ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
24
Иван Панасюк и Юрий Варламов – Карлу Петерсу и Сергею Семченко, январь 1916 года, Действующая армия, Западный фронт, Вилейка – Действующая армия, Северный фронт, Двинск и Зегевольде
«Карлуша и Сергун,
Пишу вам одинаковое письмишко и во первых его строках спешу сообщить, что жив и (уже) здоров, чего желаю и вам. Пережить пришлось многое. Если коротко, то я вторым из нашей братии (после Юрона) побывал в плену и опять же вторым после него же из плена бежал. Вообще у нас с Юроном каким-то мистическим образом всё совпало – я тоже остался с пулемётом на рубеже и был контужен взрывом. Ну, свидимся, расскажу подробности. А пока – вышел из лазарета и жду в Вилейке зачисления в новый полк, какой – пока не знаю. Вчера узнал о том, что мне пожалован чин поручика и «Владимир» с мечами и бантом. Так что мы с Юроном под это дело немножко посидели, отметили, спели наши полоцкие кадетские песни, даже всплакнули чуток о том, чего уже не вернёшь никогда…
В полагавшийся мне по ранению отпуск я рвался поехать в своё Лёликово, только оно уже несколько месяцев как под германцами. Тогда я поехал в Полоцк. Грустно видеть наш родной город без корпуса. В его стенах уже больше года лазарет, а на улицах нет мальчишек в черных мундирах с красными погонами и буквами «П.К.» И только Святая София так же хороша, как прежде. Постоял я у нее, на нашем обрыве, вспомнил клятву, данную нами пять лет назад… Где мы тогдашние?.. Вопрос риторический, ответа не требую.
А вот на эти вопросы – уже требую. Как вы, мои дорогие? Как тебе летается, Сергун? Как тебе на фронте, Карлуша? Обнять бы вас крепко да пожаловаться на жизнь, но… остается разве что ждать полной победы, и уж тогда отметим всё вместе.
Юрон тут суетится рядом, так что даю чернильницу и ручку ему.
П.С. Это уже Юрон. Всё, что Иванко накорябал выше, чистая правда. Из плена сбежал, да еще вынес на себе раненого солдата, перешел под огнем линию фронта. В общем, герой да и только. Его «Владимир» — уже второй в наших рядах. Так что подтягивайтесь за нами, братцы!..
Досадно, что вы торчите вроде бы совсем рядом, и всё же не рядом. Переводитесь-ка на Запфронт!
Засим обнимаем вас обоих и желаем крепкого здоровья и везения, да хранит вас Бог.
Ваши Иванко и Юрон».
Карл Петерс, февраль 1916 года, Действующая армия, Северный фронт, недалеко от Двинска
В стылый, серый февральский денёк 1-й Усть-Двинский стрелковый Латышский батальон занял боевой участок на берегу Даугавы или, по-солдатски, пошел на позицию, сменив стоявший ранее здесь батальон пехотного полка. Полтора месяца как занимавший должность заместителя начальника команды пеших разведчиков прапорщик Карл Петерс изучал сведения о противнике. За две недели нахождения на участке нужно было дважды взять пленных, причем захватить требовалось унтера, а не рядового, а для этого нужно было напасть на патруль. И закрутилась хлопотная, напряженная, но, в общем, уже привычная для Карла жизнь батальонного разведчика.
Днем с НП, оборудованного в передовой траншее, Петерс лично осмотрел выбранный участок, наметил два НП недалеко от германской «колючки», подходы к ним и ориентиры, которые можно было бы видеть ночью. Вся операция занимала три ночи. С наступлением темноты разведчики двинулись вперед к расположению противника. Первым шел здоровенный старший унтер-офицер Блауманис (он лучше всех ориентировался в полной тьме), за ним Петерс, рядовой Матвейчук, следом ефрейтор Каупе и младший унтер-офицер Зелтиньш.
