ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
78
Ивар Петерс, 26 марта 1944 г., аэродром Вецуми
…Ночной аэродром был практически не освещен. Несколько бипланов «Арадо-66» выстроились один за другим у взлетно-посадочной полосы, ожидая разрешения на взлет. Моторы маленьких самолетов натужно ревели. Ивар Петерс, сидевший за штурвалом второй по счету машины, напряженно вглядывался в дежурного, который стоял на краю полосы с флажком в руках.
Это был самый первый боевой вылет в жизни Петерса. До этого все воздушные бои, которые он проводил, были учебными. Потом на протяжении трех лет была совсем другая служба, не имевшая ничего общего с небом и едва не сделавшая его сумасшедшим… И вот теперь он снова был наедине с небом и самолетом.
…Авиашкола «Ergänzungs Nachtschlachtgruppe Ostland», сокращенно ЕНО, в которой готовили латышских летчиков для боев на стороне Германии, в сентябре 1943 года была переведена из Таллина в Гробин. Командовали ею немцы – майор Эндресс и гауптманны Гротцке и Шнайдер, инструкторами тоже были немцы – лейтенант Наль, оберфельдфебель Абт и унтерфельдфебель Винтер. В конце сентября 43-го, пройдя в Риге медосмотр, Ивар в числе первых летчиков прибыл в Гробин, а 4 октября впервые после долгого перерыва поднялся в воздух. Несмотря на то, что он был профессиональным летчиком, в школе Петерс, как и все прочие, получил статус курсанта и был обязан пройти восемь этапов обучения.
Учились в школе на немецких самолетах «Арадо-66», «Бюкнер-131» и «Гота-145». Всё это были старенькие, начала 1930-х, бипланы. Кроме летчиков, в Гробине учились также механики, электрики, специалисты по авиабомбам, пулеметчики. Помимо занятий в воздухе, курсанты учили также основы строевой службы по пехотному уставу вермахта.
1 марта 1944-го в школе была сформирована первая латышская эскадрилья, получившая название Nachtschlachtstaffel I. Командовал ей гауптманн Альфредс Салминьш. Пилотами, помимо Петерса и Скулбе, были гауптманн Карлис Крастиньш, обер-лейтинанты Янис Карклиньш и Эдуардс Миллерс, лейтенанты Теодорс Абрамс, Оскарс Атренс, Янис Бруверис, Янис Гринбергс, Янис Лецис, Арнолдс Менцис, капралы Харийс Клинтс, Харалдс Макарс, Янис Муйжниекс и Жанис Тамсонс. В составе был и один русский по происхождению пилот – капрал Александр Беланин. Немцами были только офицер связи, обер-лейтенант Биндхак, да пятеро из 105 солдат наземной службы. На вооружении эскадрильи состояли 15 бипланов «Арадо-66», из учебных самолетов превращенных в легкие ночные бомбардировщики.
22-23 марта эскадрилья перелетела на фронтовой аэродром Вецуми – на самый восток Латвии. И вот – первый вылет. Несмотря на то, что «Арадо-66» были двухместными, в полет отправлялся только один пилот. Из оружия с собой брали автомат и пистолет. Бомбы – чисто символические: четыре четырехкилограммовых…
Взмах флажка. Первый «Арадо» заревел еще гуще, увеличил скорость и, подскакивая, побежал по полосе на взлет. Следом стартовал и Петерс. В лицо ударил ледяной ночной ветер, тьма, казалось, объяла всё вокруг. Выровняв самолет, он оглянулся. Чуть ниже расходились в разные стороны серые призраки — другие бипланы с черными крестами на крыльях…
…После того как Петерс получил перевод из «команды Арайса» в авиацию, он с радостью почувствовал, что его душевное и физическое состояние улучшается буквально на глазах. Он снова был в родной стихии. И мало-помалу всё происходившее с ним начиная с лета 41-го начало затмеваться новыми впечатлениями, вымываться из памяти и из души. Что-то Ивар вовсе напрочь забыл, и если бы ему напомнили, искренне удивился бы, что он это говорил или делал. Что-то он помнил, но ощущал при этих воспоминаниях давящий, душный ужас и тут же переставал об этом думать, чтобы не начался нервный припадок.
И еще он перестал ощущать потребность в покаянии. Он чувствовал себя так, как чувствует человек, ловко и умело сменивший невыгодные ему обстоятельства на выгодные. Прежнее осталось в прошлом, его нельзя было исправить или переделать. Так зачем о нем думать?.. Гораздо важнее было думать о будущем, а для этого нужно было зарекомендовать себя опытным и инициативным пилотом…
…Задача эскадрилье была поставлена самая простая – тревожить советские тылы мелкими налетами. Лететь от Вецуми до целей – деревень Кисели и Немоево, что рядом с городом Остров – всего-то двадцать минут. И не успел Петерс насладиться чувством одинокого ночного полета, как уже пора было приступать к работе…
К целям «Арадо-66» подползали с выключенными моторами, на низких высотах. Такую тактику позаимствовали у русских – их «кофейные мельницы», как в вермахте называли фанерные бипланы У-2, причиняли по ночам уйму неприятностей. Собственно, и саму идею ночных бомбардировочных эскадрилий, вооруженных учебными самолетиками, тоже взяли у русских.
Первые мелкие бомбы пошли к земле. Взрывы отсюда, с высоты, казались несильными хлопками, будто кто-то, балуясь, взрывал петарды. И тут же русские позиции ожили. С земли застучали автоматы, захлопали винтовки, ночной воздух наполнился противным пением пуль.
Но «Арадо-66» уже включали двигатели и разворачивались, ложась на обратный курс. «Вот так вам, милые друзья, — злорадно думал Петерс, — не поспите сегодня ночью, а значит, завтра днем будете как дохлые мухи…»
Он оглянулся назад, вниз. Там, в ночи, на земле горели веселые огоньки, что-то вспыхивало, шипело и рвалось. Выглядело красиво и вовсе нестрашно. И самое главное, совсем не нужно самому наводить автомат на живых людей и нажимать на спуск. Просто управляешь самолетом и бросаешь бомбы, а техника всё делает за тебя.
…Опрокинутый санитарный автобус на шасси полуторки лежал на боку в кювете. Огонь уже охватил весь капот машины, вот-вот мог взорваться бензобак. Но санитарки продолжали самоотверженно вытаскивать из автобуса раненых. Удалось вытащить уже пятерых – майора, старшего лейтенанта, старшину и двух красноармейцев. Внутри оставались еще восемь…
— Потерпи, голубчик, потерпи, — приговаривала сквозь зубы младший сержант медицинской службы Елена Потапенко, осторожно вытаскивая сквозь разбитое стекло очередного раненого – ефрейтора с ярко выраженной восточной внешностью. – Уже немножко осталось…
Ефрейтор жалобно простонал что-то не по-русски.
— Сейчас, сейчас…
Выбравшись с раненым наружу, Елена на секунду остановилась перевести дух, мельком взглянула наверх (вражеские самолеты уже удалялись, гул их отползал на запад) и снова бросилась к автобусу. И в этот момент взорвался бензобак. Яркое пламя осветило вытянувшихся на обочине раненых, грязную, раскисшую весеннюю дорогу и тело старшей по машине – Любы Прокофьевой, на иссеченной осколками шинели которой топорщились узкие полевые погоны лейтенанта медицинской службы…
…17 мая 1944 года лейтенант вермахта Ивар Петерс за активную боевую работу и успешные бомбардировки русских позиций получил из рук командира эскадрильи гауптманна Альфредса Салминьша Железный крест 2-го класса. Он с гордостью скосил глаза на мундир и больше всего жалел в эту минуту, что по правилам Железный крест 2-го класса можно носить на форме только в день награждения – дальше его заменяла лента в петлице…
Юрий Варламов, 5-20 мая 1944 г., Нью-Йорк – Гётеборг — Стокгольм — Москва
…Огромная парковка нью-йоркского пассажирского порта была забита автомобилями. На въезде терпеливо стояли в очереди, казалось, все представители американской автомобильной промышленности — огромные «Линкольны», «Кадиллаки» и «Паккарды», более скромные, но все равно представительные «Бьюики», «Крайслеры», «Доджи», «Терраплэйны», «Олдсмобилы», «Студебеккеры», «Меркьюри», «Плимуты», «Де Сото», «Хадсоны» и уж совсем скромные «Форды» и «Шевроле», на которых, по понятиям американцев, ездили бедняки и неудачники. Сидевший за рулем «Чейс» показал высокому негру-парковщику картонный квадратик, показывающий принадлежность водителя к дипломатическим сотрудникам, но тот только виновато пожал плечами и попросил подождать. Лишь через десять минут из дальнего угла парковки выехал черный «Додж», и негр повелительно махнул рукой, показывая, что «Чейс» может занять его место. Синий «Де Сото S-6 Кастом Де Люкс» модели 1939 года (производство легковых автомобилей в США было остановлено в 1942-м, и все машины вокруг без исключения были довоенными) плавно скользнул в образовавшееся пространство и замер.
