ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
56
Ивар Петерс, Карл Петерс, 2 ноября 1940 г., Рига
Расположенная на окраине Риги длинная улица Айзсаулес никогда не была оживленной. По обе ее стороны тянулись длинные каменные ограды, за которыми виднелись надгробные памятники. Это был кладбищенский район, и по булыжнику этой улицы проезжали только похоронные процессии, а по тротуарам шли только те, кто хотел навестить могилу родных или близких. В перспективе улицы виднелись ворота Лесного кладбища, чуть левее – мощная и одновременно сдержанная, скорбная серая входная арка Братского кладбища с могилами латышских стрелков и генералов латвийской армии 1920-30-х. А раньше всех по левой стороне улицы располагалось Кладбище Райниса. Такое название оно получило в 1929 году, когда на нем был похоронен великий поэт Латвии Янис Райнис.
Высокий молодой человек в темном плаще с двумя гвоздиками в руках задумчиво стоял перед большим надгробным памятником Райнису, воздвигнутым четыре года назад. Огромное изваяние из красного гранита изображала просыпающегося обнаженного юношу, который откидывает покрывало и поднимается с ложа. Памятник был слегка припорошен снегом, который в этом году выпал в Латвии рано.
— Любите Райниса? – раздался за спиной молодого человека низкий глубокий голос.
Молодой человек обернулся. К могиле приблизился мужчина лет под шестьдесят, облаченный в плотное осеннее пальто, тоже с букетом цветов в руках.
— Какой же латыш не любит Райниса? И творчество скульптора Карлиса Земдега мне тоже очень по душе.
— Да, выдающаяся скульптура.
Мужчины немного постояли у па
мятника, потом медленно пошли рядом вглубь кладбища, оставляя следы на чистом снегу. Со стороны они были похожи на отца и сына, пришедших навестить родную могилу.
— Итак, я слушаю вас, — неторопливо произнес пожилой мужчина. – Если можно, по-немецки – латышский язык я знаю не в полном объеме.
— Хорошо… Меня зовут Ивар Петерс, я представляю патриотическую организацию «Tēvijas sargi», в переводе – «Стражи Отечества», которая ставит своей целью скорейшее восстановление независимой Латвии и очищение ее от русско-еврейского элемента. В организацию вступают патриотически настроенные студенты, молодые предприниматели, офицеры территориального корпуса. Наша организация состоит из агитационного отдела, отдела внешних связей и военного отдела. Но мы прекрасно понимаем, что вооруженная борьба обречена на неудачу, поэтому ищем опору в лице государства, которое может помочь нам в борьбе с СССР.
— И вы считаете таким государством именно Германию? Несмотря на то, что между ней и СССР действует договор о дружбе? – скептически улыбнулся пожилой.
— Да, — решительно произнес юноша. – Мы надеемся на то, что рано или поздно мир, заключенный для вида, рухнет, и ситуация будет изменена силой оружия…
Пожилой мужчина рассматривал шедшего рядом с ним светловолосого юношу и размышлял: «Парень ничего не смыслит в конспирации, хотя явно профессиональный военный. Да и сама организация не может быть серьезной – об этом говорит хотя бы то, как топорно они искали выход на представителя Германии… Включать ли их в игру? Конечно – если пушечное мясо предлагает само себя, принимай предложение… Война безусловно грядет, Латвия примет на себя один из первых ударов, и «пятая колонна» здесь необходима. Если ею станут эти патриоты – ничего плохого в том нет. Ну а если до начала войны НКВД выйдет на их след – значит, плохо готовились, только и всего».
— И чего же именно вы ждете от Германии? – спросил он.
Юноша на минуту запнулся.
— Для будущего вооруженного восстания нам необходимо оружие. И, конечно, финансовая поддержка – для издания газеты, напечатания листовок.
Пожилой мужчина помолчал.
— Хорошо, вы получите и то, и другое. Но сначала ваша организация должна зарекомендовать себя как реальная сила. Если вы сможете предоставить мне данные о дислокации частей территориального корпуса, о структуре ваших боевых групп, а особенно – о предпринимателях, чьи компании так или иначе работают на нужды Красной Армии в Латвии, я смогу убедить руководство в том, что «Стражи Отечества» перспективны и с ними стоит сотрудничать.