Вышагивая за Блауманисом, Карл вспомнил, как злился и паниковал в день, когда командир батальона капитан Рудольф Карлович Бангерский назначил его на должность. Случилось это через неделю после того, как Петерсу за храбрость в бою и спасение из огня двух раненых офицеров был присвоен чин прапорщика. Когда Карл возразил, что к разведке никогда не имел никакого отношения, Бангерский ответил:
— Я знаю это, но знаю и то, что для разведки нужны качества, которыми вы обладаете – хладнокровие, мужество, способность анализировать. Кроме того, я знаком с вашей биографией — вас отчислили из Виленского буквально накануне выпуска. Значит, вы не из тех «трехмесячных» прапоров, выпускников ускоренных курсов, которые расплодились в последнее время. Начальник команды, штабс-капитан Померанцев, вам поможет.
В первые же дни службы в Усть-Двинском батальоне Карл убедился в том, что Латышским он назывался не зря: латышами были абсолютно все офицеры и солдаты. Потом, в сентябре-октябре, для передачи боевого опыта в батальон помаленьку начали переводить из других частей и представителей других национальностей. Одним из таких был штабс-капитан Савелий Померанцев, уроженец Риги и выпускник Петровского Полтавского кадетского корпуса. Померанцев воевал в команде разведчиков с начала войны, и его советы оказались для Карла очень полезными.
Разведчики батальона были переведены в него по приказу из разных полков, но быстро сработались. Вся команда была удостоена Георгиевских медалей, у некоторых разведчиков на груди красовались Георгиевские кресты 4-й степени, а старший унтер Блауманис был кавалером 4-й и 3-й степеней и двух Георгиевских медалей. Сначала Карл опасался, что его подчиненные не станут признавать в нем офицера, так как видели, что недавно он носил погоны рядового. Но опасения были напрасны: солдаты охотно подчинялись ему, да и вообще среди латышей, служивших в батальоне, мгновенно возникла крепкая спайка. У Петерса обнаружилось несколько земляков из соседних деревень, которые к нему относились почти по-родственному.
Сдружился он и с Фрицисом Лусисом, с которым познакомился на Ратушной площади в тот день, когда сняли с постамента памятник Петру Великому. Первоначальная неприязнь между ними быстро пропала. Лусис искренне радовался, когда Петерса произвели в прапорщики, да и в бою, несмотря на отсутствие опыта, оказался молодцом и отлично работал со своим «Винчестером». Винтовки латышским стрелкам выдали американские, очень сложные в разборке и сборке, но сделанные под русский патрон, с хорошей кучностью, удобным клинковым штыком, да и перезаряжать их можно было, не отрывая щеку от приклада и не сбивая прицел.
А вот Аугустс Озолиньш, с которым схлестнулся еще отец Карла летом 1910-го на рижском рынке, снова проявил себя с худшей стороны. В день присвоения Карлу офицерского чина Озолиньш подошел к нему и насмешливо произнес:
— Ну что, Карлис, сбылась заветная мечта? Стал-таки «благородием»?
Петерс вздохнул.
— Послушай меня, Аугустс. Ты, наверное, думаешь, что мы по-прежнему штатские люди и можем просто так говорить друг другу, что хочешь? Так вот, ты ошибаешься. Коль скоро ты добровольцем пошел в армию, будь любезен подчиняться старшим. А если ты этого не понимаешь, то место тебе в рыбачьей лодке, а не здесь.
Озолиньш сжал кулаки, его бурые глаза налились кровью.
— Я пошел не в армию, — процедил он еле слышно, — а в Латышский батальон, чтобы сражаться с немцами, которых ненавижу. И ты для меня — не старший, а сопляк из одной со мной деревни. Захочу – пополам сломаю, уяснил?
— Пополам? – усмехнулся Карл. – Ну попробуй.
Озолиньш размахнулся, но в следующий миг глухо охнул и растянулся у ног Карла. А Петерс, держа словно клещами руку противника, тихо произнес:
— Запомни, повторять не буду. Я еще в корпусе заинтересовался джиу-джитсу не затем, чтобы всякая мразь вроде тебя мне свои условия диктовала. Еще раз посмеешь заговорить с офицером в таком тоне – на каторгу пойдешь. А теперь подумай о своих родителях. Они уже одного сына в пятом году потеряли на Даугавмале и теперь молятся о том, чтобы второй домой вернулся. Хочешь их несчастными сделать? Будь идиотом и дальше. Или срочно умней.