Вместе с «Чейсом» Юрий Владимирович по специальному пологому пандусу направился к международному пассажирскому причалу. Там народу было немного – большинство людей, отправлявшихся через океан, делали это по долгу военной службы и на боевых кораблях. Пассажиров, которые собирались подняться на борт шведского лайнера «Дроттнингхольм», ходившего по маршруту Нью-Йорк – Гётеборг, было совсем немного. В основном это были американские и шведские дипломаты и бизнесмены. Они небольшими группками толпились на причале. Раскатисто и громко звучала английская речь и приглушенно – шведская.
На прощание «Чейс» крепко пожал руку Варламова.
— Ну, передавайте приветы всем нашим. Кланяйтесь Москве… — «Чейс» вздохнул. – Вы счастливчик, скоро сможете пройтись по улице Горького, по бульварам… А вот я их увижу еще нескоро.
— Обязательно передам. Очень рад был работать с вами.
«Чейс» улыбнулся и поднес ладонь к широкополой, по последней моде, шляпе…
Стюарды в голубой форме с надписями «Swedish American Line/Svenska Amerika Linjen» начали вежливо приглашать пассажиров подняться на борт. Юрий Владимирович разместил вещи в небольшой, но уютной каюте и вышел на палубу. «Чейс», стоя на краю причала, махал шляпой. Пароход издал внушительный густой гудок, из его трубы вырвались клубы дыма…
«Дроттнингхольм», постепенно набирая скорость, шел по Гудзону. Мимо проплывали борта коммерческих пароходов, огромных трансатлантических танкеров и сухогрузов. Миновали корпус транспорта «Лафайетт» — бывшего французского лайнера «Нормандия», все трубы, мачты и надстройки которого были срезаны после катастрофического пожара двухлетней давности…
Яркое весеннее солнце бликовало на шпилях небоскрёбов. Привычно отыскивая глазами остро заточенный «карандаш» самого красивого из них, Крайслер-билдинг, Варламов вспоминал шифрограмму, полученную им неделю назад:
«Центр – Монаху.
Благодарим вас за активную и качественную работу. Приказываем свернуть деятельность и готовиться к отбытию на Родину».
Такая краткость и скоротечность заставляли задуматься. Что стоит за срочным отзывом в Москву?.. Поневоле вспоминались судьбы многих сослуживцев, исчезнувших в конце 1930-х. Некоторых из них тоже внезапно вызывали из резидентур в Центр, после чего обратно они уже не возвращались…
Снова и снова Варламов прокручивал в голове всё, что могло повлиять на такое решение Центра, но, как ни старался, ни находил ничего такого, что указывало на какие-то недостатки в его работе. Да и в шифрограмме она была названа активной и качественной. Может быть, это просто перевод на новый участок?.. Но почему ему было приказано возвращаться морем, через Швецию, а не по воздушной и вполне надежной трассе Фербэнкс – Уэлькаль – Красноярск, которой пользовались советские дипломаты в США?.. Теряясь в догадках, Юрий Владимирович стоял у леера и прощался с Нью-Йорком – на этот раз уже навсегда, насовсем…
…Варламов не знал о том, что этой шифрограмме предшествовал доклад начальника Главного Разведывательного управления РККА генерал-лейтенанта Ильичёва Сталину, состоявшийся 20 апреля. В числе других вопросов Ильичёв доложил Верховному Главнокомандующему и о положении дел в американской резидентуре.
— Товарищ Сталин, Монах находится в опасном положении. После того, как благодаря ему нам стала доступна информация о секретных соглашениях, заключенных в Квебеке, американцы начали плотную разработку всех, кто мог предоставить эту информацию нашим. Сейчас главным подозреваемым является генерал Джеймс Мэддэн… Уверенности в том, что он не будет арестован и не сдаст Монаха, у нас нет. Рисковать Монахом мы больше не можем. Его нужно немедленно отзывать назад.
Сталин пожал плечами.
— Ну так отзывайте. И сразу же после того как он прибудет, пригласите его ко мне…
…Удивительно было пересекать Атлантический океан в разгар боевых действий!.. Подобный опыт у Варламова уже был – зимой 1917-го английский «Олимпик» доставил его из Америки в Великобританию. Но тогда была опасность того, что лайнер будет атакован германскими субмаринами. Теперь же путешествие проходило под флагом нейтральной Швеции. «Дроттнингхольм» шел в мирной расцветке, резко выделяясь этим на фоне других кораблей, окрашенных в блеклый серый цвет или «рэззл дэззл» — резкие геометрические фигуры, искажавшие очертания корабля и затруднявшие определение его скорости и курса.
Миновав Северное море, лайнер вошел в пролив Скагеррак. Где-то слева по борту теперь была оккупированная Норвегия, справа – оккупированная Дания. Не раз Варламов видел с борта «Дроттнингхольма» идущие в надводном положении германские субмарины. Видимо, в этом районе фашисты чувствовали себя хозяевами положения и не особенно опасались авиации и флота союзников.
В конечном пункте назначения – Гётеборге — погода стояла ясная и прохладная. Над поверхностью реки Гёта-Эльв, в устье которой стоит город, дул крепкий ветер. И снова, как и в далеком 1915-м, Варламова поразила картина мирной, беспечной страны, далекой от всяких военных треволнений. Америка, та хоть воевала, несла потери, хотя на виде Нью-Йорка это и не особенно сказывалось. А Швеция была нейтральной и в Первой, и во Второй мировой войнах. Правда, Варламов отлично знал о том, что нейтралитет этот был в пользу Германии. Немецкие войска могли свободно следовать через территорию Швеции в Финляндию, а шведские суда доставляли в Германию железную руду. Правда, с недавних пор Швеция под впечатлением последних событий на фронте начала сворачивать сотрудничество с Германией.
На причале гётеборгского пассажирского порта Юрия Владимировича встречал высокий, с отличной офицерской выправкой седоусый человек лет 65 на вид. Это был Владимир Арсеньевич Сташевский, капитан 1-го ранга Русского Императорского флота. В 1914-17 годах он был морским агентом (военно-морским атташе) России в Швеции, Норвегии и Дании. После революции остался в Стокгольме, в 1933-м получил гражданство СССР и с 1939 года работавший на советскую разведку под псевдонимом «Адмирал».
— Здравствуйте, — отчетливо, по-петербургски выговаривая каждую букву, произнес Сташевский. – Мне поручено доставить вас из Гётеборга в Стокгольм. Пожалуйте в машину.
Варламов невольно удивился – неужели немолодой уже человек сам сядет за руль, ведь дорога от Гётеборга до Стокгольма неблизкая. Но Сташевский так лихо тронул с места свой «Ауди», что всякие сомнения Юрия Владимировича в его профессионализме как водителя отпали.
…Четыреста шестьдесят шесть километров, разделявших два города, преодолели за пять с половиной часов. Дорога была интереснейшей. Миновали города Борас, Йёнчёпинг, Гускварна, Линчёпинг, Норрчёпинг, долго ехали вдоль берега огромного озера Веттерн… В дороге пару раз останавливались перекусить в придорожных кафе, и Варламов снова поразился тому разительному контрасту между тем, что творилось в мире, и тихой, сонной жизнью шведской провинции. Пиво «Коппабергс» здесь было высококачественным, кофе – настоящим, мясо – отлично прожаренным. И никаких бомбежек, никаких танковых атак. По поверхности озера скользили прогулочные лодки и катера…
— Ну, свои трудности есть и здесь, — не согласился Сташевский, когда Варламов поделился с ним своими наблюдениями. – Здесь ведь тоже всё по карточкам, как и в воюющих странах. Не лимитированы только молоко, овощи, рыба и картошка. А так по карточкам можно получить 400 граммов сахара и 230 граммов мяса в неделю… Кстати, в Стокгольме уже два года как работает магазин, где можно купить мясо ворон, чаек, барсуков, белок и лис.
Варламов с подозрением покосился на свой бифштекс.
— Мы-то сейчас не лису едим, надеюсь?
Сташевский засмеялся.
— А кто их знает. Может, и лису…
…В Стокгольме Варламов первым делом направился к советскому военному атташе, 38-летнему полковнику Николаю Ивановичу Никитушеву, более известному ему как руководитель советской резидентуры под псевдонимом «Акасто». Тот предложил Варламову отдохнуть после длительной дороги, но Юрий Владимирович поблагодарил и отказался, тем более что самолет на Москву отправлялся уже через полтора часа.
