ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
57
Карл Петерс, Ивар Петерс, Юрий Варламов, 8 марта 1941 г., Рига
Ужинали дома. На первое Лика приготовила любимый и Карлом, и Иваром протертый картофельный суп, поэтому и отец, и сын некоторое время ели молча – оба устали за день на службе. Вместе с Петерсами за столом сидела Милда – сегодня она захлопоталась на кухне, и Карл предложил ей остаться на ужин. После установления в Риге Советской власти многие представители домашней обслуги предпочли бросить работу, но Милды это не касалось – она по-прежнему служила у Петерсов.
Только когда на столе появилось второе – аппетитное пахнущее мясо, запеченное под майонезом, — Карл обратился к сыну:
— Как у тебя прошел день?
— Нормально, спасибо. Впервые после ремонта немного погонял свой SV.
— Вы еще не собираетесь переходить с этого бельгийского барахла на советскую технику?
Ивар пожал плечами, почесал переносицу.
— Какие-то разговоры ходят. Но ты же знаешь, папа, — пока суть да дело…
Ивар говорил еще что-то, но Карл уже не слушал, захваченный своими мыслями.
«Сын стал непонятным для меня в последнее время… Когда он яростно отрицал то, что казалось ему ненужным и враждебным, это было ясно – юношеский максимализм, неправильно понятая любовь к Родине… Но потом, когда он пришел с извинениями и решил поступать в территориальный корпус, — он стал непохожим сам на себя… Тогда я просто порадовался тому, что парень что-то важное понял про себя и свою страну, нашел истину… Но он стал другим, не таким как прежде. Он даже на мои вопросы отвечает не так, как раньше. Сдержаннее, уклончивее. И в то же время изо всех сил стремится быть веселым, даже развязным… Странно. Может быть, он влюбился?» Карл вспомнил себя, свое состояние, когда в Вильне впервые увидел Лику, как десятки раз прибегал к костёлу Святой Анны, чтобы увидеть ее, вспомнил, как злился и завидовал тогда Панасюк… Как давно это было! И где сейчас Иванко, жив ли вообще?..
Может быть, сын действительно влюбился?.. Как это было бы кстати!.. Ведь именно любовь помогает нам преодолеть самые сложные жизненные обстоятельства, самые катастрофичные переломы эпох…
— Оставьте вы наконец разговоры о службе, — вернул его к действительности голос жены. – Ивар, ты почему так вяло ешь второе? Я старалась, готовила…
— Прости, мамочка, перебил себе аппетит в командирской столовой…
Из прихожей послышался звонок в дверь. Петерс удивленно переглянулся с женой – они никого не ждали.
— Милда, открой, пожалуйста, — попросила жена.
Из коридора донеслось звяканье навесной цепочки, скрежет замков. Потом раздался удивленный голос Милды и незнакомый – мужской. Милда появилась на пороге комнаты, и вид у нее был растерянный и испуганный.
— Господин Петерс, там военные…
Карл вышел в коридор. На пороге квартиры стоял незнакомый старший лейтенант Красной Армии, но не в форме 24-го корпуса – бывшей латвийской с советскими знаками различия, — а в общеармейской. За его спиной стояло еще несколько командиров, из-за спин которых выглядывали испуганные лица соседей по дому.
— Старший лейтенант Шишигин, Особый отдел НКВД ПрибОВО, — коротко представился командир. – Здесь живет лейтенант авиации Ивар Петерс?
— Да. А почему, собственно…
— Сейчас поймете, товарищ подполковник, — прервал Шишигин. – Разрешите войти?
Незваный гость направился прямо в комнату. Лика, застывшая во главе стола, дрожала крупной дрожью, глядя на незваных гостей. Ивар побледнел, на щеках и лбу у него выступили капли пота.
— Гражданин Петерс, вы арестованы, — обращаясь к Ивару, коротко произнес Шишигин. – Собирайтесь, поедете с нами.
— Постойте, товарищ старший лейтенант… — ничего не понимая, заговорил Карл. – На каком основании? В чем провинился мой сын?
— Он прекрасно знает, за что его арестовывают. Видите, не задает никаких вопросов…
Лика в ужасе взглянула на сына:
— Ивар, что он такое говорит?
— Я не знаю, о чем речь, мама… — механически ответил Ивар по-латышски. Шишигин поморщился:
— Гражданин Петерс, не надо переходить на латышский! Здесь находится лейтенант Цеплис, который прекрасно понимает все, что вы говорите… Собирайтесь. А в вашей квартире, товарищ подполковник, — обернулся Шишигин к Карлу, — будет произведен обыск.
— Еще раз повторяю – на каком основании? – повторил Карл уже дрожащим голосом.
— На том основании, что ваш сын обвиняется в антисоветской деятельности и шпионаже в пользу иностранного государства, — буднично объяснил Шишигин.
— Как – шпионаже? – только и выговорил Петерс. Он порывисто повернулся к Ивару, который оцепенело сидел за столом, положив руки на скатерть: — Ивар, это правда?
Но сын только поднял на отца тусклые глаза, в которых блестели слезы, и ничего не ответил…
…Все то время, что в квартире шел обыск, Ивару Петерсу казалось, что все это происходит не с ним, что он смотрит какой-то страшный фильм. Только что его семья мирно ужинала под большим абажуром – и вот по комнате, где прошло его детство, неторопливо расхаживают незнакомые люди, приобщают к делу какие-то записи, тетради, зачем-то отвинчивают заднюю стенку радиоприемника. Дрожащая крупной дрожью мама съежилась в углу на банкетке. Комкает в руках полотенце бледная Милда. Отец, тоже бледный, растерянный, непонимающе переводил взгляд с мамы на НКВДшников. И снова смотрел на сына: как же так, сынок? Почему? Как ты мог пойти на такое?.. Или же это действительно ошибка и тебя кто-то оклеветал?..
— Пойдемте, — буднично сказал старший лейтенант, словно приглашал Ивара на приятельскую прогулку.
Ивара повели вниз по лестнице. В спину ему понесся плач матери, кажется, она рвалась вслед, а отец не пускал ее… Ивар шел, механически передвигая ноги, а в голове отчетливо стучала только одна мысль, все громче и громче: «Я погиб. Я погиб». Грубые руки впихнули его на заднее сиденье автомобиля, черный М-1 загудел мотором и косо съехал с тротуара на старинную булыжную мостовую…
…На следующий день Карл поехал в штаб ПрибОВО. К Юрию Варламову его допустили беспрепятственно. Юрий сидел в кабинете за грудой каких-то машинописных бумаг, явно пытаясь свести их в единое целое.