Мужчины условились о способах связи и распрощались. Молодой человек в плаще двинулся к выходу с кладбища. Остановился, положил цветы к памятнику Райнису и пошел дальше. А агент абвера Йозеф Ляхор курил и с усмешкой смотрел вслед Ивару Петерсу…
Встреча «Стражей Отечества» была назначена на конспиративной квартире, расположенной на улице Матиса, 52. Там жила 25-летняя машинистка городской таможни Эльвира Аболс. На ее пишущей машинке печатали экземпляры подпольной газеты «Ziņotājs». Тираж был небольшим, всего сорок номеров.
Дом номер 52, судя по фасаду, был построен в самом начале века – ничем не выдающаяся доходная пятиэтажка типичного для Риги серого цвета. Подходя к подъезду, Ивар Петерс огляделся – нет ли слежки?.. Но улица Матиса была пустынна – это уже не центр, и туристы здесь не бывают. Уже в подъезде Ивар встретился со своим сослуживцем Адолфсом Скулбе. Лейтенанты поздоровались.
— Все прошло отлично! – возбужденно произнес Ивар.
— Не торопись, сейчас расскажешь всем… Да, все забываю тебя спросить – как у тебя отношения с отцом? Помирились? – Скулбе подошел к расположенной на первом этаже квартире номер 3 и нажал кнопку звонка: два раза коротко и один раз – длинно.
— Конечно, — пожал плечами Петерс.
— Он ни о чем не догадывается?
— Страшно рад, что я наконец «понял, на чьей стороне правда» и служу в корпусе «под одним с ним знаменем», — иронически скривил губы Ивар.
— Ну и прекрасно.
О встрече Ивара с представителем германской разведки слушали внимательно. Основатель и руководитель подпольной группы, студент университета Владимирс Клявиньш по прозвищу Ванагс (ястреб), время от времени делал пометки в блокноте. Редактор газеты Юрис Цалитис, самый старший среди участников группы (ему было 30), задумчиво дымил сигаретой. Младший лейтенант территориального корпуса Лаймонис Сала, возглавлявший военный отдел, нервными шагами расхаживал по комнате. Адолфс Скулбе, подпиравший собой стену, невозмутимо прихлебывал кофе из чашки, которую держал на весу.
— Места дислокации… Он что, считает, что у нас агентура во всех частях корпуса? – раздраженно спросил Сала, услышав условия германского агента. – Ну допустим, по каким-то частям я смогу помочь. Но не по всем же!
— Главное – начать, — успокоительно заметил Клявиньш. – Когда немцы поймут, что мы взялись за дело, начнут помогать. Со сведениями о наших боевых группах проблем нет, предоставим. А вот предприниматели – это вопрос. Мне, например, знаком только один человек, который продолжает сотрудничать с командованием территориального корпуса. И то его бизнес висит на волоске. Аугустс Озолиньш, он занимается поставками в армию мыла…
— Когда именно начнется война, немец не сказал? – наивно спросила хозяйка квартиры.
Мужчины засмеялись.
— Эльвира, думаю, сейчас этого не знает даже Гитлер, — заметил Скулбе. – Нам нужно быть терпеливыми, если мы хотим победить. И самое главное – скрытными. Сейчас очень удобное время – здешнее НКВД еще неопытно, его русские сотрудники не знают ни латышского языка, ни психологии нашего народа. Это наши козыри, и мы используем их, иначе Латвия не простит нам бездеятельности…
В большом кабинете начальника Особого отдела НКВД Прибалтийского Особого военного округа было полутемно. По подоконнику неумолчно барабанил затяжной рижский дождь, со вчерашнего дня сменивший собой снег. На большом столе стояли пустые кофейные чашки, в пепельнице громоздились окурки. С портрета на стене смотрел Сталин.
Начальник ОО НКВД ПрибОВО, майор госбезопасности Исай Яковлевич Бабич, — плотный, лысый, несмотря на свои 38 лет, с одиноким орденом Красной Звезды и знаком «Почетный работник ВЧК-ГПУ» на гимнастерке, — внимательно знакомился с документами, составленными Юрием Варламовым. Иногда он делал на полях пометки красным карандашом и задавал уточняющие вопросы. Варламов отвечал быстро и чаще всего не сверяясь с записями.
Его командировка в Ригу затягивалась. Заполнить командные должности в 24-м территориальном корпусе оказалось весьма непросто – на многих высших командиров Народной армии Латвии компрометирующих сведений набиралось столько, что с лихвой хватало бы на несколько уголовных дел. А командиры РККА, недавно переведенные в Латвию, не знали местной специфики. Непростое это дело – командовать национальными кадрами.
— Сколько мы уже сидим? – спросил Бабич, мельком бросив взгляд на циферблат. – Ого, уже три часа… Давай-ка сделаем небольшой перерыв.