Внутри «Ли-2» с надписью «Аэрофлот» на фюзеляже было пусто. Для единственного пассажира заботливо приготовили свежие газеты. Юрий Владимирович первым делом просмотрел сводку Совинформбюро от 18 мая. Существенных изменений на фронтах не было; бои шли в районах Станислава, Тирасполя, Витебска и Мозыря. Внимание Варламова привлекла следующая информация: «Несколько партизанских отрядов, действующих в Минской области, окружили немецкий гарнизон в одном населённом пункте. В ожесточённом бою партизаны уничтожили роту гитлеровцев. Захвачены у немцев 2 орудия, 11 пулемётов, несколько десятков винтовок и 10 тысяч патронов. В другом районе гитлеровцы направили против партизанского отряда карательную экспедицию, насчитывавшую до 600 штыков. В результате упорных боёв советские патриоты успешно отбили все атаки и нанесли противнику серьёзный урон». «Может быть, и Серёжка там был…», — подумал Юрий Владимирович, не догадываясь в эту минуту о том, что был совершенно прав…
Моторы «Ли-2» загудели гуще, надрывнее. Самолет побежал по взлетно-посадочной полосе. И хотя впереди был опасный полет – предстояло лететь над Балтикой, где можно было наткнуться на немецкие истребители, — Варламов откинулся на спинку мягкого кресла и прикрыл глаза. Впереди была Москва…
…Зеркало в номере гостиницы «Москва» было огромным, оно отражало Варламова с ног до головы. Еще в марте 43-го, в советском посольстве в Вашингтоне, Юрий Владимирович впервые увидел на наших офицерах (это слово как-то незаметно вошло в обиход вместо «командира») новую форму с погонами, но сам ее надел только теперь, в Москве. Он с нескрываемым удовольствием облачился парадную вне строя форму, которая, согласно Правилам ношения формы одежды, надевалась при личном представлении высшим государственным деятелям: темно-синие брюки и темно-зеленый китель со стоячим воротником и красивыми золотыми петлицами на нем– такие в 1940-м ввели для генералов, а теперь и для старших офицеров тоже. Единственная медаль – полученная еще в 1938-м юбилейная «ХХ лет РККА» — теперь крепилась не к прямоугольной колодочке на красной ленте, а к пятиугольной, введенной летом 43-го. На золотых погонах с малиновыми просветами – две серебряные звездочки, разнесенные по краям просветов, как на погонах дореволюционного майора, упраздненных еще при Александре III. Всё возвращалось. Варламов вспомнил, как снимал погоны в декабре 17-го, в купе поезда Гельсингфорс – Петроград, как плакал тогда злыми слезами… И вот он снова вернулся из Америки через Швецию, но теперь всё наоборот – он надевает погоны. Не удержавшись, Юрий Владимирович поднес к губам китель и прикоснулся к звездочкам…
О том, что ему предстоит визит в Кремль, Варламова предупредили сразу же по прилете в Москву. Юрий Владимирович надеялся, что ему разрешат съездить хотя бы на могилу жены, но его сразу же повезли в гостиницу, где уже дожидался его комплект свежепошитой формы. Несмотря на то, что Кремль был рядом, туда Варламова повезли на машине – хорошо знакомом по Америке «Паккарде».
В большом «предбаннике» кабинета Сталина работал радиоприемник. Секретарь вождя, генерал-майор Александр Николаевич Поскрёбышев, пригласил Варламова войти.
Верховный Главнокомандующий стоял в дальнем углу своего обширного кабинета. На Сталине был светло-серый китель с погонами Маршала Советского Союза и одинокой медалью «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда. Это был второй раз, когда Юрий Владимирович видел вождя так близко. И если в 1928-м Сталин запомнился ему как черноусый и черноволосый, полный энергии, то теперь, в 1944-м, перед ним стоял… нет, не старик, но очень немолодой человек, в усах и шевелюре которого преобладала седина. Движения вождя были медлительными, если не сказать усталыми. И лишь в желтых глазах по-прежнему искрились огромная внутренняя сила и ум.
Преодолев первоначальное оцепенение, — ведь он находился в кабинете, где вершились судьбы всего мира, — Юрий Владимирович отрапортовал:
— Товарищ Сталин, подполковник Варламов по вашему приказанию прибыл.
Сталин ничем не дал понять, что знает Варламова лично. Его лицо оставалось непроницаемым.
— Здравствуйте, товарищ Варламов, — проговорил он неторопливым глуховатым голосом. – Вы только что приехали из Америки… Расскажите, что вы думаете о планах наших союзников в отношении Германии.
Слово «союзников» Сталин слегка подчеркнул саркастической интонацией.
Юрий Владимирович на минуту растерялся. Он не был готов к такому обобщающему докладу. Но тут же в памяти вспыло старое кадетское правило: не теряйся ни в какой ситуации! Всегда можно выкрутиться, даже если ты уверен, что выкрутиться невозможно…
И он заговорил, стараясь выстраивать свою импровизированную речь четко и последовательно. Он говорил о Рузвельте, о Квебекской и Тегеранской конференциях. О тайных встречах шефа абвера адмирала Канариса и главы британской разведки МИ-6 Стюарта Мензиса. Напомнил о том, сколько тянули союзники с открытием Второго фронта в Европе. Процитировал слова Черчилля, сказанные им еще в 1942-м: «Варваров нужно остановить как можно дальше на востоке».
— Всё это свидетельствует, на мой взгляд, об одном – союзники по антигитлеровской коалиции стремятся разыграть ту же схему, что и во время империалистической войны. Тогда основную тяжесть сражений приняли на себя страны континентальной Европы, а Америка, вступив в войну на завершающей стадии, получила возможность навязать всем свою волю на Версальской конференции… К сожалению, существует вероятность того, что Красная Армия столкнется в Европе с объединенными силами американских, британских и денацифицированных германских войск, которые попытаются задержать ее на границах 1941 года. Но для этого союзникам предстоит осуществить сложную операцию – устранение Гитлера и государственный переворот в Германии. Таких шагов от них стоит ожидать в самое ближайшее время. В том же случае, если убийство Гитлера и переворот в Германии по каким-либо причинам провалятся, союзники, скорее всего, откажутся от своей авантюры.
Сталин слушал молча, не перебивая. Чуть подымливала в согнутой руке его трубка. По лицу вождя было непонятно, согласен он с Варламовым или нет.
— Приятно, товарищ Варламов, что вы не забываете одну из главных истин, на которую в последнее время многие не обращают внимания, — наконец тихо произнес Сталин, — а именно: врагами Советского Союза являются все капиталистические страны, в том числе и те, которые изображают из себя его друзей. То, что в Квебеке между Америкой и Англией были достигнуты подобные тайные соглашения, недостойные искренних союзников, лишь подтверждают эту простую истину… В Тегеране мы дали понять американцам и англичанам, что находимся начеку и в любом случае не потерпим никаких попыток вести сепаратные переговоры с противников у нас за спиной. Но в том, что американцы и англичане и впредь не будут оставлять таких попыток, вы правы… — Сталин усмехнулся. – Ну что же, нам есть что им противопоставить.
Наступила пауза. Неожидано глаза Сталина потеплели, он усмехнулся.
— Ну что, товарищ Варламов, не надоело вам в Америке?..
— Если честно – надоело, товарищ Сталин. Но я готов выполнить любой приказ, который отдадут мне партия и правительство.
— Это хорошо, — кивнул вождь и неожиданно спросил: — Если не ошибаюсь, вы заканчивали кадетский корпус?
— Так точно, — не скрывая удивления, отозвался Варламов. – В 1910 году закончил Полоцкий кадетский.
Сталин помолчал.
— Вы, наверное, знаете о том, что 21 августа прошлого года мы решили создать Суворовские военные училища по типу старых кадетских корпусов. Но у нас осталось не так много людей, которые помнят дух кадетских корпусов, их традиции. Думаю, что вы могли бы стать тем человеком, который очень многое мог бы сделать для становления Суворовских училищ.
Юрий Владимирович напрягся от волнения. Конечно же, он знал о том, что в СССР были созданы Суворовские училища, напоминавшие прежние кадетские корпуса, и искренне радовался этой новости. Но и не сказать то, что он должен был сказать, сил не было…
— Товарищ Сталин, если возможно, я прошу направить меня в ряды Действующей армии, — твердо проговорил он. – В годы Отечественной войны я не считаю себя вправе находиться в тылу… Мой сын сейчас находится в партизанском отряде в Белоруссии. Если моя отправка на фронт невозможна, прошу направить меня в тот же отряд, где сражается сын.
Лицо Сталина сделалось задумчивым.
— Да, дети… — проговорил он глухо. – У меня двое сыновей, один погиб год назад в немецком концлагере, второй с позавчерашнего дня командует авиадивизией… И тоже так хочется иногда – где-то уберечь, где-то оградить, где-то подсказать… Но – что делать? Я на службе, вы тоже на службе, сами всё понимаете. И совесть насчет того, что вы будете в тылу, пусть вас не мучает. Я тоже в тылу. – Сталин чуть усмехнулся. – А вы встретили войну на западной границе, выходили из окружения, были ранены, потом партизанили… Повоевали дай Бог каждому. Вот только наград почему-то не видно. – И Сталин кивнул на одинокую медаль на кителе Варламова.
