ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
59
Юрий Варламов, 21-22 июня 1941 г., Ломжа
Закончили всё только в восемь вечера. Варламов попросил отвезти их с Товарницким в Ломжу на вокзал, но Кравцов удивился:
— Что вы, товарищ подполковник, последний поезд уже час как ушел, а машину до Бреста я, простите, выделить вам не смогу – единственная на оперпункт, вдруг что случится… Вы лучше поезжайте в Дом Красной Армии, там сегодня вечер в честь выпуска младших лейтенантов. Там же переночуете в гостинице, а с утренним поездом прямо и поедете.
Юрий Владимирович был, конечно, раздосадован, но что поделаешь. Поразмыслив, он рассудил, что предложенный Кравцовым вариант действительно не так уж плох: на вечере можно будет пообщаться с командирами местного гарнизона, узнать их настроения, а в Брест отправиться с первым же утренним поездом. Обменянный на немца агент «Рубан» не имел ничего против. Похоже, он вообще был готов на все, лишь бы оттянуть момент неизбежного отчета в Центре…
Машина оперпункта доставила москвичей и их подопечного прямо к ярко освещенному подъезду ломжинского Дома Красной Армии. Перед ним сгрудилось молчаливое стадо легковых машин, в основном «эмок», но встречались и иностранные. На крыльце курили и переговаривались командиры и политработники. Из распахнутых в июньский вечер дверей вырывались звуки вальса, причем исполненного явно не местной самодеятельностью, а высококлассным оркестром.
В Дом Красной Армии Варламова и Товарницкого сначала собрались было не пускать, ведь они были в штатском. Но предъявленные командирские книжки быстро решили проблему. Сначала зашли в гостиницу, которая размещалась в левом крыле, заселились в два номера и поужинали в столовой. «Рубан» попросил разрешения остаться в номере – сказал, что устал и намерен выспаться. А Варламов с Товарницким по широкой лестнице поднялись в большой танцевальный зал.
— Между нами говоря, товарищ подполковник, — вполголоса произнес Товарницкий, — не понравилось мне, как они легко нас сюда пропустили. А если бы у нас были документы поддельные? Знаете, что мне капитан Кравцов рассказал? Что у них диверсанты чуть ли ни каждую ночь границу пытаются перейти… Даже удивительно, что с бдительностью так обстоят дела…
Юрия Владимировича и самого слегка покоробила легкость, с которой их пропустили в ДКА, но сейчас думать об этом почему-то не очень хотелось.
Через минуту Варламов убедился, что вечер в честь выпуска младших лейтенантов в Ломже отмечался на широкую ногу. Оркестр был не какой-нибудь, а московский, чуть ли не под управлением самого знаменитого Чернецкого. Хозяином праздника был командир 6-го кавалерийского корпуса генерал-майор Иван Семенович Никитин. Рядом с ними стоял командир 6-й Кубано-Терской казачьей Чонгарской Краснознаменной кавалерийской дивизии имени Будённого генерал-майор Михаил Петрович Константинов, живо напомнивший Варламову внешностью самого Будённого. Юрий Владимирович помнил, что 6-я кавдивизия была единственным соединением РККА, называвшимся «казачьим»; такой статус она носила с апреля 1936 года, когда были сняты ограничения на службу в рядах РККА казаков.
Ну и конечно, в центре внимания были главные герои вечера – новоиспеченные младшие лейтенанты. Юные командиры, у каждого из которых было по одному «кубарю» в петлицах, смущенно и радостно принимали поздравления старших по званию, чему-то смеялись и, конечно же, упоенно кружились в вальсе под аккомпанемент оркестра. Глядя на них, Варламов невольно вспомнил свою молодость. «Как же здорово было ощущать себя офицером! – думал он. – И танцевать, и чувствовать, что все еще впереди, и не знать, не думать о предстоящих войнах и трагедиях…»
Музыка вальса смолкла. Дирижер обернулся к залу и громко произнес:
— А теперь – песня «Кубанско-Терская кавалерийская»! Музыка Листова, слова Рудермана!
Оркестр заиграл бодрую мелодию, а небольшой хор бойцов грянул:
По болотам и равнинам
Гнали панские полки,
И коней полёт орлиный
Не забудут казаки!
И награда нам большая —
Песни вольные людей,
Счастье и свобода края,
Слава Родины моей!
— Такое ощущение, что здесь командиры не только из гарнизона Ломжи, — удивленно произнес рядом Товарницкий, разглядывая зал Дома Красной Армии. – Столько народу!
— Конечно, не только, — неожиданно поддержал разговор стоявший рядом рыжий младший политрук с одинокой медалью «За боевые заслуги» на гимнастерке. – Из Августова, Замброва, Белостока, даже из Бреста приехали. А вы, товарищи, наверное, из местного райкома?