Он снял трубку телефона внутренней связи, попросил принести еще кофе. С завыванием зевнул, размял затекшие пальцы рук. Подошел к окну, вглядываясь в серый бульвар с редкими белыми пятнами снега.
— И что за погода, а? Вчера снег, сегодня дождь… То-то так башка трещит, — пожаловался Бабич. – Да еще фамилии эти иностранные… пока запомнишь… Особенно их окончания «с» раздражают. Не Альфред, а обязательно Альфредс! Зачем им это «с» на конце?
— Специфика языка, товарищ бригадный комиссар, — пояснил Варламов. Он обращался к Бабичу в соответствии с его формой одежды – сотрудники Особых отделов с 1936 года носили форму и знаки различия обслуживаемых ими частей, и на службе Бабич для подчиненных был бригадным комиссаром, а не майором ГБ.
— Специфика… специфика… — проворчал Бабич, поднимаясь из-за стола и подходя к окну. – Тут вся специфика в том, что враги кругом. Ладно старших командиров ты хорошо прошерстил, а с младшими что делать, когда такой некомплект в корпусе?
Юрий Владимирович молчал. Действительно, если должности высших и старших офицеров в 24-м территориальном корпусе уже были заняты в соответствии с подготовленными им данными, то средний и младший командирский и начальствующий состав уже приступили к службе, часто даже не успев пройти через необходимую проверку. Сколько таким образом просочилось в РККА агентов западных разведок, бывших сторонников Улманиса, да и просто людей, затаивших ненависть к Советской власти, решивших мстить ей до конца под видом преданной службы?.. Об этом не мог внятно сказать никто.
Адъютант Бабича внес в кабинет две чашки свежезаваренного кофе и вышел.
— Ох, чует мое сердце, что вся эта затея с территориальными корпусами добром не кончится, — покачал головой Бабич, беря с подноса дымящуюся чашку. – Запустили сами себе в армию врагов, а случись что, будем хвататься за голову и кричать – недоглядели!.. И ведь сидит же сейчас наверняка какая-нибудь сволочь, на словах нас поддерживает, а сама…
— Наверняка такие элементы будут искать контактов с западными агентами, — предположил Юрий Владимирович. – Думать, что европейские страны свернули работу своих резидентур в Латвии после установления здесь Соввласти, наивно.
— Само собой, — усмехнулся Бабич. – Но если «накрыть» комкора, комдивов и комполков – не проблема, то как ты отследишь контакты всех старлеев и лейтенантов? А ведь серьезные недобитки могут быть именно среди них. И в случае чего именно они парализуют низовую работу корпуса. Плюс ко всему они наверняка будут действовать в связке со штатскими – интеллигентами, попами, коммерсантами… И да, потянутся к иностранцам, в первую очередь к немцам.
— Не только, — заметил Юрий.
Бабич остро взглянул на него.
— Так, вижу, что у тебя что-то на уме, только делиться не хочешь…
Варламов улыбнулся.
— Никак нет, товарищ бригадный комиссар, такими принципами в работе я не руководствуюсь. Общее дело делаем, тем более что я откомандирован в ваше распоряжение.
— Тогда выкладывай.
Юрий Владимирович положил на стол тонкую папку с надписью на обложке «Йозеф (Юзеф) Ляхор». Бабич с интересом открыл папку, начал перелистывать.
— Старый знакомый? – спросил он через полминуты чтения.
— Так точно.
— Австрияк, а после 18-го — поляк?
— Официально – да. С 37-го работал одновременно на Польшу и Германию. После сентября 39-го остался здесь под предлогом ликвидации тех польских компаний, интересы которых представлял. Ликвидирует эти компании до сих пор…
Бабич задумчиво пожевал губами, с сомнением взглянул на Варламова.
— У него на тебя что-нибудь есть?
— Уверен. Как уверен и в том, что, попробуй я его зацепить, он начнет шантажировать меня тем, что забросит эти данные в Москву моему начальству.
— Которое насчет этих данных и так в курсе?
— Так точно.
— Расскажешь?
Рассказ Юрия о событиях 1915-17 годов занял полчаса.
Начальник Особого отдела задумчиво хмыкнул, и его лицо из жесткого, собранного и хмурого стало заинтересованным, мягким, слегка ироничным.
— Ну да, поводов обижаться на тебя у этого Ляхора предостаточно. А когда он пригрозит тебе компроматом, ты… испугаешься?