Сильным толчком он отшвырнул солдата от себя. Озолиньш, скуля от боли, молча, с трудом поднялся и, сплюнув Карлу под ноги, отошел прочь. Свидетелей у этой сцены не было.
Но, хотя эпизод был неприятным, Карл не позволил ему омрачить себе настроение. Тем более что работа в команде разведчиков предстояла большая, злиться было попросту некогда. Под руководством штабс-капитана Померанцева Петерс и сам вникал в специфику фронтовой разведки, и знакомился с новыми подчиненными в деле.
Каждый день команда тренировалась на разных местностях – в болоте, поле, лесу, зарослях кустарника. Солдаты учились маскироваться, беззвучно двигаться, преодолевать проволочные заграждения, захватывать пленных. Петерс корпел над картами местности, удивляясь тому, как они отличались от обычных батальонных карт. На карте для разведчиков были отмечены не только позиции противника, его система огня, охранение, расположение крупных подразделений, блиндажи солдат, артиллерийские наблюдательные пункты, местные предметы до колодцев включительно, но и малейшие ложбинки, окопчики, выбоины, овраги. Пристрелянные немцами проходы в «колючке» были обозначены красным, укрытия, где можно переждать огонь противника, — желтым, секторы, где наблюдался сильный перекрестный огонь пулеметов и минометов, были заштрихованы. Карл с интересом узнал, что организация обороны, вплоть до наблюдательных постов и путей движения патрулей, у германцев была установлена раз и навсегда и соблюдалась чётко и пунктуально. Достаточно сказать, что места, в которых разведчики брали в плен часовых и наблюдателей, немцы всего лишь усиливали дополнительными рядами проволоки, а в остальном ничего не меняли. Это сильно облегчало работу разведчиков.
Изменилось и первоначальное представление Петерса о том, кто такой разведчик. Если раньше он думал, что это непременно лихой и рисковый парень, то теперь понял, что любители риска, позы и сильных ощущений в команде разведчиков не задерживались. Разведка оказалась тяжелой, методической работой, к которой подходили спокойные, хладнокровные и выносливые трудяги, не склонные к внешним эффектам. Зато каждый такой солдат стоил десятка иных показных «героев». Такими и были Матис Блауманис, Павел Матвейчук, Рудольфс Каупе, Ансис Зелтиньш и другие разведчики, нарабатывавшие свой профессионализм месяцами.
Конечно, Петерс не без оснований опасался того, что в глазах опытных бойцов он, пришедший на фронт только в августе, не будет иметь большого авторитета. Но штабс-капитан Померанцев при каждом удобном случае демонстрировал солдатам, что Петерс – важная и нужная часть команды, в присутствии разведчиков советовался с ним по разным вопросам. Узнав, что Карл увлекается джиу-джитсу, он немедленно приказал провести показательный урок, дав Петерсу возможность блеснуть способностями. Но особенно разведчики зауважали новоиспеченного прапорщика после того как он несколько раз подряд обыграл Зелтиньша в шахматы.
— Упаси вас Бог показывать им свое геройство, — наставлял Померанцев. – Особенного нажима в общении с разведчиками не делайте. Будьте ровны, справедливы, внимательны, делайте то же, что они, не отказывайтесь от трудного и смело берите ответственность на себя. Тогда они полностью примут вас в свою среду…
…Ночь выдалась стылая и мглистая. На другой стороне Даугавы в черное небо с равномерными промежутками взлетали германские осветительные ракеты, к которым разведчики легко приноровились. Миновали свои проволочные заграждения. На самом берегу реки «секрет», сидевший в замаскированном неглубоком окопчике, сообщил, что «немец спокоен». Реку перешли по льду без всяких приключений. На вражеском берегу двигались уже медленно, с остановками и залеганиями. Наконец шедший впереди Блауманис тихо проговорил: «Колючка». Значит, дошли до германской проволоки. Дальше двигались ползком, затаив дыхание.
