ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
72
Йозеф Ляхор, 2 мая 1942 г., Бобруйск
В Бобруйск Йозеф Ляхор выехал на рассвете. Колонна, следовавшая из Минска, выглядела так, словно она идет по пустыне, населенной дикими кочевниками – впереди колесный пушечный бронеавтомобиль, затем мотоциклисты, на подножках грузовиков и легковых машин висели автоматчики, зорко вглядывавшиеся в окрестности. Подобные предосторожности не были пустыми. В последнее время нападения партизан на немецкие колонны участились, в плен попало несколько старших офицеров. Большие плакаты с надписями по-немецки и по-русски «Внимание! Берегись партизан!», встречавшиеся на обочинах дорог, будоражили нервы, и водители машин стремились проскочить такие участки как можно быстрее.
Но в этот раз ничего страшного с колонной немецкой техники не случилось. Вместе со всеми Йозеф Ляхор въехал в Бобруйск и сразу же направился на территорию старинной крепости. Его уже ждали. Во внутреннем дворе к серому легковому «Ситроену» шагнул высокий стройный офицер вермахта, выбросил вверх руку в германском приветствии:
— Хайль Гитлер! Гауптманн Гольфельд, к вашим услугам. Добро пожаловать в Бобруйск, доктор Ляхор.
— Хайль, — отозвался Ляхор и перевел взгляд на двух людей в потрепанной форме офицеров армии Югославии, скромно стоявших поодаль. – Рад познакомиться с вами, гауптманн. А это, я так полагаю, ваши помощники из Белграда?
— Так точно, подполковник Яненко и фельдфебель Соломоновский. Прошу вас следовать за мной.
В небольшой комнате в здании коменданта Бобруйской крепости был накрыт стол. Но Ляхор, не отвлекаясь на такие мелочи, сразу же приступил к делу. Он попросил Гольфельда оставить его наедине с Яненко и Соломоновским и для начала попросил обоих кратко рассказать о себе. Разумеется, все подробности биографии русских он уже знал, но ему хотелось послушать, как они сами будут излагать подробности своих судеб.
Яненко говорил скупо, четко, по-военному. Он неотрывно глядел Ляхору в глаза, и это понравилось разведчику.
— После эвакуации из Крыма – в КСХС, служил в Королевской армии. В апреле 41-го попал в плен, содержался в офлаге в Оснабрюке. В апреле этого года изъявил желание отправиться на Восточной фронт для борьбы с большевизмом. В настоящее время назначен командиром 1-го Русского Восточного добровольческого запасного полка «Центр».
— Какие части обращены на формирование вашего полка? – поинтересовался Ляхор.
— Батальон «Днепр» майора Соловьева и батальон «Березина» майора Щелокова.
— Благодарю, теперь вы. – Ляхор повернулся к терпеливо ожидавшему своей очереди Соломоновскому.
— Игорь Константинович Соломоновский, родился в 1901 году в Киеве в семье чиновника, — заговорил фельдфебель. – Учился в Петровском Полтавском кадетском корпусе. Во время Гражданской войны – вольноопределяющийся Сводно-Гвардейскаого полка 1-й гвардейской дивизии. Дважды ранен, в августе 1920-го удостоен Георгиевского креста 4-й степени. После эвакуации в 1921-м закончил Крымский кадетский корпус, учился на юридическом факультете Белградского университета, работал шофером такси. В апреле 41-го служил в звании наредника в 101-м автомобильном полку Королевской армии. Взят в плен, содержался в офлаге в Оснабрюке. 22 июня 41-го подал рапорт с просьбой об отправке на Восточный фронт. В настоящее время в звании фельдфебеля занимаю должность начальника отделения 1с 1-го Русского Восточного добровольческого запасного полка «Центр».
«Фанатики, — понял Ляхор, рассматривая Яненко и Соломоновского. – Горят ненавистью к красным еще со времен Гражданской войны, будут служить не за страх, а за совесть… Приятно, что среди русских есть такие».
