Любителям современной поэзии Беларуси и России имя Глеба Артханова известно хорошо и давно. Он родился в 1954 года в г.Нижне-Уденске Иркутской области. С 1956 года жил в Минске. Окончил факультет архитектуры Белорусского политехнического института (ныне БНТУ). Автор нескольких книг стихов, переводов с белорусского, эстонского, вьетнамского, английского, курдского языков, перевода с санскрита памятника мировой литературы «Бхагавадгита». Работал заведующим отделом поэзии журнала «Неман». Сейчас — член редколлегии журнала «Новая Немига литературная», заместитель Главы Представительства русских писателей Беларуси при Санкт-Петербургском городском отделении Союза писателей России, член редколлегии альманаха «Петербургские строфы», член творческого объединения «Петербургская десятина (православный Эрмитаж)». Лауреат литературных премий, член Союзов писателей России и Беларуси.
Но это всё – сухие «справочные» строки, за которыми – сложная творческая судьба большого Поэта, чья стилистика невольно вызывает ассоциации с «серебряным веком» русской литературы. К тому же Глеб Артханов – человек искусства не только в поэзии. Он выдающийся реставратор, благодаря которому живут новой жизнью Екатерининский дворец в Твери, церковь Спаса Нерукотворного Образа и Зимний дворец в Петербурге, Александровский дворец в Царском Селе и многие другие бесценные исторические объекты. А о художническом даровании поэта говорит его прекрасный автопортрет.
К сожалению, мало кто знает о том, что поэт Глеб Артханов закончил Минское суворовское военное училище. Правда, однокашники и преподаватели знали его как Юрия Алексеева. И сегодня на сайте БССК у вас есть возможность ознакомиться с эксклюзивным интервью поэта и подборкой его стихотворений.
— Расскажите, пожалуйста, как именно Вы пришли в училище?
— Побудительных мотивов было несколько. Идею подал мой сосед по парте, который не поступил. Позже выяснилось, что принимали в СВУ предпочтительно детей военных и сирот. Я же подошёл по обоим показателям. Мой отец, Алексеев Игорь Петрович, был эвакуирован из блокадного Ленинграда в город Чкалов (и ранее, и ныне Оренбург) и закончил там Чкаловское музыкальное Суворовское училище. Я тогда этого не знал, но знала, очевидно, приёмная комиссия. Родители к этому времени разошлись. Отец, участвовавший в 1953г. в испытаниях атомной бомбы под Челябинском, вынужден был по состоянию здоровья переехать в Крым, где здравствует, слава богу, и поныне, и плавает до сих пор быстрее меня.
К тому же, в 14 лет мне захотелось какой-никакой, а самостоятельности. Да и маме нужно было помочь: ей одной приходилось на учительскую зарплату и на отцовские алименты поднимать нас с сестрёнкой.
— Какие воспоминания оставили у Вас годы учёбы?
— Самым сильным, на первых порах, конечно, было ощущение некоторой растерянности, непонимания зачем ты здесь. Сказывалась тоска по дому, всё вокруг было незнакомым, и совершенно ещё непонятно что к чему. И никакой тебе «самостоятельности», в том, в подростковом смысле слова. Наоборот, нужно во всём и безоговорочно подчиняться каким-то незнакомым людям и действовать по неведомым и чуждым тебе правилам. Для меня это стало тогда серьёзным испытанием. Думаю, остаётся и до сих пор.
А тогда, в 1972 году, я приступил к усвоению азов военного дела, и было в этом много положительного. Все мы, 14-летние пацаны, находились в сложном возрасте, и были под присмотром, что исключало практически любые искушения. Все мы приобщались, пускай и однобоко, к истории армии и страны. Это было интересно, я бы даже сказал, захватывающе. Тем более что в училище работали тогда замечательные преподаватели. Конспектами, например, нашего учителя истории Фарбера (запамятовал по имени-отчеству, дай ему бог), все мы, выпускники, пользовались даже, будучи курсантами военных училищ и академий. И позже, — как мне рассказывали, — уже на местах службы, став офицерами. А я, поступив на архитектуру, и вовсе не посещал лекции по истории партии, по философии и пр. До сих пор помню его знаменитый вопрос, не вопрос даже, а вопрошание: «Почему?..» Этот тихий, но сильный возглас учитель направлял в пространство, где тот зависал в воздухе, взывая, казалось, к самим небесам. И сейчас я пытаюсь ответить на этот вопрос.