Больше всего Карл боялся ненароком задеть дистанционные огни, которые немцы устанавливали перед своей проволокой. Это были трубочки из тонкого стекла, в которые насыпался порошок разных цветов. Наступишь ногой на такую трубочку – она разламывается, порошок мгновенно вспыхивает цветным пламенем, и пулеметчик бьет в направлении огня и на дистанцию, соответствующую его цвету. Но в этот раз всё сошло благополучно. Разведчики по одному миновали проволоку и вскоре уже собрались в заранее намеченной большой воронке от снаряда.
Медленно тянулись минуты ничем не нарушаемой тишины. Казалось, что солдаты даже не дышат. Раньше Карл недоумевал бы и злился, что ничего не происходит, но теперь он понимал – нужно определить местонахождение немецкого НП и ближайшего дежурного пулемета, а для этого необходима тишина. Наконец минут через двадцать томительного ожидания где-то поблизости раздалось густое покашливание, а потом кто-то трубно высморкался и сплюнул. Карл молча положил в направлении кашля веточку на снегу, и разведчики кивнули в ответ. А еще минут через семь по дощатому полу траншеи мягко прошли две пары сапог и увесисто пробухали другие сапоги, погрубее.
— Два офицера и солдат, — одними губами произнес Матвейчук.
Шаги стихли, кто-то что-то сказал, раздался металлический звяк, и шаги снова прозвучали совсем рядом.
— Патруль, — так же бесшумно произнес Блауманис.
Теперь можно было отходить: задача первой ночи выполнена. На германской стороне остались Зелтиньш и Каупе, а другие разведчики направились «к себе».
Следующая ночь была теплее и не в пример «громче» предыдущей – где-то примерно в версте правее встревоженно трещали германские «Максимы», а небо было почти светлым от непрерывно взлетавших ракет. Наверное, соседний полк обстрелял немецкие позиции, и германцы отвечали. Но на участке Усть-Двинского батальона было тихо, Бангерский запретил чем-либо тревожить противника, чтобы обеспечить хорошие условия разведчикам. За ночь Зелтиньш и Каупе выяснили, что перед ними – наблюдатель, а правее – пулеметный расчет, что пост у немцев менялся в 1.05. и в 3.20., а патруль проходил раз в два часа: в 23.40, 1.40. и в 2.40. Проволочных заграждений было двадцать два ряда, но Каупе заметил в слегка подтаявшем снегу небольшой водосток, проходивший под первой линией проволоки. Тщательно изучив его, Петерс зарисовал его схему в блокнот. На свою сторону разведчики снова вернулись никем не замеченными.
День прошел за тренировкой – отрабатывали проход по водостоку, рассчитывали время, распределяли обязанности в группе захвата, оружие и снаряжение подогнали так, чтобы оно при движении не стучало, а в свете ракет и прожекторов не блестело. Штабс-капитан Померанцев договорился с комбатом и артиллеристами о точках, по которым в случае необходимости откроют ружейный и артиллерийский огонь.
По водостоку под вражеской проволокой продвигались, как показалось Карлу, бесконечно. Он полз вторым и долгое время видел перед собой только подошвы сапог Блауманиса. Но вот наконец проволока позади, и Каупе с Матвейчуком исчезли во вражеской траншее. Секунд через десять в полной тишине раздался тоненький, четкий звук, как будто лопнула туго натянутая ткань. Это значило, что где-то совсем рядом оборвалась жизнь немецкого часового.
Когда Петерс сполз по брустверу внутрь траншеи, то увидел, как Каупе и Матвейчук быстро и споро раздевают убитого германского солдата. На какой-то миг в душе Карла шевельнулся червяк гадливости, но он растоптал его. А Каупе уже облачился в германскую шинель и каску, подхватил «Маузер» и встал на место наблюдателя. Карл взглянул на часы – до подхода патруля оставалось десять минут. Он примостился в тени на ступеньке траншеи, другие разведчики разместились на бруствере. Сердце колотилось часто, но ровно, и когда Петерс наконец услышал приближающиеся шаги патруля, то почувствовал только облегчение: ну вот, еще минута-другая – и всё будет кончено, можно будет вернуться «домой»…
Одни шаги были увесистыми, другие полегче, и Петерс понял, что с патрулем идет офицер. Три силуэта в касках показались из-за поворота траншеи. Вот они остановились у переодетого Каупе, передний немец что-то негромко скомандовал «часовому», но в следующую секунду стальные руки разведчика стиснули его горло и швырнули на дно окопа. Одновременно Зелтиньш и Матвейчук обрушились сверху на второго и третьего немца с плащ-палатками в руках. Блауманис и Петерс бросились к пленным и, разжав им челюсти, сунули во рты заранее подготовленные тряпки. Склонившись к уху трепыхавшегося под руками германца, Карл прошипел по-немецки:
— Молчать и лежать неподвижно! Будешь сопротивляться, убью!