— Юра, беда, — с порога проговорил Карл. – Вчера арестовали Ивара. Его обвиняют в шпионаже и антисоветской деятельности.
Ответом Варламова был взгляд, полный такой тоски, что Карл мгновенно понял: Юрий знал об этом. Знал и молчал, не предупредил… «Возможно, он даже организовывал арест Ивара, — подумал Петерс. – Хотя нет, это компетенция Особого отдела. Ну, всё равно».
— Карлуша… — тихо произнес Варламов. – Я… поверь, я не имел к этому прямого отношения. Я работал с германским шпионом… помнишь, который предлагал мне сотрудничество еще в пятнадцатом году, в лагере Нейссе? Я тогда согласился и спрашивал вашего мнения в письмах, не считаете ли вы мой поступок бесчестным…
— А я тогда, взвесив все «за» и «против», ответил, что ты поступил правильно…
— Да, с ним… Это Юзеф Ляхор, ты мне неоднократно сообщал о том, что видел его на посольских приемах. Он в Риге и работает на абвер. Я расколол его на контакт, на связь, и этим контактом оказался… Ивар. Я не был знаком с твоим сыном лично, не мог знать, кто это… «Наружка» провела его до твоего дома.
В кабинете воцарилось молчание. Петерс сел, расстегнул ворот мундира, провел рукой по поседевшим волосам.
— Ивар действительно работал на немцев? – спросил он еле слышно.
Юрий встал из-за стола, подошел к другу, сочувственно положил ему руку на плечо.
— Действительно. Прости, что каким-то страшным, нелепым образом мой путь пересекся с его путем… Я не думал, что мы познакомимся с ним при таких обстоятельствах.
— Да… — Петерс судорожно перевел дыхание. – Получается, что ты, Юрон, волей-неволей отобрал у меня сына…
Юрий покачал головой, убрал руку с плеча друга.
— Нет, Карлуша. Похоже, сына у тебя сам сын и отобрал…
…Лейтенант авиации Адолфс Скулбе, беспечно насвистывая, подходил к хорошо знакомому подъезду дома 52 по улице Матиса. На душе у него было легко и радостно – может, оттого, что в Ригу наконец-то пришла весна, а может, оттого, что у него, похоже, начали намечаться романтические отношения с милой хозяйкой квартиры номер 3 – Эльвирой Аболтс. Молодых людей объединило чувство ненависти ко всему тому, что принесла в Латвию Советская власть. Но теперь Скулбе был уверен, что войны между Германией и СССР ждать осталось недолго, и в этой войне Советский Союз непременно будет разгромлен. Ведь била же хвалёную Красную Армию армия маленькой Финляндии!.. Что уж говорить о победоносном вермахте, перед которым склонилась вся Европа!.. В Первую мировую войну Германия положила в землю почти два с половиной миллиона человека, но за четыре года так и не смогла дойти до Парижа. В прошлом году гитлеровской Германии потребовалось для этого 44 дня и в 44 раза меньшие потери. А это что-нибудь да значит…
Скулбе вошел в подъезд, закрыл за собой дверь. И сразу же из ближайшей подворотни вывернул черный легковой «Форд-Вайрогс». Из него молча выскочили пятеро крепких молодых людей в штатском и заняли позицию возле подъезда…
Между тем лейтенант нажал на кнопку звонка условленное количество раз. Дверь отворила хозяйка, Эльвира. Лейтенанта поразило жалкое, растерянное выражение ее лица. Такой подавленной девушку он еще никогда не видел.
— Эльвира? – удивленно произнес Адолфс. – Что-то случилось?
В следующий миг под потолком темного коридора ярко вспыхнула лампа, и уверенный мужской голос произнес по-латышски:
— Руки вверх! Именем Советской власти вы арестованы!
Как Скулбе совершил этот чудовищный прыжок, оперативные работники потом понять не могли, как ни старались. Видимо, в экстремальные моменты в организме людей срабатывают какие-то резервные возможности. Во всяком случае, лейтенант пролетел практически весь коридор, ведущий к двери подъезда, одновременно успел выхватить из кармана маленький «Браунинг» и сделать два выстрела по людям, которые выбежали вслед ему из квартиры. Один из них вскрикнул и упал. А в следующий миг молодые люди, дежурившие у подъезда, мгновенно оказались внутри, выбили из рук Скулбе оружие, скрутили его и впихнули в автомобиль. «Форд-Вайрогс» взвыл мотором и развернулся посреди улицы Матиса так, что заскрипели покрышки.
…О том, что среди членов организации «Тевияс Саргз» начались аресты, Йозеф Ляхор узнал по своим каналам ранним утром 9 марта. Он сразу же позвонил в порт и узнал, когда отправляется ближайший пароход в Германию. Выяснилось, что пассажирское судно уходит из Риги в Свинемюнде только поздним вечером, а грузовой пароход «Рихард Вагнер» отправляется в Данциг через сорок минут. Не теряя времени, Ляхор вызвал на дом такси и, прихватив с собой только небольшой саквояж со всем необходимым, отправился в порт. Удар должен был принять на себя его заместитель Ханс Шинке, а себе Ляхор оставлял право на спасение. Главное – успеть на судно. Германский пароход является территорией Германии, и на ней никакой НКВД ему не страшен…
Пока машина несла его по спящим бульварам и улицам весенней Риги, Ляхор был напряжен как тетива. Он ждал, что вот-вот поперек дороги остановятся несколько черных советских автомобилей М-1, и из них появятся безликие фигуры в длинных плащах. Ни о чем другом он не думал. Но никаких препятствий на его пути не встретилось. То ли НКВД было не в курсе происходящего, то ли еще что, но «Форд» беспрепятственно несся по предрассветным улицам Риги…
У входа на территорию торгового порта Ляхор расплатился с таксистом – не глядя, сунул ему красный советский червонец с портретом Ленина, — и решительным шагом направился к проходной. Там ему заступил дорогу пожилой дядечка – типичный вахтёр по виду.
— С дороги! – рявкнул на него Ляхор.
— Предъявите документы, — невозмутимо отреагировал вахтёр.