В училище была здорово налажена система физической подготовки и культивировался интерес к спорту во всех его проявлениях. Нас закаляли физически и психически, учили умению управлять волей, умению ставить перед собой цели и добиваться их выполнения. Мне скажут, что это делается во всех школах и семьях. Так, конечно, но в училище все процессы были сконцентрированы, сгущены и усилены, благодаря воинской специфике, контролю и неусыпному за нами присмотру. У наших командиров взводов, майоров по званию, имелись особые тетрадочки, где отмечались по графам все подробности нашего поведения и особенности характеров, и делались соответствующие выводы. И какими бы личными качествами ни обладали наши офицеры-воспитатели, мы никогда не чувствовали себя брошенными на произвол судьбы. То, что это весьма и весьма ценно, понимаешь только с годами. И только с годами приходит понимание: скольким ты им обязан!
Кроме сильной общеобразовательной, начальной военной и физической подготовок, нам дали возможность получить диплом военного переводчика с иностранного языка и водительские права. Наконец, мы были хорошо обмундированы и отлично накормлены. Ни в одном из военных учреждений потом меня не кормили лучше. И это не является, как кажется на первый взгляд, чем-то незначительным, наоборот, для наших растущих организмов это было важным и далеко ведущим свойством учебного процесса.
— Поддерживаете ли Вы связь с соучениками?
— В первые годы я несколько раз бывал на встречах выпускников. Было интересно снова повидаться, посмотреть на перемены, произошедшие с нами. Потом жизнь неизбежно поставила перед каждым свои цели, выработала свои ценности. Мы становились слишком разными. Начались войны, афганская, позже чеченская. Некоторые погибли, не дожив и до 30-ти лет. Но, с другой стороны, что это за «братство», если на протяжении десятилетий никто из «братьев» не поинтересовался где я, что я, жив ли вообще? Сейчас большинство наших выпускников из числа выживших являются, вероятно, военными пенсионерами, ветеранами войн и каких-либо конфликтов. Я не прочь снова повидаться…
— Оказала ли суворовская закваска влияние на Вашу жизнь и творчество?
— Очевидно, оказала, потому что иной «закваски» у меня попросту не было. Качества, которые тогда нужно было выявить в себе для использования их в военной среде, пригодились и позже. Жизнь во внешнем мире оказалась намного сложнее и противоречивее той несколько герметичной жизни, которая образовалась в училище. И качества эти с годами только укреплялись и развивались, впрочем, как и все остальные. Думаю, это происходило со всеми нами.
Думаю, важнейшим из этих качеств является умение трезво всматриваться во все процессы внешней и внутренней действительности, умение правильно оценивать их и делать правильные практические выводы. И не пасовать перед препонами, и верить своему предназначению, а не кому бы то ни было.
Что же касается творчества, оно ведь является производной личности, как бы «потом работающей души», и только стремящаяся развиваться личность может получить со временем право выносить на всеобщее обозрение плоды своих усилий. И плоды эти, зачастую, более чем скромные. А иначе ты, просто напросто, «писаришка штабной», как поётся в одной кадетской песенке, и ничего из себя не представляешь. Я стараюсь с большой осторожностью публиковать результаты этих изысканий, но и не зависеть при этом от посторонних мнений.
— Среди Ваших стихотворений – прекрасный (на мой взгляд, лучший из существующих) текст на музыку легендарного русского марша «Прощание Славянки». Расскажите об истории его создания.
— История эта вытекает их всего вышесказанного плюс из неудовлетворённости всеми существовавшими на тот момент текстами.
Мне хотелось точнее выразить своё отношение к высокой, неизмеримо тяжёлой и ответственной доле русского солдата. Хотелось создать настоящий гимн русскому оружию. Хотелось почтить память наших дедов и отцов, восславить их подвиги, оплакать их торжествующе-горькие высокие судьбы, показать их посмертие, увековечить их славу, дать должное направление нам, нынешним, и нам грядущим.
— Что бы Вы посоветовали начинающим пробовать перо?