На соседнего немца, плотного унтера, такая же фраза, произнесенная Блауманисом, подействовала мгновенно – он дисциплинированно затих. А вот германец под руками Карла продолжал панически вращать глазами и дергаться. Петерс сжал его горло покрепче, руки скользнули вниз, на ворот – и Карл с изумлением увидел красные петлицы с тремя звездочками – знаки различия австро-венгерского гауптманна.
«Не может быть! Что австрияк делает на этом участке?..» Австрийцы на Северном фронте не стояли. Неужели они перебросили под Двинск какие-то свои части с Юго-Западного?.. Готовятся к наступлению?.. Резким движением Карл выдернул тряпку изо рта пленного, хотя это было очень рискованно – тот мог заорать и привлечь внимание немцев.
— Какого полка, боевая задача? – быстрым шепотом спросил Петерс у австрияка.
— Не убивайте… Пожалуйста…
Петерс ожидал услышать всё, что угодно, только не шёпот по-русски в ответ, и изумлённо переглянулся с другими разведчиками. А пленный продолжал умоляюще шептать, делая сильное ударение на первый слог каждого слова:
— Я чех, чех из Праги Иржи Хидларчек… Я филолог, учу русский язык в университете… Жена тоже филоложка… Я служу в штабе, меня послали сюда изучать опыт немцев… Я не люблю немцев…
— Вот совпадение – мы тоже, — беззвучно ухмыльнулся Зелтиньш.
— Я мирный человек… Живу в Праге. Не хочу войны… Отпустите! У меня сыну скоро год…
По длинному, носатому, с глазами навыкате лицу пленного австро-венгерского офицера потекли слезы, он начал беспомощно икать и что-то прерывисто, тихо шептал на незнакомом славянском языке, наверное, чешском.
Карл еще раз переглянулся со своими подчиненными. Все они молча, серьезно смотрели на него, и во взглядах читалось одно – ты командир, ты решай, как поступить в этой ситуации. И Петерс решился.
— Унтера наверх. Этого связать, заткнуть рот и оставить здесь.
Блауманис молча кивнул, не выказав ни малейшего неодобрения. Невозмутимыми остались и другие разведчики: раз прапорщик приказал, значит, у него есть на то соображения. Чеху плотно стянули руки и сунули в рот тряпку. На прощанье Петерс взглянул вражескому офицеру в глаза, и ему показалось, что чех попробовал растянуть губы в благодарной улыбке.
Но сейчас Карлу было не до этого – нужно было без потерь вернуться к своим. Немецкого унтера поволокли наверх. Обычно для того, чтобы облегчить возвращение назад, пленного подкалывали – слегка кололи штыком, чтобы он потерял какое-то количество крови, ослаб и перестал трепыхаться. Но в команде Померанцева это было строжайше запрещено – во-первых, штабс-капитан считал такую практику недостойной, а во-вторых, в соседних полках несколько раз пленных подкалывали сильнее, чем нужно, и в итоге притаскивали в свое расположение труп. Да и попавшийся им унтер вел себя адекватно – старательно пыхтя, сам спешил на четвереньках в сторону русских, его даже подгонять не было необходимости.
Возвращались с приключениями. Матвейчук зацепил-таки ногой дистанционный огонь у «колючки», и над землей мгновенно вырос столб оранжевого пламени. Разведчик тут же загасил огонь снегом, но было уже поздно – в воздух с шипением рванулись десятки осветительных ракет, и четыре германских «Максима» справа и слева начали длинными очередями прохлёстывать пристрелянные места. Команде пришлось бы худо, если бы не заранее оговоренная поддержка, которую оказали им свои. По «Максимам» тут же ударили две наши горные пушки из команды траншейных орудий, к пушкам подключились шесть пулеметов. Пространство между немецкими позициями и берегом Даугавы превратилось в хаос вздыбленной мёрзлой земли… Пришлось отлёживаться, пережидая этот внезапный бой. Германцы даже зажгли прожекторы, вероятно, вообразив, что русские силы форсировали реку и идут в лобовую атаку на их «колючку». Потом раздался громкий звон разбитого стекла, и на поле снова потемнело – наверное, пулемётная очередь пришлась по прожектору.