— Я гражданин Германского рейха! – Ляхор ткнул в физиономию вахтёра раскрытый дипломатический паспорт сотрудника Рейхсминистерства иностранных дел Германии. – Мне нужно срочно попасть на пароход «Рихард Вагнер»!
— Пожалуйста, — покладисто согласился вахтёр, пропуская Ляхора на территорию.
Сотрудник абвера успел сделать только один шаг, когда на него навалились сразу четверо здоровых молодых людей, скрутили за спиной руки и втолкнули в стоявший сразу за КПП легковой М-1.
— У меня дипломатическая неприкосновенность! – заорал Ляхор, извиваясь всем телом. – Я требую встречи с консулом Германии в Риге!..
Но эти крики слышал разве что пожилой дядечка-вахтёр…
Через сорок минут, как и следовало, «Рихард Вагнер» отвалил от стенки Рижского порта и вышел в Даугаву. Пароход шел в Данциг с грузом олова, который СССР поставлял Германии согласно торговым соглашениям, прилагавшимся к договору о дружбе. На флагштоке парохода развевался красный флаг со свастикой в белом круге и небольшим Железным крестом в левом верхнем углу – стяг торгового флота Германии. Но Йозефа Ляхора на борту этого парохода не было. В это время он уже находился в здании Прибалтийского Особого военного округа и по-прежнему упрямо требовал встречи с консулом…
Вместо консула в кабинет вошел Юрий Варламов. Лицо Ляхора исказилось, он стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Празднуете победу, Варламов? – сдавленным от ненависти голосом проговорил он. – Раньше времени. Во-первых, у меня дипломатический паспорт Германии, между нашими странами действует договор о дружбе, и вам еще придется извиняться передо мной за это задержание… А во-вторых, документы на вас я отправил в Москву, как только вы подошли ко мне тогда в «Отто Шварце». Так что жить вам осталось недолго. Во всяком случае, гораздо меньше, чем мне…
Как это ни печально, насчет своего задержания Ляхор оказался совершенно прав. Рейхсминистерство иностранных дел Германии подняло вокруг задержания своего сотрудника в Риге большой скандал, и Бабич, сжав зубы, извинился перед подданным Германского рейха. Но покинуть столицу Латвии Ляхору все же пришлось. 15 марта 1941-го он сел поезд, идущий из Риги в Берлин. На перроне его провожали несколько сотрудников НКВД и Юрий Варламов.
— Счастливого пути, Herr Ляхор, — вежливо произнес он. – Надеюсь, ваше пребывание в Советской Латвии было приятным.
— Запомните, Варламов, — жить вам осталось гораздо меньше, чем мне, — ненавидяще прошипел Ляхор и шагнул на ступеньку вагона.
…Поезд погромыхивал по железнодорожному мосту через Даугаву. Панорама старого города медленно отдалялась, проплыл под мостом безжизннный, покрытый грязью остров Закю, и снова плескались волны холодной северной реки. Йозеф Ляхор стоял в коридоре вагона, глядя на Ригу, и думал: «Ничего, голубчик, мы увидимся с тобой гораздо раньше, чем ты думаешь»…
…В отчете Особого отдела НКВД ПрибОВО, составленного совместно с НКВД и НКГБ ЛССР, было сказано:
«По делу арестовано 73 человека – агенты немецкой разведки, руководители и активисты организации «Тевияс саргс», ее филиалов и местных групп. В числе арестованных резидент немецкой разведки Шинке Ганс, германский подданный, бывший владелец фирмы в Риге и представитель германских машиностроительных трестов…
При арестах изъято 18 боевых гранат «Мильса», 7 мелкокалиберных винтовок и немецкий карабин, 620 патронов, 3 револьвера, 2 флакона с препаратами для изготовления слезоточивых газов, шапирограф, ротатор, пишущая машинка, типографский шрифт и нелегальные издания («Тевияс саргс»), 200 фунтов стерлингов и 120 американских долларов (золотыми монетами), списки с адресами квартир членов правительства ЛССР.
У Шинке изъяты документы шпионского характера (секретные наставления РККА, карты Риги и Виндавы с нанесенными военными объектами, аэродромами и др.), списки «агентов НКВД», шифрованная переписка, а также копия донесения Шинке в Германию о возможностях антисоветской работы через нелегальную организацию «Тевияс саргс».
Изъятыми документами и показаниями арестованных устанавливается, что созданная Клявиньшем в сентябре 1940 г. в Риге контрреволюционная организация под названием «Тевияс саргс»:
1) ставила своей задачей объединение всех националистически настроенных латышей и подготовку вооруженного восстания;
2) практически приступила к объединению под своим руководством ряда других антисоветских подпольных ячеек и групп как в Риге, так и в других городах и местечках (Двинск, Виндава, Либава, Елгава, Добеле, Екабпилс, Валмиера, Тукумс, Эргли, Зилупе, Лимбажи, Салдус, Цесис, Слока, Тобол, Салас и др.);
3) создала несколько нелегальных контрреволюционных ячеек в частях РККА («Латвийский национальный корпус») из числа бывших офицеров латвийской армии и развернула работу по скупке и похищению оружия;
4) организовала нелегальную типографию и за время с октября 1940 г. по февраль 1941 г. выпустила 6 номеров газеты «Зинётайс» («Вестник») и брошюру «Речь доктора Дитриха» (пересказ речи заведующего печатью Германии Дитриха о переделе мира после второй империалистической войны);
5) налаживала связи с аналогичными антисоветскими формированиями в Литве и Эстонии и взяла на себя инициативу подготовить созыв нелегальной конференции националистических организаций Прибалтики;
6) была связана и финансировалась «Латвийским национальным комитетом» в Швеции, возглавляемым бывшим посланником Латвии в Швеции невозвращенцем Салнайсом».
…17 марта 1941-го командировка Юрия Варламова в Ригу закончилась. Карлуша провожал его на вокзале. На него было жалко смотреть – бледный, осунувшийся, штатский костюм болтался на нем как на палке. По рижскому небу быстро неслись весенние облака, пахло разогретыми рельсами, свежестью реки, стенами старых домов…
— До свиданья, Карлуша… — Юрию было мучительно неловко и стыдно, хотя он и понимал, что никакой вины на нем нет. – Еще раз прости меня. Я никогда бы не мог подумать, что твой сын…
— Да нет, всё в порядке… Это моя вина. Это я позволил ему вырасти таким. И я должен был видеть, к чему он идет.