— Ну что же, господа, — неторопливо заговорил Ляхор, — впечатляющие биографии. Я рад, что именно вы будете помогать мне в проведении особо секретной операции под условным названием «Вальдлойфер» — «Лесные бегуны». И для начала расскажите мне о наиболее выдающихся, с вашей точки зрения, добровольцах, которые уже записались в ряды полка «Центр»…
…Через две недели в окрестностях Бобруйска была зафиксирована деятельность небольшой, но очень активной и дерзкой партизанской группы. Она совершала нападения на автоколонны с продовольствием и боеприпасами, дважды атаковала полицейские гарнизоны, внезапным ударом освободила от угона в Германию около трехсот местных жителей, подготовленных к перегону на станцию Орсичи. От рук партизан погибло около тридцати полицейских и сорока солдат вермахта. На всех видных местах появились листовки, обещавшие за поимку «бандитов» десять тысяч рейхсмарок. Уже было известно название отряда – «Главные».
Как и другие сотрудники абвернебенштелле «Минск», Йозеф Ляхор ежедневно получал свежие сводки о партизанской активности в Белоруссии. Но, в отличие от его коллег, которые строили догадки относительно принадлежности новой партизанской группы («Заброшенный из Москвы спецотряд?.. Местная самодеятельность?.. Или рейд кого-то из бригады Павловского, которая контролирует юг?..»), он только молча улыбался, читая новости о дерзких действиях под Бобруйском. Во всем абвернебенштелле в суть операции «Вальдлойфер» были посвящены только двое – Крибитц и он, Ляхор.
Юрий Варламов, 15-22 мая 1942 г., под Логойском – деревня Крещанка
После обеда Варламов с Воронянским сидели в землянке над свежедобытыми немецкими картами. Накануне партизанам Дяди Васи здорово повезло – во время налета на комендатуру удалось захватить комплект карт, на которых имелись свежие обозначения тыловых гарнизонов, явно нанесенные каким-то старательным штабистом. Не мешкая, Юрий Владимирович дал задание своим разведчикам сделать копии карт, а сам с командиром сидел над оригиналами, прикидывая возможность нанесения будущих ударов.
В землянку заглянул начальник особого отдела отряда Воронков – тот самый милицейский командир, который почти год назад принял Варламова в Минске и потом переправил его в отряд.
— Товарищ майор, к нам гости, — коротко произнес он.
— Гости? – Воронянский оторвал голову от карт. — Ну пойдем посмотрим…
На поляне толпилось множество вооруженных людей, среди которых, как сразу увидел Варламов, было немало незнакомых. Первым к Воронянскому шагнул Володя Романов, недавно ушедший с шестью ребятами в разведку:
— Товарищ командир! Во время возвращения с задания столкнулся с группой неизвестных вооруженных людей. Занял оборону. Во время переговоров выяснилось, что это наши. – И Романов шагнул в сторону, давая понять, что дальше следует говорить уже с «нашими».
«Наших» было человек пятьдесят. Одеты они были как попало, но это Варламова не смутило: он знал, что партизан может выглядеть как угодно. Лицо человека, стоявшего впереди, показалось ему знакомым. Где же он мог видеть это грубое, резкое, полное подозрительности лицо с недобрыми прищуренными глазами?..
— Будем знакомы – Градов, — сипло произнес вожак «наших» и протянул руку Воронянскому.
«Вспомнил!..» — улыбнулся Варламов. В памяти встал 1938-й, выступление этого человека перед сотрудниками РУ по итогам его командировки в Испанию. Это был Станислав Алексеевич Ваупшасов, легенда советской разведки, который еще в 1920-х возглавлял боевую группу на территории Польши. Правда, тогда, в 38-м, на Ваупшасове была гимнастерка со знаками различия старшего лейтенанта госбезопасности. А сейчас он напоминал внешне какого-то деда-лесовика.