Карлу очень хотелось обсудить с разведчиками происшествие с чехом, но он молчал: с какой стати офицер будет обсуждать с солдатами свой приказ?.. Блауманис словно почувствовал его настроение и заговорил сам.
— С чехом правильно всё было, — тихо произнес он, обращаясь к Матвейчуку. – Куда нам двоих тащить? Был приказ – унтера. Вот унтера и ведём.
— Прямо жалко его стало, — нехотя, глядя в сторону, ответил Матвейчук. – А что, тоже человек. Я год назад в Галиции воевал, так там чешский полк на нашу сторону прямо весь перешел. Со знамёнами, с офицерами… Им под австрияками тоже небось несладко.
Карл улыбнулся и мысленно поблагодарил разведчиков. Напрямую не обращаясь к офицеру, они одобрили его действия.
Примерно через полчаса артогонь стих, только пулеметы время от времени бессильно и бессмысленно посылали в ночь строчку огня. Немецкий. Наш. Немецкий. Наш. «Словно воплощение самой войны, — устало думал Карл, лежа носом в ледяную землю. – Вот куда сейчас палят эти пулеметчики, зачем?.. Они и сами толком не знают… Война». Немецкий. Наш… Словно состязались, за кем в этой ненужной перестрелке окажется последнее слово. Когда пули задевали «колючку», в зимней ночи раздавался печальный, умирающий звон – это «танцевали» надетые на колючую проволоку пустые консервные банки.
— Можем, — прошипел рядом Блауманис, тыкая пленного в спину.
Немец снова торопливо, старательно запыхтел, одолевая раскисшую в ростепель снежную кашу…
…У блиндажа комбата Петерса встретили улыбающиеся Бангерский и Померанцев.
— Господин капитан, задание выполнено, — козырнув, доложил Карл. — Захвачен унтер-офицер, двое германцев убиты, потерь нет.
— Молодцом, прапорщик. Как себя чувствуете после поиска?
Карл вспомнил о чешском офицере, беспомощно плакавшем на дне траншеи, поморщился и сказал о другом:
— Колено болит, а так ничего…
— Колено? – Бангерский нагнулся. – Да у вас же тут кровь. Фельдшер!
— Да не надо фельдшера, господин капитан…
На колене обнаружилась рана. Видимо, во время артобстрела осколок скользнул по колену, «сняв» кожу, но не причинив серьезного вреда. Во время перевязки Петерс чувствовал, что вот-вот заснёт. Голова гудела, ноги подкашивались, и в землянку он тащился уже из последних сил.
Денщик Карла, рядовой Валдис Озолс родом из Вольмара, уже приготовил завтрак: нарезал тоненькими ломтями зачерствевший хлеб и колбасу, согрел чайник. Чтобы порадовать командира, подготовил и сюрприз: на грубо сколоченном деревянном столе, поверх засаленной справочной книжки офицера, которую Петерс после нежданного производства в прапорщики зубрил как «Отче наш», лежало письмо. Карла тронула такая забота денщика. И он, как ни устал и как ни болело забинтованное колено, улыбнулся, втянул носом сладкий, мирный запах дома, запах духов, шедший от бумаги, услышал тихий родной голос, который словно заговорил с ним издали…
«Мой дорогой Карлуша,
Сейчас ночь, Ивар и твой отец спят. Можно поговорить с тобою. Здесь холодно, Даугава застыла под толстой ледяной корой, а у вас?.. Ты говорил мне, что в землянке тепло, но верится почему-то с трудом. Наверное, потому, что везде расклеены плакаты «Холодно в окопах» — идет сбор теплых вещей для армии.