— В некотором роде, — улыбнулся Варламов и указал глазами на медаль: – Где вы отличились, товарищ младший политрук?
— Вы про медаль? Это за финскую, я тогда старшиной был. А потом направили на курсы младшего политсостава…
Праздник продолжался до глубокой ночи. В час Юрий Владимирович направился в гостиницу, а Товарницкий решил остаться до конца. Уточнив у администратора гостиницы, что первый поезд на Брест из Ломжи отправляется в десять утра, Варламов на всякий случай заглянул в смежную комнату к агенту и, убедившись в том, что «Рубан» спит, улегся на казенную гостиничную койку. Неожиданно для себя он провалился в глубокий крепкий сон – наверное, так организм отвечал на бессонницу предыдущей ночи…
…Ему снился бал в каком-то петербургском военном училище, старый, забытый, но сохраненный подсознанием юнкерский бал, на котором он когда-то познакомился с Лизой. Все было, как тогда, только вместо погон у юнкеров почему-то были петлицы с новенькими «кубарями». Гремела музыка, беззаботно кружились пары, и только капитан Кравцов стоял у стены, мрачно скрестив руки на груди. «Кто ж вам правду-то скажет еще?» — донесся до Юрия укоризненный голос капитана. Но никто не хотел слушать его правду, все были увлечены танцами и не чувствовали той угрозы, которая невнятно надвигалась откуда-то на этот беззаботный зал, на этих красивых молодых людей…
А вальс продолжал греметь, пары – кружиться, музыканты – вкладывать душу в исполнение. Особенно старался барабанщик, почему-то с лицом Товарницкого: он раз за разом усердно взмахивал колотушкой, извлекая из своего инструмента тоскливое, однообразное «Бум-м-м… Бум-м-м… Бум-м-м…»
— Товарищ подполковник, проснитесь!..
Юрий Владимирович как встрепанный сел на постели. Над ним нагнулся встревоженный Товарницкий.
— Взрывы, товарищ подполковник!..
— Где?
— В стороне границы.
Бум-м-м… — снова донеслось откуда-то снаружи, уже не во сне, а наяву. Слабо задребезжало оконное стекло. И снова тяжелый, тупой удар, будто на землю уронили чугунный молот.
Из смежной комнаты показался встревоженный «Рубан». По его лицу тоже было видно, что он не понимает, что происходит.
Варламов начал одеваться. Машинально взглянул на часы: без десяти четыре утра. За окнами стояла предрассветная серость. Вещи и документы на всякий случай взяли с собой и ни разу потом об этом не пожалели…
Из Дома Красной Армии москвичи выбежали не одни – видимо, многие гости вчерашнего вечера решили заночевать в гостинице, и теперь не меньше сотни заспанных, ничего не понимающих людей толпились перед крыльцом, недоуменно переговариваясь. Среди них преобладали командиры, в том числе и герои вчерашнего вечера, младшие лейтенанты, но были и штатские – кроме москвичей и «Рубана», музыканты оркестра, выступавшего вчера. Постепенно разговоры стихли сами собой – их заглушил тяжелый, плотный гул, надвигавшийся с запада. Люди встревоженно вглядывались туда, откуда слышался этот звук, рождавшийся в небе.
— Самолеты… — Кто-то наконец тихо произнес вслух то, чего все так боялись.
Самолеты шли в боевом порядке, очень низко, так что отчетливо можно было видеть «кресты Святого Николая» на крыльях и фюзеляжах и черные свастики на килях. Судя по двойному хвостовому оперению, это были «Дорнье-17». Первые фашистские самолеты, которые Варламов видел не в кинохронике про горящие под бомбами Варшаву, Роттердам и Белград…
— Провокация! – отрывисто выкрикнул высокий капитан с черными артиллерийскими петлицами. – Товарищи, это провокация!
— Где же наши? – тихо проговорил немолодой военврач третьего ранга в очках.
Словно услышав эти слова, от группы германских бомбардировщиков резко отделились три и, завывая моторами, пошли в атаку на Дом Красной Армии. Загремели пулеметные очереди. Люди бросилась врассыпную.
Бросились бежать и Варламов с Товарницким. При этом Юрий Владимирович потащил за собой «Рубана» — ведь за безопасность агента он отвечал головой. Где-то сзади рванули бомбы, упругая взрывная волна толкнула командиров в спины. Юрий Владимирович неловко повалился на землю, прикрывая агента своим телом.
— Почему они бомбят? – срывающимся голосом кричал рядом тот самый долговязый капитан-артиллерист. – Есть же договор о дружбе!