Выяснилось, что «Градов» возглавляет спецгруппу, перешедшую линию фронта и совершивую по тылам немцев тысячекилометровый рейд. Сиплым голосом Ваупшасов поинтересовался, какие партизанские силы есть поблизости.
— Отряды Асташёнка и Лунина, — коротко ответил Варламов. – Сейчас пошлем к ним связных.
«Градов» кивнул и обратился к Воронянскому:
— Ну а вообще как боевая жизнь?
— Да как обычно. Работаем, взрываем…
— Название у вас хорошее, — неожиданно заметил «Градов», — отряд дяди Васи. Симпатичное, я бы сказал, интимное… Но на докладе в Москве не прозвучит должным образом. Может, придумать какое-нибудь более грозное, наступательное?
— А у нас есть официальное название – «Мститель», — отозвался комиссар отряда Тимчук. — Только мы его почти не используем.
— Зря, название подходящее. У Долганова – «Борьба», у вас – «Мститель»…
Варламов присматривался к Ваупшасову. Тот вел себя спокойно, уверенно, как начальник, прибывший к подчиненным. И Воронянский с Тимчуком явно признали старшинство этого лысого коренастого человека.
…Уже когда стемнело, «Градов» сам подошел к Юрию Владимировичу, взял его за локоть и отвел в сторону.
— Я вас узнал, — негромко проговорил он. – Очень рад вас видеть.
— Не понимаю, о чем вы…
— Перед тем, как уходить на задание, я работал с большими объемами информации. В том числе знакомился со списками сотрудников РУ Генштаба, которые пропали в первые дни войны на оккупированных территориях. Особо ценные кадры, которых нужно любой ценой вернуть к своим… Их немного, а внешне изменились вы не особенно сильно. Поседели только…
— Да уж, поседеешь тут, — усмехнулся Варламов. – Я тоже вас узнал, вы выступали у нас после Испании…
— Ну, узнали, и ладно, — кивнул «Градов». – Готовьтесь к отправке на Большую землю. Я уже дал шифровку в Центр, примерно через неделю сюда придет самолет из Москвы.
— Из Москвы?!..
За прошедшие месяцы это слово стало для Юрия Владимировича каким-то абстрактным, таким же как «Марс» или «Галактика». Ну да, в теории ты знаешь о том, что где-то есть Марс, но что тебе до того?.. И вот оказалось, что его, конкретно его, подполковника Варламова, в Москве помнили и искали, на него составляли ориентировку, его требовалось любой ценой вернуть к своим… «Так ведь я и так у своих, — подумал он. – Что я буду теперь в Москве после того, как привык странствовать по лесам и лежать в засадах?.. Какую пользу я смогу принести, сидя в теплом кабинете, когда на гигантских пространствах творится Бог знает что?.. Но с другой стороны – я же смогу обнять Лизу и Сережку, впервые за столько месяцев успокоить их!..»
— Понимаю, — кивнул рядом «Градов», — сложно будет после всего этого вернуться… Но приказ есть приказ. О вас в Москве уже знают. Так что можете передавать дела в отряде, осталось недолго…
Для приемки самолета из Москвы в отряде сформировали отдельную группу, которая должна была обеспечить безопасность мероприятия. Приемочная площадка была оборудована у деревни Крещанка Плещеницкого района. Нужно было выставить вокруг нее заслоны, организовать патрулирование окрестностей, чтобы каратели внезапным налетом не смогли бы помешать партизанам.
В отряд общей численностью сорок бойцов вошли и «градовцы», и люди дяди Васи. В составе отряда на приемку самолета пошли Ваупшасов, Воронянский и Тимчук.
Достигнув места, Юрий Владимирович убедился, что приемочная площадка была выбрана идеально: с трех сторон ее окружали непроходимые болота, с четвертой находился лес. В двух километрах от аэродрома, в направлении вероятного удара, устроили засаду, в соседнюю Крещанку выслали дозор.