— И все-таки сейчас разворачиваются решающие бои с фашизмом, — упрямо произнес Юрий Владимирович. – Фронт движется на запад. Находясь в Америке, я хотел, мечтал попасть на фронт!.. Очень вас прошу, товарищ Сталин…
Верховный Главнокомандующий нахмурился.
— Товарищ Варламов, не заставляйте себя уговаривать. Есть воинская и партийная дисциплина, есть служебный долг. И есть дети, которых надо воспитывать, прививать им лучшие традиции нашего офицерства. Наша смена. Кто будет ими заниматься, если все будут на фронте?..
Юрий Варламов – Сергею Варламову, 30 мая 1944 г., Москва – Рудобелка
«Дорогой Серёжа,
Ну вот я и вернулся из своей командировки. Много чего повидал и много где побывал, при встрече обязательно расскажу. Могу сообщить, что представлен к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени, но за что именно – тоже отдельный разговор.
Сейчас я передаю дела на прежнем месте и принимаю на новом. Работа предстоит интересная. Хотя, конечно, я предпочел бы фронт. Но приказ есть приказ.
Мой дорогой сынок, напиши мне, как идет твое партизанское житье-бытье, о чем ты думаешь и мечтаешь, о чем грустишь, что вспоминаешь – короче, обо всём. Очень надеюсь, что скоро мы увидимся. Всё к этому идет.
На маминой могиле я бываю дважды в неделю. Она была уже подзапущена, но я привел ее в порядок.
Обнимаю тебя и целую,
Твой отец, подполковник Ю.Варламов».
Сергей Семченко, 1 июня 1944 г., Бела Црква
Яркое летнее солнце заливало двор корпуса – вернее, здания Донского Мариинского института, в котором корпус существовал с апреля 1942-го. Сергей Семченко уже в который раз приник к фотоаппарату, стремясь поймать наиболее впечатляющий ракурс. Перед ним вытянулись в струнку кадеты Роты Его Высочества – выпускники 1944-го, XXIV выпуск 8-го класса. На правом фланге стояли подполковники Николай Евгеньевич Филимонов и Мстислав Аполлонович Левитский.
— Ну что вы там возитесь, Семченко? – недовольно окликнул фотографа командир роты. – Раз-два и готово…
— Не торопите художника, господин подполковник, — под общий смех отозвался Семченко. – Хочется же не тяп-ляп, а чтобы на века…
— Ну ладно, валяйте на века, — покладисто кивнул Филимонов.
…За те месяцы, которые Сергей Семченко служил в 1-м Русском корпусе сторожем, он незаметно для себя втянулся в окружавшую его кадетскую жизнь. Благодаря общительному характеру и окружавшему его фигуру романтическому ореолу (двадцать лет не ходил, а потом встал и пошел!..), он приобрел множество хороших знакомых среди местных русских, в первую очередь среди преподавательского состава корпуса. Воспитатели полковник Потапов, капитан Шестаков, капитан Лавров, — эти имена стали для Сергея такими же дорогими, как имена его соседей по Шипкинскому инвалидному дому. Сергей с волнением увидел, какие усилия были положены на то, чтобы сберечь, сохранить единственный в мире оазис русского кадетского воспитания. Здесь, казалось, остановилось время – висели на стенах портреты императоров, звучали старые военные песни, хранились под стеклом в музее военные реликвии. Когда Семченко впервые с 1910 года увидел родное Полоцкое знамя – величайшую святыню 1-го Русского корпуса, — то заплакал…
И в то же время Сергей не мог не понимать, как хрупок и беззащитен мирок русских кадет, с какими угрозами предстоит ему столкнуться в ближайшем будущем. Вслух об этом преподаватели старались не говорить, а вот кадеты, по наблюдениям Сергея, уже не скрывали своих симпатий – кто к Красной Армии, кто к Русскому Охранному корпусу. Гадали, где будет линия фронта через месяц, через два месяца. И Семченко понимал: рано или поздно и ему предстоит решать, что предпринять, как действовать. Потому что ситуация 1920 года неизбежно повторится. Только тогда Красная Армия не дошла до Европы, а теперь дойдет…
В душе Сергея боролись противоречивые чувства. С одной стороны, он ликовал, когда узнал, что 10 апреля 1944-го была освобождена его родная Одесса, радовался тому, что в РККА были введены погоны и снова гордо зазвучало слово «офицер»… С другой стороны – для этих самых офицеров с погонами он, как ни крути, оставался идеологическим врагом и подлежал уничтожению. Как и все кадеты, как и весь кадетский корпус. Ведь он был создан для борьбы с Советской властью.
Что будет с корпусом, если возникнет угроза для его существования со стороны красных, никто всерьез не думал. В конце концов, чтобы добраться до Югославии, Красной Армии предстояло преодолеть еще Румынию, а она наверняка будет защищаться. Ведь там нефть, благодаря которой всю войну летали немецкие самолеты и ездили немецкие грузовики. А значит, румынские нефтяные месторождения Гитлер и Антонеску будут оборонять за последней капли крови. Возможно, Плоешти превратится в этакий второй Сталинград… Словом, до Югославии дело дойдет еще нескоро. А за это время что-нибудь придумается.
И тем не менее запах войны, ее тяжкий, душный запах уже доносился и сюда. После Рождества как-то неожиданно объявили, что отныне кадеты будут учиться стрельбе из боевого оружия, и 17 января корпусу выдали 35 французских винтовок системы Лебеля и три югославских карабина системы Маузера. Под руководством полковника Потапова и подполковника Филимонова кадеты Роты Его Высочества прослушали курсы теоретической подготовки по стрельбе и в мае 1944 года чуть ли ни ежедневно бывали на стрельбище. А 25 апреля в Белой Цркве впервые объявили воздушную тревогу. И первые жертвы среди своих – 16 апреля, на Пасху, в Белграде погиб во время налета американских «Летающих крепостей» выпускник корпуса Саша Лукьянов.
Конечно, главной целью Сергея оставалась месть за Ивана. Но, к огорчению Семченко, искомый Йозеф Ляхор больше в Белой Цркве так и не появился. Кадеты с удовольствием помогали Сергею и непременно сообщили бы, если бы Ляхор «засветился» в городе – в маленькой Белой Цркве любой залетный воробей был событием и вызывал всеобщие толки… Но шло время, а Ляхор не приезжал. И о судьбе Ивана не было возможности узнать никаких подробностей. Был человек, и нету. Словно вернулись страшные 1918-20 годы, когда люди тоже пропадали бесследно.
…И вот настал солнечный четверг 1 июня. Сегодня кадеты-выпускники разъезжались на летние каникулы. 15 мая закончился учебный год для выпускников, а 27 мая – и для остальных кадет. Отмечалось это по традиции взаимными песнями – выпускники спели всем остальным «Дети, в школу собирайтесь!», а 7-й класс пропел восьмиклассникам «Ответ», содержавший веселый «разбор» каждого выпускника в особицу. Во вторник, 30 мая, в корпусе состоялся торжественный акт по случаю окончания учебного года. Впереди выпускные экзамены, так называемая Великая Матура. Но это только через девять дней, а пока – фотография на память и по домам…
…Рота Его Величества стояла в югославских касках, только вице-фельдфебель Дима Николаев и вице-унтер-офицер Витя Полубелов, стоявшие рядом с офицерами на правом фланге, были в пилотках. Семченко на мгновение замешкался, рассматривая лица кадет. Владимир Азаренко-Заровский, Роман Алексеев, Сергей Алферов, Игорь Амосов, Сергей Артонов, Николай Балашев-Самарский, Петр Бурлаков, Валерий Мингин, Владимир Писаревский… Сегодня все они живы и счастливы. Так же, как были счастливы выпускники Полоцкого корпуса в далеком 1910-м. Что их ждет впереди? «Интересно, а они дают друг другу какие-нибудь клятвы? – подумал Сергей. – Я-то нашу наизусть помню до сих пор…»
— Ну что вы застыли, штабс-ротмистр? – уже вполне грубо окликнул его подполковник Филимонов. – Хотите, чтобы у кадет на касках плескавицу можно было жарить? Давайте снимайте.
— Виноват, господин подполковник, задумался… Внимание, сейчас вылетит птичка!..
…И вот торжественный день 12 июня. Осталась позади Великая Матура, теперь только – прощаться с корпусом и друг другом.
Корпусной священник иеромонах отец Антоний Бартошевич отслужил молебен. В храм было внесено Полоцкое знамя, выпускники по очереди приложились к кресту. После краткого слова представителя Министерства просвещения, Генерального штаба полковника Ивана Федоровича Патронова вперед вышел директор корпуса, генерал-майор Александр Григорьевич Попов.