— Как Лика? Вас к нему пускают?
— Пустили один раз. Он храбрится, ёрничает, но я вижу, какой у него в глазах страх… Лика держится, но из последних сил. Перестала спать, практически не ест… Как и я.
Варламов еще раз неловко обнял друга, похлопал по плечу – самому этот жест показался мучительно фальшивым – и поднялся в вагон. Петерс грустно улыбался с перрона. В глазах Варламова стояли слезы. Что тут поделаешь?.
…На допросах руководителей и участников «Тевияс Саргс» следователи тщательно расследовали связи подпольщиков в армии. Под подозрением оказался и отец лейтенанта Ивара Карловича Петерса – подполковник 24-го территориального корпуса Красной Армии Карлис (Карл Андреевич) Петерс. 20 марта 1941 года он был арестован на рабочем месте по обвинению в содействии преступной деятельности сына…
Йозеф Ляхор, 7 мая 1941 г., Кёнигсберг
Берлинский поезд прибывал на кёнигсбергский Нойер Хауптбаннхоф в девять двадцать утра. Еще полтора года назад часть маршрута Берлин – Кёнигсберг пролегала по Польше, но теперь поезд шел без задержек на паспортный и таможенный досмотр: вместо Польши на картах значилось Генерал-губернаторство – так оккупированные польские земли назывались в нацистской Германии.
За десять минут до прибытия миловидная проводница прошлась по купе, вежливо напоминая пассажирам о том, что поездка подходит к концу. Йозеф Ляхор поблагодарил девушку улыбкой, снял с вешалки легкий плащ, взял портфель, в котором кроме прочего лежал и складной зонт. По опыту Ляхор знал, что погода в Кёнигсберге бывает изменчивой, сказывается близость Балтики. Кроме того, за годы жизни в Риги у него появилась привычка брать с собой зонт в любую погоду.
На перроне вокзала Йозефа Ляхора встречал ничем не примечательный внешне молодой человек в штатском.
— Доброе утро, Herr Ляхор! Рад приветствовать вас в Кёнигсберге. Как доехали?
— Благодарю, прекрасно.
— Прошу вас следовать со мной, доктор Кип уже ждет вас…
На просторной площади перед вокзалом звенели белые кёнигсбергские трамваи, большая автостоянка была заставлена рядами легковых автомобилей и автобусов. Машина встречающего – скромный четырехдверный «ДКВ», это словосочетание в рейхе расшифровывалось по-разному: и «Дас Кляйне Вундер» (Маленькое чудо), и «Дес Кнабен Вунш» (Мечта мальчишки), и «Дойче Крафтваген» (Германский автомобиль), — была зажата между куда более представительными «Хорьхом» и «Боргвардом». Но Ляхор знал, что военная разведка Германии не стремится пускать пыль в глаза кому бы то ни было. Там, где нужна дорогая машина, будет дорогая, а там, где можно обойтись без роскоши, роскоши не будет…
По коротенькой привокзальной Крюгерштрассе водитель вывел машину на длинную улицу Форштадт Лянггассе, рассекавшую застроенный в XIX столетии район Форштадт. Мимо замелькали аккуратные дома в стиле «модерн», заполненные пешеходами тротуары, вывески магазинов и кафе, многочисленные красные флаги со свастикой над административными зданиями. По мосту Грюнебрюкке машина пересекла реку Прегель, к берегам которой жались многочисленные лодки и небольшие паровые катера, и, снизив скорость, покатила по старой булыжной мостовой улицы Кнайпхоф Лянггассе, прямо через сердце старого Кёнигсберга – маленький уютный остров Кнайпхоф, родину Иммануила Канта, сплошь застроенную классическими для Германии средневековыми домиками, над которыми господствовал мощный шпиль Домского собора. Никто еще не знал о том, что стоять этим домикам осталось чуть больше трех лет. В августе 1944-го английские бомбардировщики сотрут с лица земли старые кварталы Кнайпхофа, а напалмовые бомбы превратят самую уютную и колоритную часть города в выжженную пустыню… Домский собор уцелеет только потому, что будет служить ориентиром летчикам.
За островом началась Кантштрассе, самый центр города. На Кайзер Вильгельм-пляц машина остановилась, пропуская только что отчаливший от остановки трамвай, и Ляхор полюбовался из окна на памятник Бисмарку, возвышавшийся справа, посредине аккуратной площадки, вымощенной белым камнем. Обогнув справа Кёнигсбергский замок, «ДКВ» через Шлосс-пляц и Россгартен-маркт вылетел на улицу Фордерроссгартен, шедшую по берегу примыкавшего к замку длинного пруда Шлосстайх. По поверхности пруда скользили многочисленные прогулочные ботики, оттуда доносился беспечный женский смех. По берегу прогуливались горожане, среди которых было много военных. Но в целом, отметил про себя Ляхор, город нисколько не напоминает о том, что Германия ведет войну…
Впереди завиднелись Россгартен-тор – одни из многочисленных крепостных ворот старого Кёнигсберга. Машина пересекла шумный перекресток Врангельштрассе, где некогда проходила граница города, и выехала на широкую Кранцераллее. Это был окраинный зеленый район – слева мелькнула голубая поверхность пруда Обертайх, справа — ипподром, спортивные площадки, потом цветущие деревья парка Шредергартен. Сразу за парком начался высокий каменный забор с многочисленными воротами в нем и колючей проволокой поверху. За забором размещался комплекс зданий 1-го военного округа. К одним из таких ворот и свернул «ДКВ». Водитель требовательно посигналил несколько раз, и машина въехала в обширный внутренний двор стоявшего на отшибе четырехэтажного каменного дома, по внешнему виду похожему на школу или учебный корпус института.
В этом здании размещалось абверштелле «Кёнигсберг» – подразделение абвера при 1-м военном округе. Абверштелле подчинялся Управлению «Абвер-Заграница» и состоял из 1-го (разведывательного), 2-го (диверсионного) и 3-го (контрразведывательного) отделений, которые, в свою очередь, делились на рефераты. Абверштелле «Кёнигсберг», наряду с его аналогами в Вене, Кракове и Хельсинки, занимался шпионажем против СССР.