Медленно тянулись часы. К вечеру с болот начал подниматься непрозрачный белый туман, в котором уже не видны были кусты можжевельника. На площадке начали складывать костры в виде большого конверта. Варламов тоже попросил разрешения у Воронянского заняться этой работой. Майор молча кивнул. Оба без слов понимали, как тяжело у Варламова сейчас на душе. Сколько таких вот вечеров осталось позади!.. Отряд дяди Васи стал для Варламова за восемь с лишним месяцев родным, и покидать его было очень горько.
На часах была полночь, когда в темном майском небе послышался гул самолёта. По звуку моторов – мягкому и ровному, — сразу поняли, что это не немец, а свой. Раздалась команда «Зажечь костры!» И через несколько секунд посреди глухого ночного леса вспыхнул гигантский «конверт», отлично видимый с воздуха…
Гул двигателей надвигался. Во тьме уже был видел подсвеченный огромным костром черный силуэт самолета, снижавшегося над лесом. Выравявшись над посадочной полосой, двухмоторный ПС-84 тяжело коснулся ее колесами шасси и увесисто сел на аэродром. Партизаны, не сдерживая восторга, закричали «Ура!», бешено замахали кепками, пилотками и фуражками…
Варламов тоже помимо воли кричал «Ура!» Он впервые после долгого перерыва видел вблизи самолет с родными красными звездами на крыльях. Неужели сейчас всё и закончится, прервется его нежданная одиссея, начавшаяся 22 июня 1941-го в далекой Ломже?.. И он вернется к Лизе и Сережке, к своим сослуживцам, к привычному и забытому городскому быту?..
Моторы самолета смолкли. Люк в фюзеляже распахнулся, оттуда показался улыбающийся летчик со знаками различия старшего лейтенанта. Его тут же подхватили на руки, начали качать.
— Уроните, товарищи! – хохоча, кричал пилот.
— Не уроним! – со счастливым смехом отвечали ему.
Разгружали самолет всем миром. Партизаны с волнением осматривали новенькие автоматы, принимали ящики с патронами и минами, связки свежих газет, еще пахнущих типографской краской.
Наконец радость встречи слегка улеглась. Троих летчиков, как они ни сопротивлялись, усадили ужинать у костра. Выждав паузу, Воронянский поднялся с фляжкой в руках.
— Дорогие товарищи, сегодня у нас и радостная, и грустная ночь… Радостная, потому что впервые к нам пришел самолет с Большой земли, первая ласточка, свидетельствующая о том, что нас помнят и ждут от нас еще больших успехов в борьбе с врагами. И грустная, потому что с этим самолетом нас покидает наш боевой товарищ, сражавшийся с нами плечом к плечу с осени прошлого года – подполковник Юрий Владимирович Варламов.
Все примолкли. Варламов проглотил вставший в горле ком.
— Нет здесь необходимости много говорить о том, как Юрий Владимирович проявил себя. Он был смелым и мужественным командиром и разведчиком… Не раз отличался в бою… — Воронянский тяжело вздохнул. – Нам будет плохо без тебя, Юра. Это если честно.
Юрий Владимирович поднялся с места. Десятки глаз смотрели на него. Смотрели его разведчики, смотрели командир и комиссар, смотрели Ваупшасов и ребята из его отряда, смотрели московские летчики…
— Товарищи… Ребята мои дорогие. Если бы вы знали, как горько и больно сейчас на душе… Я помню всё, через что мы вместе прошли, все наши ночёвки и дороги, все засады и налёты. Всё это всегда будет со мной, в моем сердце. И хотя я скоро увижу семью, жену и сына, которых не видел скоро как год, моя вторая семья будет здесь, в лесах под Логойском… Я всегда буду помнить о вас. А Бог даст, так и свидимся. Знаю по опыту, что жизнь может сложиться как угодно…
Горькая влага обожгла горло, выбила из глаз слезы. Туго потрескивали поленья, поляну угрюмо обступал ночной лес, и молчаливый самолет, замерший посредине, казался каким-то странным чужаком, пришельцем из иного мира…
…В последний раз обнимались уже у трапа. Варламов расцеловался с комиссаром и Воронянским, крепко пожал руку «Градову» («Привет Москве», — шепнул тот с улыбкой), пожимал еще десятки тянувшихся к нему рук… В салон занесли раненых, которых отправляли на Большую землю. Самолет уже прогревал двигатели. Захлопнулся люк в фюзеляже. Летчик указал Варламову на кресла у окошек:
— Выбирайте любое, товарищ подполковник, взлетаем!
