесла ко рту кулачок, больно укусила себя за сжатые пальцы, чтобы заглушить рыдания. Что же теперь будет с ними всеми?..