Изначально Йозеф Ляхор входил в структуру абверштелле «Берлин», но с 1938 года, когда основной сферой его деятельности стала Латвия, он был переведен в абверштелле «Кёнигсберг», работавшее против Польши, стран Прибалтики и Советского Союза. Правда, при этом отчитываться о своей деятельности ему необходимо было в Берлине, там же находилось и его служебное жилье – трехкомнатная квартира на Курфюрстендамм, недалеко от штаб-квартиры абвера. Но непосредственным начальником Ляхора был гауптманн Риттер-Эдлер фон Даванц, а с сентября 39-го – майор Кип. Это оскорбляло чувство Ляхора, ведь он сам уволился из рядов австро-венгерской армии в чине оберст-лейтенанта, то есть подполковника. Но, с другой стороны, он знал, что в абвере чинопочитание не особенно поощрялось, человека там оценивали не по его воинским чинам, а по заслугам в профессиональной сфере. Например, контрразведывательной структурой абвера в Париже руководил унтер-офицер Хуго Блайхер, у которого в подчинении были майоры и оберст-лейтенанты…
Войдя в здание абверштелле, Ляхор предъявил дежурному сотруднику удостоверение и через минуту был приглашен к начальнику. Майор Кип, как и большинство обитателей здания на Кранцераллее, носил обычный штатский костюм и занимал небольшой кабинет на втором этаже.
— Доброе утро, доктор Кип, — приветствовал начальника Ляхор. По традиции, в абвере приветствовалось обращение «Доктор».
— Здравствуйте, Herr Ляхор. Как доехали, как погода в Берлине?
— Благодарю, доехал отлично. Весна в разгаре, на Унтер-ден-Линден скоро запахнет липами…
— Сейчас принесут кофе. Располагайтесь.
Ляхор уселся в обитое мягкой кожей кресло.
— Herr Ляхор, прежде всего позвольте сказать, что я внимательно ознакомился с отчетом о вашей работе в Риге, — заговорил Кин. – И должен заметить, что вам противостоял опытный противник. Этот Юрий Варламов, о котором вы пишете, действительно был завербован вами еще в годы первой войны?
— Да, в лагере Нейссе, — поморщился Ляхор. – Впервые встретились мы с ним в Каттаро, летом 13-го. А потом, когда он был уже в плену. Он был быстро перевербован русскими, начал поставлять ложную информацию, и я отказался от работы с ним. У красных он работает в Разведуправлении Генштаба.
— Вы успели забросить в Москву компрометирующее досье на него?
— Да. Но, к сожалению, по моим данным Варламов до сих пор в должности. То ли его начальство не придало материалам значения, то ли его позиции чрезвычайно сильны по неизвестной мне причине.
Кин посмеялся одними глазами.
— Ну ладно. Будем надеяться, что у вас будет шанс еще встретиться с этим Варламовым и расплатиться с ним по счету…
Ляхор подался в кресле вперед:
— Война?
— Именно. Грецию мы раздавили, гарнизону на Крите осталось тоже недолго… Следующая на очереди – Россия.
Ляхор перевел взгляд на большую карту Европы, занимавшую стену кабинета Кина. Потом посмотрел на портрет Гитлера над столом.
— Какое задание меня ждет на этот раз?
Аккуратно постучав, в кабинет вошла девушка-секретарь с двумя чашками кофе на подносе. Дождавшись, пока она выйдет, Кин ответил:
— С началом военных действий вам предстоит вернуться в Ригу, которая будет столицей рейхскомиссариата «Остланд».
— Кого назначат рейхскомиссаром?
— Гауляйтер Шлезвиг-Голштейна Хинрих Лозе. Рига хорошо вам знакома, уверен, что никаких трудностей не возникнет… — Кин отхлебнул кофе. – Ну а после взятия Москвы вы, безусловно, будете переведены туда.
— Когда планируется взять Москву? – деловито поинтересовался Ляхор.
— Через три недели после начала кампании. А пока что мне понадобится ваша помощь. Нам предстоит провести дезинформационную операцию в отношении разведывательного отдела штаба Прибалтийского Особого военного округа. Заниматься ей будет начальник группы 3-Ф в Тильзите майор Ноцни. Задача – заставить поверить русских в то, что несколько наших дивизий уйдут из Восточной Пруссии во Францию и Бельгию. Операция будет проводиться через нашего агента-двойника, который уже подставлен на вербовку сотрудникам разведотдела штаба ПрибОВО. А сейчас я бы хотел выслушать ваши соображения по поводу методов работы русской военной контрразведки в Латвии…
Карл Петерс, 14 июня 1941 г., Рига
…Конец марта и почти весь апрель Карл Петерс находился под следствием. Его неоднократно вызывали на допросы и очные ставки, но участники «Тевияс Саргс» подтвердили, что отец Ивара Петерса о существовании организации ничего не знал и, более того, намеренно вводился сыном в заблуждение относительно его убеждений. Сам Ивар также заявил о том, что его отец не имел никакого отношения к организации и не подозревал о ее существовании. Благодаря вмешательству Юрия Варламова (он позвонил в Ригу и узнал, что друг арестован) выяснилось и то, что Карл Петерс с 1937 года поставлял Разведуправлению Генерального штаба РККА сведения особой важности, а в годы Гражданской войны храбро сражался в Красной Армии, командовал ротой, штурмовал Перекоп, был представлен к ордену «Красное Знамя» и даже однажды расстреливался белыми. Словом, никаких причин содержать его под арестом не было. На свободу Карл вышел 24 апреля и даже успел принять участие в первомайском параде в Риге…
Но жизнь Петерсов после двух арестов была уже совсем не той, что прежде. Лика после ареста Карла была вынуждена уволиться с работы в больнице: ее заставили написать заявление как жену и мать врагов народа и слава Богу, что хоть саму не тронули. Но самое главное – после ареста Карла у Петерсов отобрали служебную квартиру в доме на улице Миера. И Лика оказалась на улице – с вещами, без денег и работы, без мужа и сына. Милда временно приютила ее в своей маленькой комнатке на окраине Риги. После того как Карла освободили, Петерс подал заявление на возврат жилья, но было уже поздно: квартира в центре была, конечно, слишком лакомым куском, чтобы отдавать ее какому-то подполковнику-латышу, тем более отцу врага народа. Заявление пошло гулять по инстанциям, а Петерсы пока сняли комнату в доме бывшего владельца небольшой фабрички, расположенной в Межапарксе. Теперь до службы нужно было сорок минут тащиться трамваем, но это Карла даже устраивало – во время трамвайной тряски можно было спокойно обдумать все то, что творилось с его семьей и страной…