— Если бы я считал, что имею право давать советы, то посоветовал бы всем нам, пишущим, и себе в первую очередь, как можно более бережно прислушиваться к далёкому пению наших дедов и отцов. К тому лазоревому перезвону золотых колоколов, что явственно доносятся из Руси Небесной, к тем откликам, которые звучат в ответ в наших собственных душах.
— Спасибо Вам, Юрий Игоревич, и удачи в Вашем творчестве!
Беседовал Вячеслав Бондаренко.
* * *
Владимиру Шемшученко
Прощание славянки
Дедов мужество и молодечество
Прославляли отцовы полки,
И за веру, царя и отечество
Поднимали врага на штыки.
Мы идем под родными знаменами.
Разгорается пламя в груди.
И, блестя золотыми погонами,
Офицеры идут впереди.
Проходят полки.
Прощайте, сынки.
Прощай, милый кров.
Не забывай своих сынов.
Уходит эскадрон,
Уходит в сиянье икон.
Сияют лики.
Мелькают пики,
Сверкая в отсветах погон.
Всеславянская дума народная
Собирается в наши полки.
Чтоб вовеки рождались свободными,
Поднимайтесь, славяне-братки.
Нашу общую силушку братскую
Собираем в единый кулак.
Пусть суровую песню солдатскую
Слышит наш затаившийся враг.
Прощай, мой родной,
Сынок дорогой.
Прощай, милый край,
Родная матушка, прощай.
Грохочет эшелон.
Стучит за вагоном вагон.
Родные хаты.
Поют солдаты.
Плывет прощальный перезвон.
Нас укрыли родными знаменами.
Никуда нам не нужно идти.
Мы лежим под святыми иконами.
Боже правый, прими и прости.
Дедов мужество и молодечество
Прославляли отцовы полки,
И за веру, царя и отечество
Поднимали врага на штыки.
Умолкли полки.
Простите, сынки.
Прощай, милый кров,
Не забывай своих сынов.
Уходит эшелон.
Плывет за вагоном вагон.
Родные хаты.
Молчат солдаты
Под погребальный перезвон…
Морской Собор
1.
Могучий купол серебрится
И золотятся якоря,
Толпятся дружками звоницы,
Струистость воздуха творя.
И крутоверхое клубенье
В апсидах деют облака,—
Как сами, вечное сквоженье
Сулят на вечные века.
Плыви, молитвенное счастье,
Над широтой бурливых вод
И утешай во тьме ненастья
Сиянья чающий народ.
2.
Лицо Собора обрамляла
Вода обводного канала,
Чернея траурным каре,
И те годины поминала,
Что и поныне на дворе.
Слезой поминовенье судят…
Пускай гранит слезы разбудит
Судеб неведомые сны.
Тиха безвестность наших судеб
В грозовье взвихренной страны…
Дымят ещё по водам лодки,
Идут развалистой походкой,
Взметают штормовой покров…
Под куполами воздух соткан
Из утонувших моряков…
От всех земель, гудящих мимо,
На остров, дедами любимый,
Летят и купно и поврозь,—
Под купол, памятью хранимый,
Веками взвихренный насквозь…
* * *
Сарматы
Мильоны вас.
Александр Блок
О Русь! Забудь былую славу:
Орёл двуглавый сокрушён,
И жёлтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамён.
Владимир Соловьёв
О, наступающий век! Упованье
Гимны за гимнами шлёт на уста, —
Многолучистых светил рассветанье!
Всечеловеческих братств полнота!
Даниил Андреев
Обрушились за сонмищами сонмы,
За лавой лава, за ордой орда,
Стекая от снегов по водам сонным,
Неспешно огибая города.
Последыши истаявшей Пангеи,
Прапращуры всевластных титанид,
Мы судеб возжигали апогеи
И низвергали тленное в аид.
Тогда – полу-туманны, полу-звучны,
Колеблемы струеньем льдистых крыл,
Мы ныне оботкались плотью тучной
Кож сыромятных и скрипучих жил.
На пастбищах, что станут Поднебесной,
Пасли стада молочных кобылиц,
И влагой океанской, а не пресной
Смывали пепел с горделивых лиц.