— Испугаюсь, товарищ бригадный комиссар, — с улыбкой подтвердил Варламов. – Я очень испугаюсь… И начну поставлять ему такие сведения, которые он не сможет не скушать. А это даст нам его доверие, а потом и схемы, по которым он работает здесь, круг общения, каналы и все остальное…
После большой паузы Бабич неожиданно спросил:
— Жена тебя сильно любит?
— Надеюсь, что да, — улыбнулся Юрий.
— Это плохо, — покрутил головой Бабич и потянулся к телефонной трубке, — потому что придется тебе в Риге еще несколько месяцев посидеть.
Йозеф Ляхор, Юрий Варламов, 26 ноября 1940 г., Рига
Популярное кафе-ресторан «Отто Шварц» на улице Калькю в центре Риги было заполнено разношерстными посетителями. Если не считать большого портрета Сталина на стене да объявления о том, что рассчитываться можно и латами, и рублями, здесь ничего не напоминало о том, что Латвия уже несколько месяцев была в составе СССР. Извлекали из своих инструментов томные мелодии танго и фокстротов музыканты на эстраде, проворно сновали официантки в фирменных коричневых платьях с белыми воротниками и туфлях на резиновой подошве (специально чтобы не мешать стуком каблуков клиентам!), нарядно одетые молодые женщины смеялись шуткам элегантных кавалеров.
Йозеф Ляхор бывал в этом кафе просто потому что здесь ему нравилась кухня. Будь его воля, он давно покинул бы этот город и эту страну, но в его жизни никогда не было периодов, когда он был сам себе хозяином. Постоянная упорная работа была его сутью, а что работать зачастую приходилось не там, где хочется – это были издержки. Именно за упорство и ценили Ляхора его хозяева – сначала Генеральный штаб Австро-Венгрии, затем Польши, а теперь Германии.
По отцу поляк, по матери немец, уроженец Кракова, Йозеф Ляхор всегда мечтал о службе на благо независимой Польши. Поэтому как только в ноябре 1918 года была воссоздана Речь Посполитая, оберст-лейтенант переставшей существовать австро-венгерской армии сразу же предложил свои услуги польской разведке. А в 1930-е идеалом для него стала нацистская Германия. Ляхору очень импонировало сближение его страны с Берлином – настолько, что он стал продвигать на разных уровнях план создания антисоветского военного блока Германии и Польши. Но в Варшаве этой идее хода не дали, и Ляхор затаил обиду на своих недальновидных начальников. По его мысли, только в союзе с Германией Польшу ожидало великое будущее. Вместо этого политики его страны начали играть под англо-французскую дудку, глупейшим образом рассорились с берлинскими союзниками и в итоге получили то, что получили – Сентябрьскую войну 1939-го, когда Польша была наголову разгромлена Германией, а ее восточные территории присоединил к себе Советский Союз…
Но к тому времени у Ляхора уже были другие хозяева. Абвер заинтересовался польским разведчиком-германофилом, к тому же наполовину немцем по национальности, в 1936 году. И через три года, после краха Польши, Ляхор, в отличие от десятков своих коллег, не оказался выброшенным на улицу. Он продолжал работать в Риге под прикрытием польского коммерсанта, постепенно сворачивая дела, а на деле продолжая поставлять в Берлин сведения об особенностях Советского режима в Прибалтике. Работы у него даже прибавилось. А по поводу разгрома Польши он не испытывал никаких особенных сожалений. Ведь его в свое время не послушали – вот и получили то, что заслужили…
Усевшись за свой любимый столик в углу, под большим торшером, Ляхор привычным жестом взял меню, побежал глазами по названиям блюд. Перевел взгляд на ценник, который уже два дня как указывался одновременно в латах и советских рублях по курсу один к одному. Он уже готов был сделать заказ, когда за его стол кто-то присел.
— Здесь занято… — по-немецки начал было Ляхор и тут же осекся: за его столом сидел высокий немолодой мужчина в хорошем костюме. Профессиональная память сработала моментально – это был Юрий Варламов, тот самый русский, с которым они познакомились на набережной Каттаро в 1913-м и которого он завербовал в лагере Нейссе два года спустя. Правда, потом Варламов начал поставлять ему явную «дезу», и Ляхор понял, что агент перевербован русскими. Но все материалы по нему он, естественно, сохранил, поскольку, как и каждый настоящий разведчик, мыслил масштабами не лет, но десятилетий…
— Ого! – с улыбкой неторопливо произнес Ляхор, разглядывая старого знакомого. – Каким образом в Риге, если не секрет?