Упруго подпрыгивая по взлетной полосе, ПС-84 рванулся вперед. А через мгновение Юрий Владимирович сквозь застилавшие глаза слезы увидел внизу, на черной земле, огненные очертания огромного конверта. Самолет медленно разворачивался в небе оккупированной Белоруссии, ложился на обратный курс, к своим, к Москве…
Юрий Варламов, 23 мая 1942 г., Москва
— …Товарищ подполковник, подъем, — произнес кто-то у Варламова над ухом.
Юрий Владимирович открыл глаза. Над ним склонился человек в летчицком шлеме.
— Москва уже! – внятно произнес он.
Варламов крепко потянулся, встал. Неужели он проспал и пролет над линией фронта, и подлет к Москве?.. За окошками самолета сиял яркий весенний день, виднелось поле большого аэродрома. Значит, Москва?.. Сердце заколотилось как бешеное. Ведь в последний раз он был здесь еще до войны. Сколько же всего было с тех пор!..
По приставной лестнице Юрий Владимирович спустился на летное поле. И первым, кого он увидел, был молодой капитан, стоявший у черной «эмки». Он шагнул вперед и вежливо козырнул:
— Здравия желаю, товарищ подполковник! Капитан Рубанюк. Поздравляю вас с возвращением, прошу в машину.
«Эмка» на большой скорости пошла по городу. Отвыкший за месяцы лесной жизни от высоких зданий и множества народу Варламов жадно вглядывался в московские улицы. Как же изменился город во время войны!.. На окнах белели крестообразные бумажные полоски, на тротуарах то и дело попадались раненые, у магазинов стояли длинные очереди, на улицах кое-где виднелись огромные серебристые рыбы аэростатов воздушного заграждения, которые готовили к подъему девушки в шинелях – бойцы ПВО. Намного меньше было машин. И только увешенные гроздьями людей трамваи были вечными, московскими, в любые дни войны и мира…
С Садового кольца «эмка» свернула в знакомый узенький коридорчик улицы Карла Маркса, а потом – во двор дома номер 17. Здесь, как всегда, царили тишина и размеренность. Шаги поглощала уютная ковровая дорожка. Как же все это далеко было от того, через что довелось пройти Варламову!.. На мгновение в памяти вновь встала Ломжа, ледяная Птичь под Минском, в которой сидели по горло, прорыв у станции Волчковичи, первая встреча с Воронянским…
На пороге кабинета Варламова встречал улыбающийся майор Константин Дмитриевич Леонтьев – как всегда, в штатском.
— Жив? – только и спросил он, раскрывая объятия.
— Жив…
Леонтьев плотно закрыл дверь кабинета, достал из шкафчика бутылку армянского коньяка, два стакана. Выпили не чокаясь. Леонтьев сразу же налил второй стакан.
— Расспрашивать бесполезно, придешь в себя немного – напишешь подробный отчет на имя начальника Главного управления…
— Главного?
— Да, с 16 февраля этого года мы уже не просто РУ, а ГРУ — Главное разведуправление Генштаба.
— А начальник кто?
— Генерал-майор танковых войск Алексей Павлович Панфилов.
Юрий Владимирович оглядывался по сторонам. Большой кабинет, книги, карты, портрет Сталина. Отвык. Даже запахи в городе другие, не говоря уже про звуки.