— Сегодня стены родного корпуса покидает XXIV выпуск… Вылетает из гнезда новое поколение наших оперившихся птенцов. Но сейчас они уже не птенцы, а молодые орлы, которым предстоит скоро расправить крылья. Сегодня я особо хочу отметить понимание их обязанностей, уменье согласовать подчиненность начальству с умелым руководством младшими кадетами. Благодаря этому учебный год, протекавший в трудных условиях, прошел исключительно мирно. Но впереди у них очень трудное и ответственное время… — Генерал поправил очки. – Я призываю вас к решительной борьбе с поработителями нашей Родины. Ныне нельзя думать только о себе, нельзя создавать прочной личной жизни, пока не разрешится главное — мировая борьба, благоприятный исход которой только и определит судьбы отдельных людей.
«Волнуется, — думал Семченко, глядя на то, как сбивчиво подбирает директор слова. – И то правда, ведь он, скорее всего, понимает, что это последний выпуск… И все здесь понимают. Но делают вид, что все в порядке».
А может, и надо так – делай, что должно, и будь что будет?..
После Попова слово взял гость из Белграда, генерал-майор Иван Сергеевич Свищев, в годы Великой войны возглавлявший военно-топографическое училище. Он от души поздравил кадет с завершением учебы и пожелал полной удачи в жизни от своего имени и имени генерала Крейтера…
Уже на улице, щурясь от нестерпимо яркого солнца, выпускники рассматривали только что полученные от Попова купоны на приобретение штатских костюмов и белья в Белграде. Это были традиционные подарки – первые костюмы выпускники получали от корпуса.
— Смотрите, господин штабс-ротмистр, — растерянно произнес Игорь Амосов, — купоны. Теперь придется в штатском ходить.
— Что, только теперь поняли, что всё позади? – засмеялся Семченко. – Ничего, одно позади, другое впереди. У нас в Полоцке так говорили: тот не кадет, кто не уважает прошлое, не радуется настоящему и не думает о будущем. Вот и следуйте мудрому правилу.
Ребята немного приободрились, на их лицах появились улыбки.
По улице мимо храма медленно прокатил «Опель-Блитц» с номерами СС. Сидевшие в кузове солдаты молча провожали столпившихся на крыльце церкви кадет тяжелыми взглядами…
Сергей Варламов – Юрию Варламову, 19 июня 1944 г., Рудобелка – Москва
«Дорогой папа, здравия желаю!
Я страшно рад, что ты вернулся из командировки. Конечно, хотелось бы тебя обнять, и жаль, что тебя решили оставить в тылу. Но с другой стороны – пользу Родине приносить можно везде, и Победу приближать тоже. Уверен, что у тебя это будет получаться лучше, чем у многих, которые кричат, что не жалеют для страны никаких сил.
У меня всё хорошо. Тяжелые времена для нас были зимой и в марте, когда фашисты прижали нас крепко. Пришлось прорываться с боем, но прорвались все-таки. Теперь время приближается решительное. Мы готовимся дать немцам последний бой и наконец выгнать их к чертовой матери отсюда. В воздухе пахнет победой. То и дело мы видим над головами самолеты с красными звездами, слышим канонаду, и это верный признак того, что Красная Армия уже не в сотнях, даже не в десятках километров от нас, а просто – в километрах.
О чем я думаю, о чем мечтаю? Конечно, мечтаю воевать и дальше, уйти с Красной Армией после освобождения. Почти все наши ребята так думают. Конечно, кого-то оставят по комсомольской линии восстанавливать разрушенное хозяйство, но все надеются – лишь бы не меня! Хочется гнать фрица с родной земли и мстить за маму, хотя поверь, что отомстил за нее я уже с лихвой.
Часто вспоминаю девушку, в которую был влюблен сразу после окончания школы. Раньше как-то стыдно было об этом писать, а теперь чувствую, что ничего стыдного нет. Обычные школьные сантименты. Зовут ее Лена Потапенко, и она в октябре 41-го, в день гибели мамы, была эвакуирована с родителями в Куйбышев. Прощаясь, мы обещали друг другу встретиться в шесть часов вечера после войны у Большого театра. Встретимся ли? Помнит ли она меня? Жива ли?.. Столько всего случилось за это время. Но иногда мне кажется, что помнит и придет. Это согревает душу.
Маму я тоже часто вспоминаю. Но это уже влечет за собой слезы. Стараюсь, чтобы их никто не видел: партизаны – народ веселый, засмеют так, что мало не покажется.
…Пришел Павел Панасюк, зовет на задание. Это мой хороший друг, который пришел в отряд зимой 41-го. Лейтенант Красной Армии, взятый в плен в начале войны и бежавший из плена. У нас к нему долго относились с недоверием, но потом он завоевал общее уважение. Павел старше меня на шесть лет, родом из Одессы и относится как к младшему брату.
Ну всё, пора уже идти. Обнимаю тебя, папа, и крепко целую. Обещаю бить фашистов по-сталински!
Твой сын,
Партизан комсомольского отряда им.Ворошилова
Сергей Варламов».
Ивар Петерс, 21 июня 1944 г., аэродром Паров у Штральзунда
…Рослый гауптманн люфтваффе пренебрежительно осмотрел выстроившихся перед ним пилотов и зычно скомандовал:
— Равняйсь!.. Смирно!..
Ивар Петерс вместе с другими латвийскими офицерами выполнил приказание. Гауптманн скептически поморщился и словно нехотя продолжил:
— Вам, как лучшим представителям латвийской военной авиации, выпала большая честь. Здесь, на аэродроме Паров, в составе 103-го учебного истребительного авиаполка вы будете осваивать новейший германский истребитель – «Фокке-Вульф-190». Даже в Германии далеко не все летчики получают право пилотировать эти машины. Тем выше должна быть ваша ответственность!.. А сейчас давайте знакомиться. Каждый из вас делает шаг из строя и представляется…
Первым шагнул вперед правофланговый, обер-лейтенант Эдуардс Миллерс. Петерс стоял шестым. Летний ветерок гнал над аэродромом легкие мирные облака. «Фокке-Вульфы», напоминавшие каких-то уродливых кузнечиков, молча ждали своих новых хозяев неподалеку. Петерс уже видел такие самолеты в небе Латвии, и вот теперь ему самому предстояло освоить «Фокке-Вульф»…
…О том, что ему предстоит командировка в Германию, Ивар узнал в начале июня. Тогда в составе 1-го воздушного флота люфтваффе начала формироваться Латышская истребительная эскадрилья. Обучение предстояло проходить в самом рейхе. И в середине июня туда отправились обер-лейтенант Эдуардс Миллерс, лейтенанты Арнольдс Менцис, Янис Лецис, Адолфс Скулбе, Ивар Петерс и унтер-офицеры Харальдс Макарс и Харийс Клинтс. Ивар почему-то думал, что их повезут в Германию поездом, но всё вышло по-другому – латышские летчики отплыли морем, на борту большого госпитального судна «Штойбен» — бывшего пассажирского лайнера «Мюнхен», недавно переоборудованного под плавучий госпиталь.
Хотя отплывали в яркий солнечный день, настроение у всех было невеселым. Стоя у лееров правого борта, летчики смотрели на удалявшийся силуэт Старой Риги, в котором уже три года как не было сгоревшей 29 июня 41-го под немецкими снарядами церкви Святого Петра.
— Как вы думаете, вернемся? – тихо задал кто-то вопрос, который жег изнутри всех.
Никто не ответил. Все молча смотрели на удалявшийся город…
«Штойбен» был переполнен ранеными офицерами и солдатами вермахта и СС, которых увозили в Германию. Их вид тоже не придавал латышам бодрости. Угрюмые, молчаливые либо, наоборот, перевозбужденные от счастья, что наконец-то вырвались с проклятого фронта, немцы словно служили живым напоминанием о том, что 1944 год – не 1941-й. Какой-то подвыпивший лейтенант вермахта, узнав о том, что латыши – летчики, плывущие в Германию для освоения нового типа техники, расхохотался им в лицо:
— Ну плывите-плывите, если вам нечего больше делать!.. Будете защищать Германию, когда там все немцы закончатся!.. А я так уже отвоевался…
Несмотря на то, что госпитальные суда в военное время не должны были подвергаться атакам противника, на душе Ивара все время плавания было тревожно. А вдруг пароход все-таки торпедирует русская или британская подводная лодка?.. Но всё закончилось благополучно – через день «Штойбен» бросил якорь в порту Зассниц на острове Рюген, а оттуда летчиков автобусом доставили в Штральзунд. Аэродром Паров, на котором предстояло проходить обучение, находился рядом с этим городом.
Впервые в жизни Петерс оказался в Германии. Не в той, о которой читал в цветных журналах конца 1930-х, а в настоящей, ведущей страшную войну Германии. В глаза сразу же бросилось обилие калек в военной форме на улицах. Там и сям команды Организации Тодта и Имперской Рабочей службы разбирали руины, оставшиеся от недавнего налета английской авиации. Машины на улицах были редкостью – бензин строго лимитирован для военных нужд. На стенах домов висели плакаты, призывающие работать для победы и следить за светомаскировкой во время бомбежек…
Угрюмыми и подавленными выглядели и люди, которых латыши видели в порту Зассница и на улицах Штральзунда. Казалось, все, — от портовых рабочих до бабушек, стоявших в очереди за хлебом и маргарином, от школьников до водителя автобуса, — выглядели усталыми, раздраженными, недовольными. И только на аэродроме Паров Ивар впервые увидел улыбающихся людей, услышал шутки и смех. Вскоре он догадался, чему радуются наземные команды 103-го учебного полка – они стояли в тылу, а не дрались с русскими в небе Украины…
…- Следующий! – донесся до Петерса голос гауптманна.