— Вопрос был уместен до августа этого года. Сейчас это территория СССР, нет?
— Да.
— А если да, что делает на этой территории агент германского абвера?
Лицо Ляхора стало непроницаемым.
— О, я вижу, что вы занимаетесь примерно тем же, что и в пятнадцатом году… Но не зарывайтесь, Варламов. Не зарывайтесь!.. Я возглавляю представительства нескольких польских компаний, которые, ввиду сложных международных обстоятельств, сейчас проходят процесс ликвидации…
— И одновременно работаете на германскую военную разведку, чему есть неоспоримые доказательства.
Ляхор снисходительно улыбнулся.
— Вы пугаете меня?
— Нет. Пока просто предупреждаю. Между Германией и СССР действует договор о дружбе, и скандалы с немецкими разведчиками нам не нужны. Но выдавливать их с нашей территории мы будем.
К столику подлетел официант, но Ляхор сделал нетерпеливый жест рукой, и тот, извинившись, отскочил.
— Варламов, — очень тихо проговорил Ляхор, не сводя глаз с лица противника, — вы, вероятно, думаете, что все старое прощено и забыто, документы давно уничтожены, а свидетелей не осталось? Вы считаете себя всесильным? Так вот, я несколько разочарую вас. В моем распоряжении находятся такие документы, после прочтения которых ваше начальство сожжет вас живьем в крематории Донского монастыря.
Варламов усмехнулся, но Ляхор отметил про себя, что усмешка была натянутой.
— Думаете, перед тем как я поступил на эту работу, меня не проверяли?
— Любая проверка оперирует теми документами, которые ей доступны. А вот все, что ей было недоступно, находится у меня. Не преувеличивайте возможностей НКВД.
Русский сильно побледнел. Он явно пытался совладать с собой, но это у него не получалось. На его лбу даже выступили капельки пота. «Слабак, — с презрением подумал Ляхор. – Был слабаком тогда, в Нейссе, и сейчас тоже…»
— Отлично, — удовлетворенно произнес Ляхор. – Я вижу, вы меня правильно поняли. Но наказать вас за наглость все же необходимо. Не люблю, когда в моей жизни неожиданно всплывают тени прошлого… да еще такие настырные, как вы.
Теперь уже русский придвинулся ближе к Ляхору и понизил голос.
— Заклинаю вас не делать этого, — хрипло пробормотал он, умоляюще глядя на собеседника. – Вы же знаете, какая мания подозрительности царит в СССР… Я чудом уцелел в 37-м… У меня жена… сын… Пощадите…
Ляхор посмеялся сквозь сжатые зубы. Именно за это чувство он любил работу в разведке – за чувство абсолютного превосходства над противником, которое он испытывал в такие минуты.
— Что же вы готовы сделать для того, чтобы я вас пощадил? – спросил он после большой паузы.
Лицо Варламова потухло, он судорожно сглотнул слюну.
— Не загоняйте меня в угол… — глухо произнес он. – Однажды я уже прошел через это… Второго раза я не переживу…
— Хорошо, — легко согласился Ляхор. – Давить на вас я не буду. Завтра в это же время сюда придет мой человек. Если у бармена он не найдет записку от вас со словами «Сегодня рекомендую ликёр», я пойму, что вы подумали и отказались от моей сделки. И тотчас же сделаю так, чтобы все материалы о вас легли на стол вашего начальства. Если же такая записка у бармена будет, я сообщу вам, как буду держать с вами связь и что мне от вас потребуется.
Он встал и направился к выходу. Уже проходя мимо Варламова, наклонился к его уху и шепнул:
— Вы предавали уже много раз. Царя, меня, красных, белых… Соглашайтесь, для вашей гибкой совести это же пустяки…
…Назавтра заместитель Йозефа Ляхора Ханс Шинке забрал у бармена кафе «Отто Шварц» записку со словами «Сегодня рекомендую ликёр». А еще через день Юрий Варламов получил от Ляхора первое задание.