Степями, благодатными до края,
На Каспий растекались, на Азов,
Крошили от Алтая до Дуная
Подковами наш постоялый кров.
Мечам, что воткнуты во все пределы,
Молились в предуведанье креста.
Дух мечевой хранят и камень серый,
И новгородских капищ береста.
Праязыками засевали земли,
И оседали наши племена,
И прорастали, кликам нашим внемля,
Церквей и зиккуратов семена.
Но бездны временные беспощадны…
И пресеклась преемственности цепь…
Мы – здесь. Вернитесь. Судьбы ваши внятны.
Пространна даль, благоуханна степь.
Нам внятны мы! И дудочник тевтонский, —
В угрюмости погрязший белый брат,
Что искренно отцовские обноски
Былых венцов донашивать бы рад.
И жёлтый брат, что за горстями риса
Так жалко прячет жадную мошну,
И тщится пагод удержать карнизы,
Сползающие к илистому дну.
И красный брат, что в глубине шаманит,
Никак свою не высвободит боль,
И сам себя отъединеньем ранит, —
Боязнью сил и страшных наших воль.
Придите к нам! Ваш выродился гений.
К духовным да примкните праотцам!
И светом оботкутся ваши гены
По всем спиралям, петлям и концам.
Мы не на пир зовём, не на броженье
Беспамятством опустошённых глаз.
На возрожденье трудного служенья,
На жертвенную схиму кличем вас.
Услышьте, и смиритесь, и придите,
Оставьте ваши утлые дома.
Пора! Пора! Возбодрствуйте, не спите.
Пророчеств исполняются грома.
Уже грозятся древние скрижали.
Мы сами для себя их возвели,
Чтоб памятовать кровянистым далям
Лазоревую персть родной земли.
Столпы, колоссы, башни, обелиски
Под всяким небом ясно, как мечи,
Вам указуют на небесно-близких,
На нас, сквозящих в отсветах свечи.
И мы вам указуем из лазури:
Глядите, вот Александрийский столп!
И от него, предвестниками бури,
Идут кругообразно волны толп.
И сквозь тяжёлый зык уицраора*,
Сквозь сонмища с надеждой взнятых рук
Под пение молитвенное хора
Призвал вас вседержавный демиург.
И в светах золотой Руси Небесной,
В струенье стягов, в серебренье риз
Сияет над сквозящеюся бездной
Издревле возвещённый панрусизм.
_____________________
*Понятие и термин, которые выводит Даниил Андреев
в своей книге «Роза Мира».
* * *
Чернеет бездна и клубится рокот…
Из ямы пелена горящих глаз
Незряче, как одно пустое око,
Глазницею ощупывает нас.
Заблудших братьев, тускло-пламеносны,
Чернеют лица впадинами щёк,
И прощелк деревянный, будто кросны,
Охаживают их за щёлком щёлк.
Куда брести в окостенелых думах
И что удержит скудоносность рук?
И в гнусном щёлке плетевого глума
Хотя б один осмысленности звук…
Всмотреться и на дне людей увидеть…
Отцы пустынники, печальники отцы!
Как мало восклицания: «Изыди!»,
Чтоб плёток размочалились концы…
А глянешь ввысь – просторное сиянье,
Струенье риз, колышимость знамён…
И мы – посередине – в ожиданье:
Тьмой стать иль светом до конца времён.
Фёдоровский городок
Молчат полуразрушенные стены
В тенях благоуханных, будто липы.
На месте старом средь стволов толстенных
Лишь вороньё покашливает сипло.
Осыпался кирпич на крепостице…
Игрушечница белая резная
Позеленела на гербовной львице,
Печалуясь, раздольности не зная.
Со светом опочили в богадельне,
И опочили белые хоромы,
Держась во сне за крестик свой нательный,
Как голубь за державную корону.
Святая милосердная царица,
Святые милосердные царевны
Смотреть солдатам не страшатся в лица,
Ослепшие от смерти каждодневной.
«Терпи, соколик…», — раны омывая.
«Помилуй, Боже…», — закрывая веки.
«Мы встретимся в сени Господня рая.
Мы с вами пропадаем не на веки».
***
На солнце сквозит, золотится Исакий.
Горит амальгамная ртуть.