Он начал снова ходить на службу, добросовестно пытался вникнуть в круг обязанностей. Но теперь это получалось у него как-то механически, да и сослуживцы заметно его сторонились – во-первых, сам побывал под следствием, хоть и оправдан, во-вторых, сын – германский шпион. И сам Карл заметил, что начал вздрагивать при виде любого командира в форме НКВД. Нет, с ним самим во время ареста обращались вполне нормально и даже корректно, никто его не бил и не применял никаких пыток, но все-таки два месяца за решеткой никуда не спишешь. И самое больное, главное – сын, сын… Родная кровинка, Ивар. Тот самый, который радостно агукал на руках мамы в 1916-м, который удивленно спросил у отца, впервые увидев самолет в 1921-м: «Папа, а что это?»… И вот прошли годы, и его сын – член антисоветской организации, завербованный агентом абвера. Во все это не хотелось верить, но Карл заставлял себя – это реальность, исходить нужно только из нее…
Жена после того, как налаженный быт семьи рухнул в один момент, тоже стала совсем не той, что прежде. Лика как-то разом, мгновенно превратилась из красивой зрелой женщины в согбенную бедами и болями полустарушку. Неожиданно обнаружилось, что почти весь домашний быт Петерсов держался на Милде, но теперь ее услугами пользоваться было нельзя – платить служанке стало нечем, каждый рубль (с 24 марта 41-го в Латвии ходили только рубли) был на счету. Но это было еще полбеды — теперь Лика не замечала ничего хорошего, видела и ждала только плохое. Периоды светлого настроения чередовались с приступами глубокой мрачности, рыданий, истерик, причем их поводом могло послужить что угодно – от похожего на Ивара киноактера на экране до «не так» сказанного «Доброе утро». Жена перестала спать по ночам – ложилась в три, с большим трудом забывалась короткой дремотой на рассвете и просыпалась в полдень, а то и в час абсолютно разбитая, в плохом настроении. А потом начинала бесконечные разговоры о том, что ожидает Ивара, о том, как Карлу нужно «надавить» на свое начальство, чтобы сына освободили, о том, что во всем случившемся виноват он, Карл, неправильно воспитывавший сына и вообще выбравший неправильную профессию. Вспоминала и визит Мариса – что было не согласиться на его предложение и не уехать в Штаты еще в июне прошлого года? Он же звал!.. Карл понимал бессмысленность таких разговоров и всеми силами пытался как-то успокоить жену, старался быть внимательным к ней, но все отчетливее понимал: Лика больна, она сломана семейной катастрофой, ей сможет помочь только возвращение к тому, что было прежде… Но никаких намеков на это не предвиделось. И эта безысходность тоже давила на душу тяжелым камнем, от которого на глазах закипали слезы.
И теперь во время трамвайной болтанки, сам еле вменяемый после многих бессонных ночей, Карл Петерс мучительно думал: не совершил ли он страшную ошибку тогда, три года назад, когда согласился сотрудничать с советской разведкой?.. Разве мечтал он о том, что Советская власть, такая справедливая и народная на фоне улманисовского фашиствующего беспредела, поломает его собственную жизнь?.. Да, Советская Латвия разительно отличалась от Латвии Улманиса, но вот его личный маленький мир, такой теплый, такой устоявшийся – куда, в какие тартарары он катился?.. За что?.. Почему?..
«Лес рубят – щепки летят», — вспоминал он сказанную Юрой в 1937-м фразу. Да, когда происходят гигантские потрясения, «щепки» неизбежны, Карл знал это на своей шкуре. И они с Ликой уже были такими щепками – в 1915-м, потом в 1917-м, 1919-м… Но неужели все повторится опять? Неужели снова такими щепками станут он, Лика, Ивар – кто по своей вине, кто без всякой вины?.. Вернее, уже стали…
«Придет Сталин, ты будешь служить ему в надежде, что тебя за это похвалят, но тебя снова кинут, Карлис, — всплывали в памяти слова брата Мариса. — Тебя будут кидать все безликие, громадные, бесчеловечные машины, которым ты будешь слепо верить. В лучшем случае машина выдаст тебе за это еще одну звездочку на твои петлицы. Не кинет тебя только малое, родное, теплое, которое будет рядом – брат, жена, сын…»
…Так шли дни. Скрашивали их разве что звонки Юрона из Москвы – сначала он хлопотал, чтобы выпустили Карла, потом просто звонил на службу, поддерживал, не боялся, что кто-то донесет о том, что он поддерживает отца иностранного шпиона… Каждый раз Петерс с нежностью вспоминал их давнуюю клятву, данную друг другу у полоцкой Святой Софии. Друг был рядом, несмотря на сотни разделявших их километров, и Карл был благодарен Юре за это…
Напрямую об Иваре и его подельниках не говорили. Но оба, и Юрий, и Карл, понимали, почему вокруг этого дела не поднимают большой шум. Договор о дружбе между Германией и СССР никто не отменял, а в деле «Тевияс Саргс» фигурировал помощник Ляхора, Ханс Шинке. У него, в отличие от Ляхора, не было дипломатического паспорта Германии, но был паспорт обычный – тоже весомый аргумент. Поэтому НКГБ Латвийской ССР, которому в итоге передали дело «Тевияс Саргс», «разматывал» дело неторопливо, явно получив «сверху» какие-то указания, касающиеся сроков. Прошел май, потом начался июнь, а Ивар Петерс и другие участники «Стражей Родины» так и сидели в рижской тюрьме, дожидаясь, когда им вынесут приговор…
Но «Тевияс Саргс» были далеко не единственной антисоветской организацией, созданной в Латвии на рубеже 1940-41 годов. Осенью 1940-го были основаны группы «Латвийское народное объединение», «Военная организация освобождения Латвии», «Латышский национальный легион», в мае 1941-го — «Латвияс Саргс» («Стражи Латвии»). Существовала группа сопротивления в 24-м территориальном корпусе, которой руководил начальник оперативного отдела штаба корпуса полковник Янис Упитис, хороший знакомый Карла. Кроме того, в начале 1941-го резко усилилось антисоветское сопротивление в Литве. В ряде районов там развернулись настоящие бои с хорошо вооруженными и законспирированными группами боевиков.