— Как мои? – спросил он. – Даже не знаю, как им правильнее будет сообщить… Они ведь наверняка считали меня погибшим…
Лицо Леонтьева дрогнуло, он почесал переносицу, тяжело вздохнул.
— Юра, прости меня, — тихо произнес он, — но лучше ты услышишь это из моих уст… Елизавета Петровна погибла вечером 16 октября прошлого года… Ее сбило с крыши воздушной волной во время налета. Сережа после этого записался в комсомольско-молодежный диверсионный отряд и в декабре ушел за линию фронта, в Белоруссию… Вот так.
Юрий Владимирович почувствовал внутри какую-то гулкую, звонкую пустоту. Голос Леонтьева раздавался откуда-то издали, вкус коньяка во рту перестал ощущаться. Солнечный день за окном мгновенно смерк.
…Через некоторое время Варламов понял, что сидит на диване. Леонтьев сидел рядом, заботливо держал его за руку.
— Как ты себя чувствуешь? – слабо донесся до Юрия Владимировича его голос.
— Скажи, на каком кладбище ее похоронили?
— На Донском. Хочешь, я поеду с тобой?
— Нет, я один… Можно машину?..
…Варламов всегда любил кладбище Донского монастыря. Здесь под изящными мраморными надгробиями лежали знаменитые поэты XIX столетия, кумиры былых времен, знаменитые аристократы, генералы царской армии… Здесь особенно чувствовались быстротекущесть времени и прочная основательности смерти. Когда они с Лизой в последний раз были на этом кладбище?.. Кажется, году в 1930-м, золотой осенью здесь было особенно красиво.
Он спросил у сторожа-инвалида, где находятся могилы погибших во время осенних бомбёжек, и медленно побрел туда. Каждый шаг давался с огромным трудом, словно он снова был ранен и снова учился ходить, как в Щомыслице, когда отлеживался в семье Селивончиков.
Могилы погибших шли плотно, в несколько рядов. В каждой могиле было похоронено по три человека – наверное, ддя экономии земли. На скромных деревянных дощечках были написаны фамилии и инициалы, даже без дат рождения. Юрий Владимирович остановился перед одной такой дощечкой и молча коснулся пальцем черных букв: Варламова Е.П. Рядом были другие фамилии: Пархоменко В.С. и Корнеева И.Я.
Варламова Е.П. Лиза, графиня Сиверс, дерзкая авиатрисса, так рыдавшая на скачках в 1914-м, когда сломал себе шею Грэй Бой, и в тот же день впервые прокатившая его, Юрия, в аэроплане. Знала ли ты в тот день, что тебе предстоит?.. Авиация, которой ты так увлекалась, сначала сделала тебя калекой, а потом убила. А я в этот день был далеко-далеко отсюда и ничем, ничем, ничем не мог тебе помочь.
Варламов попытался вспомнить, что он сам делал 16 октября 1941 года. Но не вспомнил. Дневников он не вел, и осень в памяти слилась в один большой, серый, беспросветный день, наполненный тысячей служебных хлопот в партизанском отряде…
— Извини, Лиза, — сказал он вслух. – Я приехал, но приехал гораздо позже, чем было нужно. Я все время думал, что ты жива, а тебя уже давно не было на свете. Зачем ты была тогда на крыше?..
Он говорил еще какие-то слова, словно жена могла его слышать. Положил на могилу цветы, купленные у входа на кладбище. Где-то в горле кипели слезы, но он не позволял им вырваться на поверхность, потому что чувствовал, что тогда не выдержит, сорвется, разрыдается в полный голос, закричит, потеряет себя, а на это у него сейчас не было права.
Двери кладбищенского Большого собора Донской Богоматери были открыты. Варламов зашел в его теплую, настоянную духоту, купил у сухонькой старушки свечу. Тоненькое копьецо пламени рванулось вверх, к крыше собора. Юрий Владимирович молился так, как не молился уже давно, — о всех тех, кого он знал и потерял, и о всех, чьи судьбы еще не были определены и расписаны.