Ивар шагнул вперед и деревянно отрапортовал:
— Лейтенант Ивар Петерс. До 1940 года служил в авиации Латвии, освоил семь типов самолетов. Совершил 124 боевых вылета в составе ночной бомбардировочной эскадрильи. Награжден Железным крестом 2-го класса. – Впрочем, последнее можно было и не говорить, красно-черно-белая ленточка в петлице кителя говорила сама за себя.
Гауптманн кивнул с непроницаемым лицом.
— В строй. Следующий!..
…26 июня 1944 года лейтенант Ивар Петерс впервые поднялся в воздух на истребителе «Фокке-Вульф-190».
Сергей Варламов, Павел Панасюк, 26 июня 1944 г., Рудобелка
…В толпе зазвучали аплодисменты. Полковник Красной Армии, произносивший речь, с улыбкой помахал рукой сельчанам и сошел с импровизированной трибуны. Его провожали любопытными взглядами – до этого мало кто видел новую форму с погонами на плечах. Разве что в конце прошлого года, когда на протяжении месяца партизаны удерживали так называемый Рудобельский коридор, соединявший Октябрьский район с наступавшими советскими войсками. А на трибуну уже поднимался Федор Илларионович Павловский. Казалось, Золотая Звезда Героя Советского Союза сияет под лучами летнего солнца особенно ярко.
— Дорогие товарищи! – волнуясь, произнес Павловский. – Сегодня мы отмечаем торжественный день – день освобождения! Освобождения от проклятых фашистских оккупантов, терзавших и мучивших нашу землю три года. Много крови пролилось за это время, многих прекрасных боевых товарищей и мирных, ни в чем не повинных жителей потеряли мы… Но одновременно мы показали фашистам, что такое сила духа нашего советского народа. Октябрьский район так и не сдался фашистам до конца. Здесь развевались на крышах сельсоветов красные флаги, работало радио, дети ходили в школы, издавались газеты… Отсюда через Рудобельский коридор шли Красной Армии хлеб и скот. И недаром немцы называли Рудобелку второй Москвой. Не смогли они взять Москву, не смогли и наш родной край!
Сергей Варламов, стоявший прямо под трибуной, зааплодировал первым, и вся площадь подхватила его аплодисменты. В этот день никто не стыдился слез радости. Незнакомые люди обнимались, целовались, поздравляли друг друга с освобождением. Партизаны бригады «Красный Октябрь» смешались в толпе с колхозниками и выделялись разве что оружием. Рядом с Сергеем стоял его боевой друг Павел Панасюк. Оба, как и полагается настоящим партизанам, кто в чем. На груди у обоих висели испытанные в боях ППШ.
— Я напомню лишь некоторые недавние моменты из нашей общей жизни, теперь уже ставшей историей, — продолжил, вытирая платком струящийся по шее пот, Павловский. – В январе-марте этого года гитлеровское командование, чтобы отвести удар от своего тыла, предприняло ряд попыток блокировать октябрьских партизан и уничтожить их. Для этого были брошены крупные силы: авиация, артиллерия и танки. Нас оттеснили в район деревень Заболотье, Хоромцы, Верхлесье, Зеленая Роща, Лясковичи, Клыково, Двесница… — Толпа зашумела, услышав знакомые названия. — В этих боях отряды 123-й бригады истребили около семисот гитлеровских солдат и офицеров, уничтожили много танков и автомашин. Командование Полесского соединения отдало приказ 123-й бригаде прорвать кольцо блокады и перебазироваться в раойне Красного Озера. И нам удался этот прорыв! Прорыв по коридору, ширина которого была всего семьсот метров…
Площадь снова зааплодировала. Стоявшие рядом Варламов и Панасюк тоже хлопали от души. Хлопали самим себе: оба в тот день прикрывали отход, лежали с раскаленными от стрельбы автоматами на западном краю того самого коридора шириной в семьсот метров…
— А совсем недавно, три дня назад, немцы почувствовали на своей шкуре, как работают наши подрывники, — проговорил Павловский. – Сотни эшелонов замерли на станциях и перегонах, на узлах и разъездах. Десятки эшелонов пошли под откос. Так помогали октябрьские партизаны доблестной Красной Армии, которая начала полное освобождение Белоруссии от фашистских захватчиков!..
Павловский обернулся в сторону полковника и зааплодировал. Раздались крики «Ура!», «Красной Армии – слава!» Смущенный полковник приложил ладонь к козырьку фуражки, отдавая честь собравшимся. На его щеках цвели красные пятна.
— И совсем скоро наступит день, когда мы сможем с радостью сказать – вся советская земля свободна от фашистской нечисти! – закончил Павловский. – А сегодня – радуется Октябрьский район, радуется Рудобелка! Да здравствует наша родная Красная Армия-освободительница, да здравствует наш дорогой и любимый вождь товарищ Сталин!
— Ур-р-р-а-а… — раздался над сельской площадью многоголосый перекат.
Сергей и Павел тоже кричали «Ура», стоя рядом. Обнялись в порыве чувств. За два с лишним года знакомства как-то незаметно сгладилась в их общении разница в возрасте (а в молодости шесть лет – огромная разница!), ушли остатки недоверия… И сейчас бы Варламов, пожалуй, удивился, если бы вспомнил, при каких обстоятельствах попал Панасюк в отряд. И он, и Миша Миронов проявили себя настоящими бойцами, достойными партизанами. А Миша доказал искренность намерений своей геройской гибелью. Поздней зимой 43-го, когда подрывная группа напоролась у железнодорожного полотна на немецкую дрезину, Миронов остался прикрывать отходящих ребят. Там и погиб, не позволив немцам развить преследование…
— Партизаны! – прокатился над ликующей толпой звучный голос Павловского. – На парад – стройся!
Сергей и Павел, толкаясь, начали выбираться из толпы. В стороне уже настраивал трубы военный оркестр, значит, парад будет настоящим, под звуки марша…
…Грянуло «Прощание Славянки». И под знакомые с детства звуки, стараясь чеканить шаг, пошли по родной свободной земле старые и молодые, те, кто сражался в партизанах с лета 41-го, и те, кто пришел к Павловскому совсем недавно. Те, для кого Октябрьский район Полесской области Белорусской ССР стал последним клочком советской земли, с которого они не ушли бы ни за что на свете. Те, кто все отдал бы за то, чтобы красный флаг по-прежнему развевался над родным сельсоветом…
В глазах Павловского, смотревшего с трибуны на своих бойцов, стояли слезы радости. Офицеры Красной Армии отдавали честь проходившим мимо партизанам. А в стороне сельские ребятишки с восторгом щупали траки запыленной самоходки СУ-85, на броне которой было крупно выведено «ВПЕРЕД, НА МИНСК!»…
…На следующий день, 27 июня, Сергей и Павел прощались. Как и сотни других вчерашних партизан, оба уходили на запад с наступающей Красной Армией. Но не в одной части, как надеялись. Панасюк, как бывший в плену и служивший в составе казачьего эскадрона, первым делом подвергся допросам в дивизионном отделе «Смерша» — так с апреля 43-го называлась советская военная контрразведка. Вызывали в «Смерш» и Варламова – как понял Сергей, для того, чтобы подтвердить или опровергнуть рассказанное Павлом…
Старший лейтенант с орденом Отечественной войны 2-й степени на гимнастерке слушал Сергея хмуро, но не перебивал. Изредка он делал пометки в какой-то лежавшей перед ним бумаге и наконец отпустил Варламова с миром…
— …Ну и пусть с понижением в звании, — счастливо улыбался Павел. – Пусть младший лейтенант… Зато на фронт.
— Я тоже на фронт… Только мне даже до младшего лейтеанта еще далеко.
— Ничего, всё у тебя впереди. – Павел крепко сжал руку Сергею. – Спасибо тебе за всё. Это ведь благодаря в первую очередь тебе нас с Мишкой взяли в отряд…
Сергей смущенно пожал плечами.
— Да ну при чем тут я… Знаешь, за это нужно скорее моего отца благодарить. Он ведь у меня из бывших – царский офицер, сын генерала… Ну то есть человек, которому имели все основания не доверять, понимаешь? Но ему в свое время поверили – и он оправдал это доверие. Вот я, глядя на вас, и подумал об этом… То есть сначала об отце, а потом а вас. Нельзя сразу списывать никого в расход из-за того, что человек оступился или попал в сложные обстоятельства…
Лицо Павла неожиданно изменилось. Он тяжело вздохнул.