В связи с этими обстоятельствами появилось постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 16 мая 1941 г. «О мероприятих по очистке Литовской, Латвийской и Эстонской ССР от антисоветского, уголовного и социально-опасного элемента». Его авторами стали нарком внутренних дел СССР генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия и нарком госбезопасности СССР комиссар госбезопасности 1-го ранга Всеволод Николаевич Меркулов. Изначально предполагалось очистить от «элемента» только Литву, но затем действие документа распространили на Латвию и Эстонию.
Согласно этому документу, в прибалтийских советских республиках подлежали аресту с конфискацией имущества, заключению в лагеря сроком от 5 до 8 лет и дальнейшей высылке в отдаленные местности СССР сроком на 20 лет «активные члены контрреволюционных партий и участники антисоветских националистических белогвардейских организаций; бывшие охранники, жандармы, руководящий состав бывших полицейских и тюремщиков, а также рядовые полицейские и тюремщики, на которых имеются компрометирующие их материалы; бывшие крупные помещики, фабриканты и крупные чиновники бывшего государственного аппарата Литвы, Латвии и Эстонии; бывшие офицеры польской, литовской, латвийской, эстонской и белой армий, на которых имеются компрометирующие материалы; уголовный элемент, продолжающий заниматься преступной деятельностью».
Сразу в ссылку сроком на 20 лет отправлялись члены семей указанных выше категорий, члены семей участников контрреволюционных националистических организаций, главы которых перешли на нелегальное положение и скрываются от органов власти, члены семей участников контрреволюционных националистических организаций, главы которых осуждены к высшей мере наказания, лица, прибывшие из Германии в порядке репатриации, а также немцы, записавшихся на репатриацию в Германию и отказавшихся выехать, в отношении которых имеются материалы об их антисоветской деятельности и подозрительных связях с иностранными разведками. В северные районы Казахстана сроком на 5 лет высылались проститутки, ранее зарегистрированные в бывших органах полиции Литвы, Латвии, Эстонии и продолжавшие заниматься проституцией.
Такой акт, по мысли его авторов, должен был выкорчевать антисоветскую «пятую колонну» в Прибалтике и обезопасить тыл Красной Армии в ходе неизбежной войны. Но постановление, принятое 16 мая, около месяца лежало без движения. Только в ночь с 13 на 14 июня в прибалтийских республиках были проведены массовые аресты лиц указанных выше категорий. До начала войны оставалась всего неделя…
В ночь на 14 июня Петерсы, как обычно, не спали. Лика лежала на кровати, накрывшись с головой пледом, и молчала. Такие приступы мрачного молчания случались с ней все чаще и чаще, и в такие часы не помогало ничего – ни ласковые уговоры, ни шутки, ни раздраженные упреки, ни просьбы взять себя в руки ради семьи. Карл пробовал читать, несмотря на то, что его мучительно клонило в сон. Но попробуй ляг – Лика тут же сорвалась бы в истерику по поводу того, что ему на нее наплевать, лишь бы отоспаться. А кто будет думать о том, как спасти семью?.. И он мусолил в руках номер «Правды», хотя мысли бродили далеко от газеты. В шесть часов вечера по московскому радио прозвучало сообщение ТАСС, которое он запомнил практически дословно…
«Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией
По этим слухам:
1. Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними;
2. СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР;
3. Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней.
Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.
ТАСС заявляет, что:
1. Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места;
2. По данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;
3. СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными;
4. Проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо».
Хотелось спать, в голове шумело, но Карл заставлял себя думать…
«То, что на границе тревожно, ни для кого не секрет… Недаром 27 мая Генштаб дал распоряжение ПрибОВО строить фронтовой командный пункт, а день назад был получен приказ выводить дивизии, стоящие в глубине округа, ближе к границе… И теперь это сообщение в эфире… Для чего оно, понятно – мы даем Германии понять, что не заинтересованы в войне, и в то же время – что мы наготове… Но неужели Гитлер решится напасть на СССР? Это же безумие – нападать на востоке, имея в тылу противником непобежденную Англию, за которой стоят пока нейтральные, но всесильные Штаты…»
Петерс прикрыл глаза, вспоминая недавно виденную хронику. Германские танки рвутся вглубь Греции. Флаг со свастикой над Акрополем. «Юнкерсы-87» пикируют на беззащитный Белград… Коричневый мрак поглотил уже почти всю Европу. В то, что Великобритания выстоит, верили очень немногие. Чудом сохранившимися островками мира выглядели на карте нейтральные Испания, Португалия, Швейцария, Швеция и Эйре (Ирландия)…
«Как мог Ивар подумать, что Гитлер будет способствовать возрождению независимой Латвии? – Мысли Карла вновь повернули на больное. – Ясно же, что для него все в мире – лишь средство для воплощения в жизнь его бредовых идей… Как ясно и то, что неизбежно столкновение между Германией и СССР. Как это говорил Марис – в мире остались только два больших парня… Вот только ставить их на одну доску не стоит. Неужели это думаю я, успевший уже посидеть в тюрьме при Советской власти? – усмехнулся он. – Да, да… Потому что я остаюсь патриотом Латвии и верю в то, что будущее у нее есть только в союзе с СССР. Несмотря на все перегибы… А Гитлер принесет сюда только смерть».
За дверью раздался негромкий кашель, поскрипывание лестницы. Значит, хозяин дома тоже не спал. Эйженс Радзиньш, пожилой крестьянин из-под Екабпилса, своим умом и упорством вышедший за двадцать лет в богачи, выстроил себе эту рижскую виллу в начале тридцатых. Но жена его умерла в 1935-м, дочь вышла замуж за шведа и уехала в Стокгольм, и теперь Радзиньш, лишившийся год назад фабрики, существовал на то, что сдавал комнату Петерсам да распродавал на рижских рынках остатки былой роскоши. Дом у него пока что каким-то чудом не конфисковали. Дочь звала его к себе в Швецию, пока не поздно, но Радзиньш упрямился: здесь родился, здесь и помру…
В комнату на первом этаже Петерсы перевезли только самое необходимое. За годы оседлой жизни обзавелись многим, но когда нужно решать быстро, цену вещам узнаешь заново. Среди того немногого, что увезли с улицы Миера, были и старые семейные фотографии, красиво оформленные. И сейчас со стены чужого жилья улыбались все трое: Карл в мундире с петлицами старшего лейтенанта, Лика в новеньком летнем платье по моде 1928 года и 13-летний Ивар. Петерс очень хорошо помнил тот чудесный день, когда они все, счастливые, любящие и любимые, снимались в мастерской на улице Марияс, а потом пошли обедать в ресторан… Где это всё?