Обернувшись, Варламов увидел, что здания ДКА горит. Бомбы попали в его левое крыло и в несколько стоявших перед зданием легковых машин. На разворот тройка атаковавших самолетов не пошла – видимо, у бомбардировщиков были цели на южной окраине города. «Может, пошли на вокзал? – промелькнуло в голове. – Если разбомбят пути, мы не сможем выбраться из города!.. Главное – добраться до вокзала, а там уж как-нибудь договоримся с каким-нибудь машинистом, чтобы довез до Бреста…»
— Товарищи, кто знает Ломжу? – крикнул Юрий Владимирович, обращаясь сразу ко всем. – Нам нужно немедленно попасть на вокзал!
— Вы же говорили, что из местного райкома! – хрипло, с ненавистью в голосе произнес кто-то за спиной Варламова. Обернувшись, он увидел рыжего младшего политрука с медалью «За боевые заслуги» за финскую войну. – А сами города не знаете?!.. Товарищи, среди нас диверсанты!
— Отставить! – вспылил Варламов, выхватывая из кармана удостоверение. – Я подполковник Красной Армии, вот документы! Со мной лейтенант и еще один человек!
— И документы подделали, суки! –Рыжий выдернул из кобуры «Наган», навел его на подполковника. – А ну руки вверх!
Близстоящие командиры тоже обнажили оружие и направили его на Варламова, Товарницкого и «Рубана». Переглянувшись, все трое подняли руки вверх. «Идиотская ситуация, — раздосадованно подумал Юрий Владимирович. – Эх, были бы мы в форме…»
— Покажите удостоверения, — властно потребовал у него усатый майор бронетанковых войск. Изучив документы, он хмуро усмехнулся: — Надо же, подпись начальника Разведуправления Генштаба подделали… Что ж вас формой соответствующей не снабдили? Денег пожалели в Берлине? А на этого, — он ткнул в «Рубана», — так и вовсе документов не заготовили?
— Шлепнуть гадов прямо здесь! – крикнул младший политрук.
— Отставить! – повысил голос майор. – Обыскать и в Особый отдел штаба корпуса. Там разберутся… Товарищ младший политрук, отвечаете за доставку диверсантов. Потом вернетесь сюда.
— Есть, товарищ майор!
Варламов взглядом приказал Товарницкому не сопротивляться – дороже обойдется. Москвичей и агента обыскали, отобрали личное оружие и удостоверения личности. Рыжий младший политрук встал сзади с револьвером в руках и властно крикнул:
— Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения! С поднятыми руками вперед — шагом марш!..
— Ну вот, Володя, а ты недавно жаловался, что в Ломже с бдительностью плохо, — усмехнулся Варламов, обращаясь к Товарницкому.
— Молчать!.. – крикнул политрук.
Юрия Владимировича буквально трясло от негодования и бессилия. Говорить о чем бы то ни было с рыжим бесполезно, у него глаза фанатика, если что – пристрелит и не поморщится. И самое паршивое – он прекрасно понимал тех, кто взял их под стражу. Все трое в штатском, удостоверения московские, у «Рубана» так и вовсе никакого (а какое удостоверение должно быть у агента, которого немцы только вчера обменяли на своего?), интересуются расположением вокзала, вчера присутствовали на вечере в ДКА… Конечно, подозрительно!.. Оставалось надеяться на благоразумие местного командования, которое должно было разобраться в ситуации. Беспокоило только одно – успеют ли они попасть на вокзал прежде чем фашисты разбомбят железнодорожные пути?..
Конечно, всё происходящее действительно могло быть огромной, чудовищной провокацией фашистов. Никто ведь не знает, какова ситуация в других местах. Возможно, немцы атаковали только Ломжу – самый западный участок границы?.. Но даже если это так – на такую провокацию надо отвечать ответным ударом… Хоть каким-нибудь.
Со стороны они, наверное, представляли странное зрелище – трое мужчин в штатском с поднятыми руками, которые быстрым шагом шли по улице, а за ними младший политрук с «Наганом» в руках. Впереди, на окраине Ломжи, рвались авиабомбы. А сам город выглядел словно вымершим – то ли горожане еще спали, не обращая внимания на бомбежку, то ли проснулись, но сидели по домам, боясь высунуть нос.
— Товарищ подполковник, истребители! – внезапно на ходу произнес Товарницкий, указывая в небо.
— Разговоры! – окрикнул сзади рыжий, но тут же умолк, потому что тоже увидел самолеты.