— Видишь, как оно… А знаешь, у меня отец тоже царский офицер. Только он погиб в двадцатом году.
Сергей сочувственно сжал Панасюку руку.
…В тот день военная судьба развела Сергея Варламова и Павла Панасюка. Красноармеец Сергей Варламов был зачислен в ряды стрелкового полка, который наступал на запад в составе 1-го Белорусского фронта, а младший лейтенант Павел Панасюк был направлен в гвардии стрелковый полк, сражавшийся в составе 3-го Украинского фронта.
Юрий Варламов – Сергею Варламову, 4 июля 1944 г., Москва – Рудобелка
«Дорогой Сережа,
В последнем письме ты написал о Павле Панасюк, который воюет с тобой в одном отряде и дружит с тобой. Пожалуйста, спроси у него – не сын ли он случайно офицера Ивана Павловича Панасюк, 1893 года рождения, из деревни Лёликово, который закончил в 1910 году Полоцкий кадетский корпус?
У меня в корпусе был такой друг, которого я очень люблю и о котором ничего не знаю уже очень давно.
О себе могу сказать, что награжден орденом Красной Звезды за 15-летнюю выслугу в Красной Армии.
С нетерпением жду ответа,
Твой отец подполковник Юрий Варламов».
(Это письмо не нашло адресата – Сергей Варламов уже ушел с полком на фронт.)
Карл Петерс, 18 июля 1944 г., река Зилупе
К берегу реки Зилупе вышли в полной темноте, соблюдая скрытность. Благодаря разведке всё здесь было известно заранее – и то, что правый берег у Зилупе полкий и топкий, и количество старых дуплистых ив, которые могли служить потенциальными укрытиями для снайперов и пулеметчиков, и глубина реки у берега и не стремнине.
Народ в отряде был разный: латыши, русские, белорусы. Тут же выяснили, что Зилупе течет и в России, где называется Синей, и в Белоруссии, где зовется Синюхой. Это развеселило бойцов: выходит, будем форсировать интернациональную речку!.. Но свое отсмеялись в тылу, над картами. Теперь же, на берегах Синюхи – Синей – Зилупе все были серьезны и сосредоточенны.
Зилупе форсировал особый подвижной отряд, сформированный вечером 17 июля. Командовал отрядом гвардии майор Макаров, его заместителем был майор Курме. В отряд вошли батальон 125-го гвардейского стрелкового полка, 3-й дивизион 94-го гвардейского артиллерийского полка и одно отделение 47-го отдельного гвардейского саперного батальона 43-й гвардейской стрелковой Латышской дивизии (она, в свою очередь, входила в состав 1-й ударной армии 3-го Прибалтийского фронта). Задача перед отрядом стояла почетная – первым вступить на территорию Латвии, «сделать заявку» на ее освобождение.
Гвардии подполковник Карл Андреевич Петерс взглянул на трофейные часы. Стрелки на циферблате показывали 2.00. Три часа назад отряд выступил в направлении Домоново, и вот теперь начиналась самая отвественная часть – форсирование Зилупе. С тихими всплесками в ночную воду опускались первые лодки. Замерли, вглядываясь в темноту, автоматчики передовых десантных групп. Бесшумно погружались в реку весла.
«Как и в 20-м, под Каховкой…» Карл сразу же вспомнил давний эпизод с форсированием Днепра. Он тогда плыл в головной шаланде, а белые оставили на островах засаду с пулеметами… Бойцы хотели расправиться с пленными офицерами, но он тогда не позволил. Интересно, как сложились судьбы этих пленных? Выжили ли они?..
Лодка успела дойти до середины Зилупе, когда с противоположного берега, словно в воспоминаниях Карла, застучал пулемет, по звуку – MG-42. Гребцы сразу, без приказаний, изменили курс, сидевшие на носу автоматчики открыли ответный огонь. Несколько бойцов, сраженные очередью, упали в воду, но передовые десантники уже прыгали в Зилупе и, увязая в илистом дне, бегом направлялись к берегу. Кто-то резким швырком отправил в заросли гранату, раздался взрыв, и пулемет смолк, словно его и не было…
Вслед за другими и Петерс выпрыгнул на вязкий берег реки. Это уже была Латвия, его Латвия, к которой он шел по подмосковным полям, по псковским и новгородским болотам… Карл много слышал о том, что немцы превратили его страну в сплошной укрепленный район и не собирались уходить из Латвии без боя. Но в том, что сопротивление захватчиков рано или поздно будет сломлено, он был уверен.
Ночной бой быстро смещался вперед, вглубь берега. В ночи сверкали строчки автоматных очередей, короткие пистолетные выстрелы. Похоже, немцы просто не ожидали атаки на этом участке и были застигнуты врасплох. Но скоро выяснилось, что дело в другом.
— Зеленые совсем, — тяжело дыша, пояснил Петерсу подошедший к нему командир 1-й стрелковой роты 1-го батальона, 25-летний гвардии капитан Эрнестс Вейс. – Не тот немец пошел уже, не тот…
Под ногами лежали убитые фашисты. Совсем сопляки, лет по восемнадцать. На лицах застыли страх и мольба… Да, не те пошли немцы, что в 41-м и даже в 42-м. Те были настоящими машинами для убийства. А эти даже не сопротивлялись толком.
— Ничего, расслабляться еще рано, — ответил Карл капитану. – Здоровяков на наш век еще хватит.
Вейс устало улыбнулся в темноте. На его гимнастерке мокро блестели ордена Красной Звезды, полученный в апреле 43-го за бои под колхозом Пенна, и орден Отечественной войны 1-й степени, который капитан получил за январский бой в Монаково. Петерс знал о Вейсе, что тот, хоть и латыш, в армию призывался из Октябрьского района Полесской области Белоруссии. Недавно он прочел в газете о том, что его родной район освобожден от фашистов совместными усилиями партизан и Красной Армии, и очень обрадовался новости…
…Через два часа бойцы 1-й стрелковой рота 1-го батальона под командованием гвардии капитана Эрнестса Вейса выбила немцев из деревни Боркуйцы и подняли над одним из домов красное знамя освобождения. А через полтора часа бойцы 2-й роты гвардии капитана Язепа Хацкелевича Пастернака выбили противника из волостного центра Шкяуне. Это был первый волостной центр Латвии, освобожденный бойцами 125-го гвардейского стрелкового полка… Полностью выполнив поставленную боевую задачу, батальон закрепился на достигнутых рубежах.
…Июльский рассвет выдался прохладным. Гвардии подполковник Петерс устало огляделся. Улица Шкяуне была пустынной, только в ее перспективе, уткнувшись хоботом ствола в стену разрушенного дома, дымно догорала немецкая самоходка «Хетцер». «Даже не верится, что я в Латвии, — думал Карл. – И что Ивар тоже находится где-то здесь, на этой земле… Кем он стал за эти годы? Сумею ли я простить сына, ставшего палачом? Да и найду ли его?..»
Йозеф Ляхор, 24 августа 1944 г., Мостар
…Молодой адъютант в чине гауптштурмфюрера СС почтительно постучав, заглянул в дверь:
— Обергруппенфюрер, вас вызывает Берлин…
— Берлин?..
Сидевший за столом рядом с Ляхором Артур Флепс обернулся. Его полевой мундир был расстегнут, Рыцарский крест Железного креста больно врезался в шею острым краем. Глаза командира 5-го горнострелкового корпуса СС были мутными от алкоголя. На столе стояла почти пустая бутылка палинки, еще две валялись под столом.
— Берлин? – еще раз удивленно переспросил Флепс и с трудом поднялся из-за стола. – Сейчас возьму трубку.
Он с заметным усилием направился к угловому столику, на котором стояли несколько полевых телефонов. Следя за тем, как шаркает ногами Папа Флепс, Йозеф Ляхор мутно подумал: «Наверное, это самая поганая часть моей службы вообще… Из разведчика-профессионала скатиться до собутыльника, фактически – до шута горохового при старом друге… И не денешься ведь никуда!»
В последнее время Флепс начал много пить. Нет, ум по-прежнему не изменял этому старому лису, который с одинаковым усердием служил в армиях трех абсолютно разных стран. Обергруппенфюрер не сваливал свою работу на подчиненных, владел всей необходимой информацией, знал обстановку на фронте, но ко всему этому начал в больших количествах примешиваться алкоголь. А поскольку пить в одиночку Флепс не желал, «трапезу» с ним разделял Ляхор. И не откажешься ведь, когда твой спаситель является к тебе с бутылкой палинки или сливовицы!..
Пытаясь понять перемену в поведении начальника-приятеля, Ляхор пришел к выводу, что Флепс бессознательно опасается будущего и гасит таким образом пожар, который потихоньку разгорается внутри. «Он умный человек, он не может не видеть, куда всё идет, — думал Ляхор. – И если еще год назад он был уверен в том, что ход борьбы можно переломить, то теперь, после Дня Д – высадки союзников в Нормандии, — и взломанного русскими фронта в Белоруссии эта уверенность в нем исчезла… Ему страшно. Маленький гадкий страх – вот что движет могущественным Папой Флепсом, перед которым трепещут все эсэсовцы в Югославии… Тем более после 20 июля, после покушения на фюрера, когда заразу выкорчёвывали вместе с преданными членами партии».