Заскрипели пружины кровати. Жена приподняла голову, из-под пледа показалось ее измученное бессонницами лицо – огромные круги под глубоко запавшими глазами, морщины у губ, седые пряди на висках… «Старушка, — с болью подумал Карл. – Моя старушка». Мгновенно в памяти встало: Вильна, костёл Святой Анны, первые свидания, юнкерский мундир, трепетная гимназистка, квартира ее родителей на Георгиевском проспекте…
— Машина, — еле слышно пробормотала Лика.
— Что? – не понял Карл.
Лицо жены исказилось устало-презрительной гримасой.
— Вечно ты переспрашиваешь… «Что, что»… Если плохо со слухом, то нужно лечиться! Машина подъехала, что!..
Петерс смолчал, встал, подошел к окну, отодвинул штору. На улице было темно и тихо. Лесной район Межапаркс, застроенный еще в начале века дорогими виллами, и днем-то не был особо оживленным, а уж ночью подавно.
— Тебе показалось. Пожалуйста, постарайся заснуть.
— Ну да, конечно же, «показалось», — саркастически хмыкнула Лика, — мне все только кажется, только ты у нас видишь вещи такими, какие они есть на самом деле… Почему ты всегда девальвируешь то, что я говорю?!
Где-то в недрах дома раздался звонок во входную дверь. Жена мгновенно села на кровати словно подброшенная, завернулась в плед, в ее глазах заметался страх.
— Карл, это ОНИ… Я знаю… Как тогда, в марте и апреле…
— Подожди, Лика… Успокойся. — Карл подошел к жене, попытался ее обнять, но она зло сбросила его руки с плеч.
— При чем тут «успокойся»?! Я знаю, я чувствую… Это за нами. Это ОНИ…
…Карла и владельца виллы увезли с нее сразу же, и он не видел, что потом происходило с его женой. А Лике пояснили: она, как член семьи бывшего офицера латвийской армии, на которого имеются компрматериалы, высылается за пределы Латвии. На сборы – час, с собой можно взять не больше ста килограммов вещей, если будет больше, на станции это выбросят. Бытовые ценности (кольца, серьги, часы, портсигары, браслеты и прочее), а также деньги конфискации не подлежали, их можно было брать с собой без ограничения количества и суммы. Прочее имущество нужно было оставить на реализацию доверенному лицу, которое должно было продать все за десять дней, а затем сдать выручку в НКВД для пересылки хозяину по месту нового жительства. Одновременно в комнате и на вилле шел обыск. «Оружие, валюта, золото и серебро в слитках, контрреволюционная литература?» — равнодушно спрашивали Лику. Стоявший у дверей милиционер-латыш по-доброму подсказал «Хозяйка, обязательно берите с собой все теплые вещи. И швейную машинку возьмите, если есть»…
Оцепеневшую Лику (в руках она несла большой узел, в который механически положила что-то, в том числе и снятые со стен фотографии) вывели из комнаты и усадили в крытый кузов стоявшей на улице полуторки рядом с такими же молчаливыми, подавленными людьми – мужчинами, женщинами, детьми. Они лишь изредка шептали друг другу что-то по-латышски, русски и на идиш. Грузовик скорбно взвыл мотором и тронулся…
Минут через пятьдесят машина остановилась у ограды, отделявшей дорогу от железнодорожных путей станции Торнякалнс. Впереди и сзади стояли в очереди такие же полуторки, трехтонки и трехосные немецкие «Хеншели», забитые онемевшими от страха и безвестности людьми. А совсем рядом раздавался равнодушный металлический лязг и скрежет. Это двигались на погрузку по путям грузовые вагоны с широко раскрытыми дверьми…
Настала очередь и машины, в которой находилась Лика. Когда пустая теплушка поравнялась с кузовом полуторки, прямо из вагона в машину перекинули дощатые сходни, и по ним обремененные узлами и чемоданами люди начали переходить в эшелон. Относительно молодой мужчина в хорошем летнем пальто попытался вырваться, но двое конвоиров молча подхватили его под локти и запихнули в вагон. Так же обошлись с ярко-рыжей еврейкой, которая билась в истерике, обнимая такую же рыжую перепуганную девочку лет десяти. Стоящий рядом командир НКВД со списком в руках следил за порядком заполнения теплушки. Когда она заполнялась под завязку, дверь вагона задвигали и запирали на засовы, эшелон трогался, и к следующему грузовику подавался пустой вагон…
Грохот товарных эшелонов, рычание автомобильных моторов, окрики конвоиров, лязг задвигаемых дверей, женский и детский плач, мужская ругань — все это шло мимо сознания Леокадии Петерс. После того как с лязгом задвинулись засовы на дверях вагона, она оказалась в темном пространстве теплушки. По обе стороны от двери, больше похожей на ворота, высились дощатые двухэтажные, ничем не прикрытые нары. На нижних было темно, на верхние свет проникал через два маленьких оконца, перекрытых двумя металлическими планками, с таким расчетом, что голову между ними не просунуть. А посреди вагона, в промежутке между нарами, подавленные и обессиленные свалившимся на нас горем, стояли сорок пять взрослых, стариков и детей, рядом с которыми громоздилась куча узлов и чемоданов. В сумеречной тишине слышались только чьи-то всхлипывания и тяжелое дыхание.
— Ну что же, это надолго, — по-русски произнес какой-то мужчина. – Давайте знакомиться, располагаться… Предлагаю женщин и детей разместить на верхних нарах, а остальных внизу.
Но Лика не слышала ничего этого. Она молча стояла посреди вагона, опустив руки с тяжелым узлом вниз, и ее лицо застыло неподвижной маской скорби.
Всего днем 14 июня 1941 года в Латвии было арестовано 4065 человек, из которых 3318 латышей, 558 евреев, 26 русских и 76 представителей других национальностей. Среди отправлявшихся в ссылку было 8100 латышей, 1212 евреев, 519 русских, 10 немцев, 151 представитель других национальностей. По дороге к месту ссылки (Красноярский край, Томская и Карагандинская области) умерли 28 человек и родились 7. Всего из Латвийской ССР было депортировано 14 194 человека.