Как недавно ты был в Риге, кажется, еще вчера! Рождественский отпуск, ёлка и ты, такой незнакомый в офицерской форме. В последний раз я видела тебя с погонами еще в Вильне. А тут – уже прапорщик за боевое отличие! Чувствую себя настоящей «офицерской женой».
Ивар ведет себя замечательно. Очень хорошо ходит по лестнице. Кошку называет кис-кис, собаку – ава. Любит рассматривать картинки в книжках. Через полтора месяца, 22 марта, ему исполнится годик. С трудом в это верится!.. Но в какое же тяжкое и страшное время он живёт! Только не знает об этом. Ну и не нужно. Пусть тяжко будет нам, а ему только радость выпадет в этой жизни.
От родителей, к несчастью, никаких вестей. Надеюсь, что они в Вильне и с ними всё благополучно. Хотя что может быть благополучно в городе, занятом германцами? Когда читаешь в журналах о том, что они творят в Бельгии и Франции, волосы становятся дыбом. Какая ужасная война! Вот только что прочла про беженцев из Черногории. Везде страдания, везде кровь, и люди часто уже не понимают, почему и во имя чего. А понимаем ли мы?.. Летом прошлого года мне казалось, что – да, сейчас я уже не уверена.
От Мариса пришло одно письмо, где он беспокоится, как мы живем, и выражает желание приехать, чтобы пойти в армию. Твой отец написал ему, чтобы он не дурил и оставался в Америке. Она хоть не сходит с ума, как другие, и не воюет.
В газетах пишут, что положение на фронте по-прежнему прочно, германское наступление остановлено и им до Риги никогда не дойти. Это хорошо, но плохо то, что в воздухе чувствуется какое-то отупение, вялость. Может, это просто зима, все от нее устали. Вот придет март, и повеселеет.
Пожалуйста, береги себя и знай, что мы тебя очень-очень ждем и любим.
Твои Лика и Ивар».
Карл еще раз поцеловал письмо, перевел взгляд на фотографию жены и сына, висевшую в изголовье кровати. Этот снимок был сделан в августе прошлого года. А рядом – вся семья в декабре, во время его рождественского отпуска в Риге. Шинель, блестящий эфес шашки, взгляд Ивара мимо камеры… Петерс усмехнулся, вспомнив, какой устроил сюрприз жене и отцу: появился перед ними сразу в шинели с новенькими золотыми погонами. Как был счастлив отец!.. Шутка ли, сын-таки вышел в офицеры. А они с Ликой не рассчитали силы объятий, и жена с непривычки поцарапала палец о шифровку «1 Л.» на погоне. И он мазал ей палец йодом, и оба смеялись чему-то, стукаясь лбами над йодной жестянкой, наслаждаясь каждой секундой, что были вместе… И Ивар гукал рядышком, тоже тянулся пальчиками к отцу. Скоро год ему, как же летит время!..
«У меня сыну скоро год», — тут же всплыли в голове жалкие, икающие слова австро-венгерского гауптманна, оказавшегося на поверку чехом…
Cергей Семченко – Юрию Варламову, январь 1916 года, Действующая армия, Северный фронт, Зегевольде – Действующая армия, Западный фронт, Вилейка
«Дорогой Юрончик,
Шлю тебе кадетский привет от летающего Полочанина и поздравления с наступившим 1916 годом! Желаю, чтобы он был полегче, чем предыдущий, во всех смыслах.
Царапаю открытку, между прочим, на небесах – летим на бомбардировку. Погода ясная, так что грех не испортить настроение германцам.
В целом всё то же, всё там же. Летаем, воюем. К тезоименитству получил на шашку «клюкву», а на Рождество – поручика. Так что мы с тобой и Иванко теперь равны в чинах. Нога уже почти не беспокоит, но врачи всё равно неумолимы – в кавалерию мне путь заказан, увы!..
От Карлуши пришло небольшое бодрое письмецо, он, похоже, всем доволен в своем нынешнем положении. Я очень обрадовался, когда узнал, что он произведен в прапорщики. Наконец-то все мы стали офицерами!.. А вот Иванко не пишет.
Ну, засим обнимаю тебя и желаю военного счастья.
Твой летающий Полочанин Сергун».
Продолжение следует