Йозеф Ляхор, Юрий Варламов, 17 февраля 1941 г., Рига
Йозеф Ляхор любил встречаться с агентами лично. Конечно, на менее важные встречи вместо него ходил его заместитель Ханс Шинке, но большинство агентов Ляхор все-таки «вел» сам. Встречи с ними он любил назначать своим агентам встречи на кладбищах. Наряду с удобством такого места встречи – на кладбищах бывают только родственники покойных, а они, как правило, по сторонам не глазеют и заняты своими делами, к тому же кладбища в Риге густо усажены деревьями и плохо просматриваются, — в этом была и своеобразная ирония. К тем, кто помогал ему, неважно из каких соображений, Ляхор относился с неизменным презрением и заранее считал отработанным материалом – таким же пустым местом, как все эти покойники, когда-то влиявшие на этот мир, а теперь неинтересные никому, кроме вдов и матерей, и то в лучшем случае раз в месяц…
Встречу Варламову Ляхор назначил на Первом Лесном кладбище. Войдя в его ворота, он оказался в начале длинной аллеи, уходившей вглубь кладбища и больше напоминавшей усаженную деревьями широкую улицу, чем кладбищенскую аллею. По правую руку в отдалении высился большой надгробный монумент на могиле первого президента Латвии Яниса Чаксте. Ляхор побрел туда, оставляя следы на чистом, нетронутом человеком снегу.
Он медленно шел вдоль рядов железных и деревянных крестов, занесенных снегом каменных и металлических надгробий, читая латышские имена и фамилии и даты жизни. 1868-1924, 1872-1933, 1888-1915… А вот совсем свежая – 20 декабря 1940 года. И человек молодой, родился в 1919-м. Что с ним случилось? Врожденное заболевание? Автомобильная катастрофа? Неудачное падение на обледеневшем тротуаре? Расстрел в подвале НКВД за неосторожное высказывание против Сталина? Как и у любого человека, зашедшего на кладбище, его посещение вызывало у Ляхора слегка философский настрой, но вывод он неизменно делал один – его срок навсегда успокоиться и встать в один бесконечный ряд с этими тенями настанет еще не скоро…
По слегка подтаявшему снегу захрустели шаги. Ляхор обернулся. Варламов подходил осторожно, словно боясь провалиться сквозь подтаявшую корку льда. Руки он держал в карманах. Ляхор сразу же вспомнил, как на первой встрече после заключения сделки он сразу же обыскал русского. Но у Варламова не оказалось с собой ни оружия, ни портативного магнитофона, ни фотоаппарата «Рига-Минокс». А после нескольких встреч, во время который русский передал Ляхору весьма интересные и действительно важные сведеиия о структуре Прибалийского Особого военного округа, германский разведчик с наслаждением понял, что «Сынок» (такую уничижительную кличку он присвоил Варламову) на настоящем крючке – сидит плотно, разоблачения боится страшно…
«Ну что же, тем приятнее будет отправить его потом в небытие руками своих же», — подумал он, и снова ощутил приступ щекочущей, веселой сладости внутри…
Мужчины остановились у надгробного монумента президента Чаксте.
— Здравствуйте, Сынок, — произнес Ляхор. – Должен сказать, что ваше последнее сообщение высоко оценили в Берлине. Не скрою, речь идет даже о том, чтобы поощрить вас. Какие у вас награды за службу Сталину?
— Медаль «ХХ лет РККА», — тихо пробормотал Варламов.
— И всё? – удивился Ляхор. – Хорошо же вас ценят большевики!.. Впрочем, к делу, у меня мало времени…
— Я слушаю, — торопливо произнес русский.
Ляхор помолчал.
— Меня интересуют данные о провинциальных аэродромах территориального корпуса. Не рижских Спилве и Крустпилсе, а именно периферийных. После присоединения Латвии к СССР на них начаты работы. Выясните, какие, чьими силами, в каком объеме, с какими сроками сдачи. Самолеты каких типов будут базироваться на аэродромах. Будет ли привлекаться к обслуживанию аэродромов местное население. Кроме того, меня интересует судьба следующих офицеров, вычищенных из состава латвийской морской авиации в сентябре прошлого года – Карлис Ерцумс, Адольфс Лидакс, Янис Карклиньш, Отто Пенкс, Оскарс Лейнш. Запомнили?
— Так точно. Но…
— Срок выполнения – две недели, — перебил Ляхор.
Русский покачал головой.
— Вы уже успели убедиться, что я соблюдаю наш договор и не обманываю вас, — глухо произнес он. – Не стану обманывать и сейчас. У меня нет никаких выходов на авиацию территориального корпуса. Мне нужен хотя бы один надежный контакт, на который я мог бы опереться…
— Условия здесь ставлю я, Сынок.