Алхимики древле подвигли на браки
Металлы, постигнув их суть.
Твой дед на мозаике здесь подвизался,
Начав от египетских сап.
Потом командором масонским венчался
На мастера смешивать вап.
Он смешивал силы: земную с небесной.
Он сажу с огнём голубым
Помешивал в тигле мутовкой чудесной, —
Сопряг непростое с простым.
Лазурную смальту и смальту заката
Собрал он владычьм перстом,
И, глядь, получилась волшебная смальта,
Зажглась на иконе потом.
И мне покорпеть бы, потщиться на ветке,
У Древа листы теребя,
Чтоб здесь, просквожённый величием предка,
Я мог не стыдиться себя.
Протопоп Аввакум
Брезжит пламя подземных мучилищ,
Кнутовьё и в глазницах смола,
Присосавшихся рылец и рылищ
Ожигающий ужас и мгла.
В самом сердце у вас козлорого
Злые звери ощерили пасть.
Нутревину блаженную Бога
Пожирают и жмурятся всласть.
На престоле мохнатые черви,
А не пастырь всесветлый, как встарь.
Коли царь засмердел хуже черни,
Он отступник Христу, а не царь.
Об Исусовом царстве меркуя,
Мол, не нынче, а пресотворив,
Он с трегубой бредёт аллилуей,
И не посолонь, а супротив…
Чтоб звериные рушились рати, —
Лишь о сём вопию и ропщу, —
Не устану козла обличати,
Попустительства не попущу.
И чтоб темень плотская истлела,
Засияла плотская лазурь,
Преклонитесь молельному делу
И отриньте кромешную дурь.
О небесном воспомнив оплоте,
Мя вспомяните, стыд вороша…
Догорает скотинушка плоти.
Отжигается смертью душа.
*****
Лазоревый всадник
Синеет матовое небо,
Синит волны рябую ртуть.
Где б ни был я – и где я не был –
На юг склоняется мой путь.
Пустыня горная во взоре
Отобразится чернотой,
Прольётся на пустыню моря
Сиянье синью золотой.
И над небесною пустыней,
На юг вздымая столп огня,
Стоит недвижно всадник синий
И дыбит синего коня.
Южная столица
Отныне здесь цветёт моя столица,
Где золотится синий горизонт.
На дальнем юге пролегла граница,
Во глубине страны Эвксинский Понт.
И нашими отныне берегами
В ладонях будто он преохранён.
Народ сызвеку собирает камни.
Теперь и этот камень огранён.
Ни прусов от псорыцарей, ни балтов
Не сберегла равнинная страна.
Тройным заслоном защищает Ялту
Великая таврийская стена.
Мы тавры и сарматы мы, и скифы.
И здесь, где укрощается борей,
Задолго до Пилата и Каифы
Богов мы чтили и святых царей.
До южного стекали океана
И поднимались сызнова наверх.
И расходились кольцами по странам,
Сарматским духом озаряя всех.
Соединили всех. И все языки
Сплёл воедино сущий наш язык,—
Как породил над морем эти блики
Для всех единый вышегорний блик.
Лучами славы сохранён отныне
Поклонный трепет стольных городов.
Сияет цареградская святыня
В соборной сини дальних куполов.
*******
Не пора ли нам, братцы, сойтись за столом,
Понудиться громовными дудками,
Да начать толковище о деле простом:
Отчего мы свихнулись рассудками?
Жили вместе, ведомы единой рукой
Государя, царя православного.
И заставами над пограничной рекой
Заслоняли его, богоданного.
Не тужили, служили, питали детей
Тихим светом, точимом иконами.
По лесам, по степям растекался елей,
Пенье дедов лилось перезвонами.
Разодрали нас волки, царя одолев…
Эй, ловцы, поведите-ка спинами,
Да гони супостата, как Вещий Олег,
Чтоб дымились бока лошадиные.
Затопчите хазара в сивашскую грязь,
Не томитесь, как будто вас сглазили.
Призовите царя, повинясь, помолясь.
Самозванцы-князьки повылазили.
Чтобы чашей единой, где радость и грусть,
Обнесли нас отцы-виночерпии.
Чтобы стала вовек нераздельною Русь,
Прояснились бы очи дочерние.