Отодвигая стакан, Ляхор с содроганием вспомнил лихорадку, царившую в штабе корпуса месяц назад. Тогда предатель Штауффенберг попытался уничтожить Гитлера, подложив бомбу под стол заседаний в его ставке. Заговор был раскрыт, и для десятков его участников, среди которых были недовольные политикой Гитлера генералы и старшие офицеры, всё закончилось пытками и петлей из рояльной струны. По стране покатилась волна истерической шпиономании. В те дни закончили свою жизнь многие офицеры ликвидированного ранее абвера. Превентивная смерть неминуемо ждала бы и Ляхора, но могущественная тень Флепса, в которой он находился, уберегла его от гибели. Хотя сам Флепс в те дни пил особенно много…
Вот и сейчас в его удивленно-вопросительном «Берлин?!..» где-то глубоко на дне можно было рассмотреть тот самый гаденький страх. А вдруг это то самое, чего он так боится?..
Откашлявшись, Флепс взял трубку и, сыграв привычный командирский голос, рявкнул:
— Здесь обергруппенфюрер СС Флепс!
Правительственная связь в штабе корпуса, в отличие от обычной, всегда работала отменно, и Ляхор на расстоянии нескольких метров услышал в трубке хорошо знакомый по радиоприемнику мужской голос:
— Здравствуйте, Флепс. Вы хорошо меня слышите?..
Флепс машинально вытянулся, попробовал застегнуть одной рукой мундир.
— Так точно, мой фюрер! – неожиданно сипло ответил он. – Слышу вас отлично.
— Измена в Румынии, Флепс… Вчера король арестовал Антонеску и принял предложение о перемирии, которое русские предлагали ему еще в апреле… В Бухаресте хаос, там мятеж, мятежники парализовали связь, и наши командиры в Румынии не могут связаться со мной, чтобы получить необходимые указания…
Флепс перевел на Ляхора широко раскрытые глаза. Ляхор молча кивнул в подтверждение того, что он слышит разговор.
— Я никогда не доверял этим кукурузникам!.. – Гитлер в трубке повысил голос. – Это нация, не способная воевать, даже хуже итальянцев! А сколько времени мы теряли на улаживание их вечных конфликтов с венграми?!.. И вот теперь – нож нам в спину!.. – Гитлер сделал паузу, явно ожидая, что скажет Флепс.
— Но… но измена румын еще не означает крах фронта, мой фюрер, — медленно проговорил Флепс. – В Румынии находятся две наших армии, верная долгу венгерская армия… Кроме того, наверняка не все офицеры и солдаты румынской армии поддержат заговорщиков. Опираясь на эти силы, вполне возможно стабилизировать обстановку в стране и остановить русских.
— Это слова настоящего солдата, Флепс! – торжественно произнес Гитлер. – Это то, что я хочу слышать от каждого в дни тяжелых испытаний! Уверенность и непреклонность – вот что нужно нам всем!.. Флепс, я приказываю вам сдать должность командира 5-го горнострелкового корпуса СС обергруппенфюреру Фридриху Крюгеру, — Гитлер назвал Крюгера по имени, поскольку у того был брат Вальтер, тоже обергруппенфюрер СС, — и назначаю вас ответственным за оборону в Трансильвании и Банате. Вам хорошо знакомы эти места еще по службе в румынской армии, вы знаете психологию местных жителей… Я верю вам, Флепс! Вы закроете собой Европу от рвущихся вперед сталинских полчищ.
По морщинистому, напоминавшему собой мятую тряпку лицу Флепса медленно ползли струйки пота. Чудовищным усилием воли он совладал с собой и отозвался:
— Благодарю за высокое доверие, мой фюрер! Клянусь, я оправдаю его.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь.
В трубке зазвучали гудки отбоя.
Флепс на негнущихся ногах вернулся к столу, трясущимися руками налил себе остатки палинки и залпом опрокинул стакан в рот…
В полдень следующего дня Флепс со своим штабом вылетал из Мостара в столицу румынского Баната – Тимишоару или, как называли ее немцы, Темешбург.
С военного аэродрома Мостара один за другим взмывали в воздух самолеты. В двух пассажирских «Юнкерсах-52» летел сам Флепс с ближайшими сотрудниками. «Юнкерсы» шли под охраной трех «Мессершмиттов-109». Маленький связной «Шторх» летел следом, словно журавлёнок, пытающийся угнаться за стаей.
Ляхор летел в одном самолете с Флепсом. На протяжении всего полета в салоне кипела напряженная работа. Флепс изучал обстановку в Румынии, которая менялась буквально каждый час. Каким-то чудом ему удалось установить связь со штабом 6-й армии вермахта, оборонявшейся в Румынии, и теперь ее командующий, генерал артиллерии Максимилиан Фреттер-Пико, сообщал Флепсу о том, что происходило в стране. Обергруппенфюрер был трезв. Рядом с ним стоял большой термос с крепким кофе, к которому он время от времени прикладывался…
Лишь однажды Флепс обернулся к Ляхору и, обнажив желтые зубы, пошутил:
— 6-я армия… Та же, что была в Сталинграде. Только теперь нет никакого Паулюса, а значит, мы будем стоять до последнего…
«Страх, — снова подумал Ляхор. – Он раздавлен страхом, и после 20 июля уже никому не верит. Он лжет мне, лжет окружающим, лжет себе… Он всё понимает, но не знает, как, образно говоря, выйти из этого самолета, который несет его к гибели».
Откидные столики в салоне «Юнкерса» были завалены картами Румынии, Венгрии и Югославии. Приглушенно доносились слова: «13-я дивизия панцерваффе сопротивляется… Венгры дерутся хорошо… Русские обещают сохранить территориальную целостность Румынии… На дорогах, ведущих к границам Болгарии и Венгрии, хаос…»
Начальник штаба, изредка поглядывая в исчерканный карандашом блокнот, докладывал Флепсу:
— На востоке Румынии и юге Молдавии румыны еще сопротивляются русским. По-видимому, это те части, которые сохранили верность Антонеску и не поддержали короля… Наши части попытались прорваться к Бухаресту и освободить его, но были остановлены на подходе к городу мятежными румынскими войсками. Люфтваффе, базирующиеся в Олтенах, бомбили Бухарест, причем добились многих попаданий… От генерал-полковника Фриснера пока никаких известий…
Ляхор молча сидел у окна, наблюдая проплывающие под крылом самолета югославские пейзажи. Большая часть пути была позади: самолет миновал Сараево, Белград, внизу блеснула гладь реки Тамис – притока Дуная. Судьба вновь тащила его куда-то, и теперь, кажется, это была ее прощальная шутка…
Оборона Трансильвании и Баната?.. Даже не владея всей полнотой информации, Ляхору было очевидно, что долго она продолжаться не может. Завладев Румынией, русские наверняка будут наступать по трем направлениям сразу – на юг, против Болгарии, на запад, против Сербии, и на север, против Венгрии и Словакии. Задержать их продвижение удастся в лучшем случае на карпатских перевалах – там же, где во время Первой мировой войны задержали генерала Брусилова, уже стоявшего «одной ногой» на венгерской равнине. В других местах сопротивление продлится от силы месяц. А что потом?.. «Флепс сейчас нагружен такой ответственностью и раздавлен таким страхом, что станет нести этот крест до конца и падет, раздавленный им, — думал Ляхор. – Вечная беда больших начальников: возможности и невозможность их использовать, ты на виду… Ну и конечно, он потянет за собой всех, кто рядом. Тоже давняя человечья беда: нежелание гибнуть одному, нежелание брать ответственность за свою судьбу на себя… Но что в такой ситуации делать мне? Гибнуть под обломками я не собираюсь. Дезертировать не удастся, я сейчас под колпаком… Те старые абверовские связи, которые еще были у меня, погублены 20-м июля… Думай, Йозеф, думай. Не зря тебя в Венской академии звали поплавком, оправдывай прозвище, соображай…»
Из кабины пилота показался летчик со знаками различия майора люфтваффе.
— Обергруппенфюрер, через двадцать минут садимся в Темешбурге.
— Хорошо, — машинально отозвался Флепс, не отрываясь от карты.
«Юнкерс» начал снижаться. Пассажиры заняли свои места в креслах. В ушах загудело, в окне начали мелькать серые клочья облаков. Ляхор покосился на Флепса – тот сидел наискосок от него, сгорбленный в кресле, похожий на старого, побитого жизнью пса, который еще цепляется за существование, мельтешит, пытается оправдать свою нужность… Ляхор почувствовал, как в нем поднимается лютая ненависть к этому человеку, который еще недавно спас ему жизнь, а теперь неуклонно тащил с собой на самое дно.