Варламов тяжело вздохнул, сбил перчаткой снег, налипший на полу пальто. Ляхор отметил про себя, каким подавленным выглядит русский. Словно выжатый лимон…
— Я понимаю это… Но сейчас я полностью в вашей власти, деваться мне некуда… Именно поэтому я честен с вами. В результате заинтересованы мы оба, только у каждого свой интерес… Многого я у вас не прошу – только контакт… Если продолжаете мне не верить, «накройте» мои встречи с этим контактом, проверьте его потом, отдельно…
— Сынок, вы многословны, разведчику это не к лицу…
Лицо русского дрогнуло, поплыло, глаза увлажнились.
— Поймите, мне просто не хочется умирать в московских застенках. Я видел их, это очень страшно…
Ляхор от души рассмеялся. Он наслаждался тем, насколько был раздавлен его противник. Нет, именно ради таких минут и стоило жить…
— Жаль, что все это нельзя напечатать в Европе, вот посмеялась бы публика… Хотя публика и так смеялась, пока вы разбивали себе лоб о линию Маннергейма.
Из глаз русского текли слезы. Не фальшивые, не поддельные – настоящие. Он изо всех сил старался задушить их в себе, но они текли, капали на дорогое пальто, прожигали себе дорожки в снегу, уходили в землю рижского кладбища…
«Он действительно сломлен окончательно, — сделал выход Ляхор. – Он ничего не посмеет сделать против меня, у него даже в мыслях этого нет… Отныне он – собачка, живет на рефлексах… Это хорошо… И по авиации он меня не обманывает, видно, что там у него никого нет, а вторжение человека из другой конторы в дела замкнутой корпорации действительно неизбежно вызовет подозрение, его возьмут на заметку, советских командиров в Риге не так уже много, все на виду… Ладно. В конце концов, «Стражи Отечества» оказались барахлом и любительщиной, они отработаны, их можно просто кормить обещаниями и держать в запасе до начала войны… А если их тут же возьмут – ну что же, это звоночек относительно Варламова. Проверим и его, и их заодно».
— Ладно, не плачьте, Сынок, — пренебрежительно произнес он. – Я дам вам контакт одного офицера авиации, служащего в корпусе. Общаться с ним можно по-немецки, русского он не знает. Пароль: «Рад познакомиться с передовым представителем латвийской военной молодежи». Отзыв: «Такая оценка лестна для меня». Время на выполнение задачи прежнее. Контакт получите у бармена «Отто Шварца» в письменном виде завтра. Всё.
…Выйдя из ворот кладбища на занесенную снегом улицу Айзсаулес, Ляхор быстро окинул взглядом ее перспективу. Но кладбищенский район Риги был пустынен. Только две цепочки человеческих следов тянулись к воротам – следы его самого и Варламова.
…Летчик оказался совсем юным, симпатичным, типичным латышом – светловолосым, высоким, крепко сложенным, с ясными глубокими глазами. «Красивый парень, — думал Варламов, разглядывая офицера, — наверняка девушки на него заглядываются». Услышав слова пароля, латыш побледнел, еле слышно пролепетал отзыв, суетливо начал оглядываться по сторонам (встречались у часов «Лайма»; самое популярное место деловых встреч в Риге, никто ничего не заподозрит). Видимо, он не думал, что в ходе своей конспиративной деятельности ему придется контактировать с русскими.
…Когда офицер двинулся по улице Бривибас, за ним по той же стороне припорошенного снегом тротуара пошла симпатичная женщина лет тридцати – типичная молодая домохозяйка, обремененная покупками. За женщиной в виде растянутой цепочки следовали еще несколько ничем не примечательных горожан в возрасте примерно от двадцати пяти до пятидесяти лет. По противоположной стороне улицы параллельно лейтенанту двигалась влюбленная парочка – державшиеся за руки юноша и девушка. Ну а замыкало это шествие обычное рижское такси — большой «Форд-Вайрогс», водитель которого то копался под капотом, то подбирал с тротуара пассажира и встраивался в поток, то сворачивал в подворотню и снова выезжал на проезжую часть.
Впрочем, вся эта схема была понятна разве что профессионалу, знакомому с понятием «наружное наблюдение». Для глаз обычных рижан картина на улице ничем не отличалась от обыденной: поток автомобилей, множество пешеходов на улице. Да и сам ОН (объект наблюдения) был то ли чрезмерно самоуверен, то ли абсолютно неопытен. Знай себе топал вперед без оглядки, и лишь проходя огромное здание на углу Бривибас и Стабу, заметно побледнел и занервничал. В народе этот красивый дом, построенный в 1912 году как жилой, уже давно пользовался дурной славой: при Улманисе в нем размещалась политическая полиция, а при Советской власти в дом вселился Наркомат внутренних дел Латвии, к которому буквально на днях присоединился новосозданный Наркомат государственной безопасности.