…В квартире на Метростроевской царила пыльная, тяжелая тишина. Не слушая разъяснений домуправа, Юрий Владимирович подошел к окну и открыл законопаченную, видимо, еще осенью раму.
Теплый воздух позднего мая наполнил комнату. Пахло, как всегда в Москве: нагретым камнем, близкой рекой, навозцем, бензином, молодой зеленью, углем. Но теперь, стоя у такого знакомого, родного эркера, Варламов чувствовал, что в нем что-то бесповоротно и навсегда меняется. Жить в этой квартире без Лизы и Сережки он не сможет.
«Ладно, — подумал он, снимая телефонную трубку; аппарат был подключен по его просьбе, — сейчас надо сосредоточиться на делах, а уж потом принимать окончательные решения…»
…К вечеру он выяснил, что диверсионный отряд имени Ворошилова, в который добровольцем вступил Сережка после гибели матери, ушел за линию фронта под Наро-Фоминском в конце декабря и в марте вышел на связь уже из Рудобельской партизанской зоны на юге Белоруссии. Возвращение этого отряда обратно за линию фронта не предполагалось, но связь с ним поддерживалась регулярно. Это порадовало Варламова – значит, с сыном можно будет пообщаться.
Неожиданно быстро прояснилась и судьба подполковника Карла Андреевича Петерса. Он командовал батальоном в 191-м стрелковом полку 201-й Латвийской стрелковой дивизии. С начала февраля эта дивизия находилась на Северо-Западном фронте в районе Старой Руссы. По крайней мере, Карлуша был жив и в Красной Армии.
Что касается Юлии Владимировны Варламовой, то о судьбе старшей сестры Юрию Владимировичу ничего узнать не удалось. Последнее, что о ней знали, — это то, что в начале октября 41-го она была эвакуирована из Калинина в Куйбышев вместе со своим учреждением.
Комнату квартиры заливал яркий свет заката. Снизу, с улицы доносился девичий смех. Несмотря на войну, жизнь продолжалась: люди гуляли, наслаждались теплым вечером, смеялись чьим-то шуткам. И только он, Юрий Варламов, сидел в пустой квартире и заново переживал всё то, что он видел и чувствовал с 22 июня 1941-го по 22 мая 1942 года…
Уже глубокой ночью он заварил себе кофе, которым его угостил Леонтьев. Из распахнутого окна тянуло холодком. Все-таки майские ночи – еще не летние. На столе аккуратной стопкой лежали снятые Варламовым со стен фотографии в рамках. С них на него смотрела счастливая семья, не знавшая ни войны, ни смерти, ни расставаний, и видеть радостные глаза этих людей для него было невыносимо.
Вместе с подробным отчетом – он занял тридцать две страницы – Варламов положил на стол Леонтьева и краткий рапорт. Майор взял бумагу, пробежал ее глазами, поморщился.
— Юрий Владимирович, сразу тебе скажу – опоздал ты с ним…
— Константин Дмитриевич, не смогу я в Москве физически находиться, понимаешь?.. – перебил Варламов. — Потому и прошу направить либо в партизанскую зону, к сыну, либо в 201-ю Латвийскую дивизию.
— А туда-то зачем? – озадаченно присвистнул Леонтьев.
— Там батальоном командует мой старый друг. Один из немногих родных людей на Земле… Прошу тебя сейчас не как начальника, а как товарища. Не смогу я сейчас сидеть в Москве. Может, потом когда-нибудь… А пока – либо к сыну, либо под Старую Руссу. Пусть это будет мне наградой за то, что выжил, не сгинул, не пропал… Очень тебя прошу.
Майор сложил губы трубочкой, помолчал.
— Юрий Владимирович, на тебя уже оформлен приказ. Тебя ждет Америка. И это не обсуждается – так решили в Большом Доме…
«Большим Домом» в Разведуправлении еще с довоенных времен называли Кремль.
— Мне нужно написать письмо сыну, — после большой паузы произнес Варламов.