В районе старого рынка, который русские рижане называли Матвеевским, а латыши – Видземским, объект наблюдения пересек улицу Бривибас, повернул на улицу Миера и вошел в подъезд большого углового дома. Заходить вслед за ним агенты не стали. Женщина лет тридцати тут же направилась во двор дома – все рижские дома постройки начала ХХ века имели черный ход, а многие – второй и третий корпуса с проходными дворами. Но, судя по всему, объект вошел в одну из квартир дома.
В пустынном унылом колодце двора у большой снежной кучи играли дети – два мальчика лет пяти и шести. Домохозяйка подошла к ним и приветливо улыбнулась.
— Ребята, вы из этого дома? – спросила она по-латышски.
— Ну да, — настороженно отозвался тот, что постарше.
— А не знаете, где у вас летчик живет? А то стыдно сказать, живого летчика никогда не видела.
Ребята заулыбались.
— А, Ивар Петерс! Он из шестнадцатой квартиры.
Женщина улыбнулась мальчикам в ответ и поблагодарила их.
…Майор ГБ Исай Яковлевич Бабич внимательно изучал отчет агентов наружного наблюдения. В кабинете стояла такая тишина, что, казалось, слышно было, как падает снег за окном.
— С городской думой связались уже? – отрывисто поинтересовался Бабич.
— Так точно, — сдавленно ответил Варламов. – Списки жильцов у нас есть. Среди тех, кто живет в доме, летчик действительно один – лейтенант Ивар Петерс… И в связи с этим я прошу освободить меня от дальнейшей работы по этому заданию.
— Интересное кино, — сложил губы трубочкой Бабич. – Это почему это?
— Товарищ бригадный комиссар, отец этого Ивара, подполковник территориального корпуса Карл Андреевич Петерс – мой старый друг. Не просто друг, а… брат, можно сказать. Уже больше тридцати лет, с кадетского корпуса еще… Плюс ко всему он ценнейший агент влияния, работал с нами с 37-го, сам шел на сотрудничество… И вот так вот взять и отобрать у него сына, пусть даже и за дело, я… я не могу.
Круглое щекастое лицо Бабича побагровело. Он медленно поднялся из-за стола.
— То есть, я так понимаю, ты хочешь, чтобы мы, Особый отдел, сам, своими руками отказались от этого дела и отдали его Новику и Шустину?
Это были фамилии наркомов внутренних дел и госбезопасности Латвийской ССР.
— Никак нет. Я прошу просто снять это дело с меня, чтобы Особый отдел дожал его без моего участия.
— Еще интереснее! Ты инициировал, ты рисковал, на тебе завязан Ляхор, на тебя я собираюсь писать представление на орден, а ты тут…
— Повторяю, товарищ бригадный комиссар…
— Это я тебе повторяю – ты не охренел ли, подполковник? – заорал Бабич, грохая кулаком по столу так, что жалобно задребезжал графин. – Ты кто, сталинский разведчик или сопля на палочке? Да ты в случае необходимости должен отца родного к стенке поставить и не поморщиться! А ты еще имеешь наглость своими старыми офицерскими связями дорожить? Думаешь, я ничего про тебя не знаю?.. И о твоем происхождении, и о происхождении твоей жены, и о том, что у тебя сестра с руководящей работы вычищена?..
Юрий твердо смотрел в разъяренное лицо Бабича.
— Товарищ бригадный комиссар, у меня есть свои принципы, которым я не изменю. И еще раз убедительно прошу вас вывести меня из этой операции. Награды мне не нужны, ваши угрозы можете оставить при себе. Сейчас самое главное – раскрутить связи Ивара Петерса, а с этим Особый отдел справится без меня. С Ляхором я, естественно, буду поддерживать контакт и дальше, чтобы он ничего не заподозрил.
Бабич замысловато выматерился, налил из графина полный стакан воды, выпил залпом и плюхнулся на стул.
— Ладно, — наконец сумрачно произнес он. – Ляхора дожмешь, а Петерса мы разведем без твоего участия. О твоем поведении я подам докладную твоему начальству в Москве, пускай у него голова болит насчет твоего прошлого… Но если выяснится, что этот Петерс работал в связке с отцом – ты, Варламов, лично дашь на него показания, понял?
— Разрешите идти, товарищ бригадный комиссар? – вместо ответа произнес Юрий Владимирович и, не дожидаясь разрешения, вышел из кабинета…