«Мессершмитты-109» новой модификации F явно шли на смену работавшим над военным городком бомбардировщикам. Они злобными шершнями промахивали над головами, упруго распарывая воздух. Юрий Владимирович надеялся, что группа из нескольких человек не привлечет внимания летчиков, но ошибался. Один из истребителей заложил над пустынной улицей крутой вираж и пошел в атаку. Ударили пулеметы, было видно, как две строчки пуль срезают высаженные вдоль тротуара деревья и аккуратно подстриженные кусты.
— Ложись! – скомандовал Юрий Владимирович.
Пулеметные очереди прошли рядом, оставляя следы на плитке. Самолет со свастикой на оперении промахнул над улицей, сделал разворот и полетел догонять своих. А тяжело дышащие Варламов и Товарницкий смотрели на безжалостно искалеченные пулями тела младшего политрука и «Рубана»… Обоих очереди отбросили на порядочное расстояние. В залитой кровью руке политрук и после смерти крепко сжимал револьвер.
Лейтенант судорожно дышал, делая резкие глотательные движения. Варламов понял, что парень впервые так близко видит погибших.
— Держись, Володя. Им уже не поможешь, а нам с тобой надо выбираться отсюда. Сейчас спросим у местных, где вокзал, и двинули.
Забрав у погибшего политрука медаль, документы и свое личное оружие, командиры принялись стучать в близлежащие дома с единственным вопросом – как пройти к вокзалу? Но, к их удивлению, только в четвертом по счету доме им ответили внятно – хозяин-еврей доброжелательно и подробно разъяснил, как добраться до вокзала. В остальных домах заспанные хозяева высокомерно шипели по-польски что-то в духе «Моя твоя не понимай» и захлопывали окна.
Уже на подходе к вокзалу Варламов понял, что они опоздали – над путями стелился густой черный дым, на привокзальной площади разворачивался красный пожарный ЗИС. Через пять минут комендант станции сообщил москвичам, что пути и два имевшихся на станции паровоза разбомблены, поэтому выехать из Ломжи поездом невозможно.
— Эх, дал бы нам Кравцов машину до Бреста… — вздохнул Товарницкий. – Товарищ подполковник, давайте здесь машину искать. Может, из ДКА кто в Брест едет?
— Там машины на наших глазах под бомбы попали. Ладно, двинули в военный городок, пойдем на поклон к местному начальству. Авось войдут в положение…
Но когда командиры бегом добрались до ломжинского военного городка, то застыли от ужаса. Будка дежурки КПП была вся иссечена пулями, дежурный командир и трое бойцов погибли на боевом посту. Похоже, КПП с воздуха расстреляли «Мессершмитты».
Увиденная в центре городка картина потрясла Юрия Владимировича. Большинство зданий казарм были разрушены бомбами, их остатки пылали. Там и сям на асфальте виднелись огромные воронки, вокруг которых грудами лежали окровавленные разорванные останки тел в форме. Судя по синим и черным петлицам и эмблемам, погибшие были кавалеристами и танкистами. Уцелевшие командиры и бойцы пытались тушить пожары, но безуспешно. Дополняли эту картину хаоса обезумевшие от испуга кони, которые с ржанием носились по плацу.
Задыхаясь от едкого дыма, Варламов и Товарницкий бросились к небольшой группе командиров и политработников, которая совещалась о чем-то. Увидев двух штатских, все они замолчали и недоброжелательно уставились на незнакомцев. Старшим по званию в этой группе был подполковник-кавалерист явно выраженной кавказской внешности.
— Подполковник Варламов, лейтенант Товарницкий, Разведуправление Генштаба РККА, — представился Юрий Владимирович, сразу же протягивая удостоверения личности. – Нам как можно скорее нужна машина до Бреста.
Командиры хмуро переглянулись. Подполковник-кавалерист принялся изучать документы.
— С какой целью прибыли в Ломжу?
— Для выполнения спецзадания.
— А в штатском почему? – недоброжелательно поинтересовался стоявший рядом с кавалеристом батальонный комиссар.
— Специфика службы не требует постоянного ношения формы.
— Кто может подтвердить ваши слова? Где вы были сегодня ночью и на рассвете, когда началась бомбежка?
— Подтвердить может начальник Ломжинского оперпункта капитан Кравцов. Ночевали в гостинице ДКА, где нас застала бомбежка. Потом были обстреляны истребителями, бывший с нами политрук погиб, вот его документы…
На лице кавалериста явственно отражались сомнения. Наконец он нехотя сунул Варламову и Товарницкому их документы и процедил:
— Ладно… Машину до Бреста я вам не дам, да и нигде вы ее сейчас не найдете. К тому же велика вероятность, что выезды из города уже перерезаны. Поэтому советую вам остаться здесь с нами. Стабилизируем положение, тогда и выберетесь спокойно. Думаю, через несколько часов.
«Не худший вариант, — подумал Варламов. – На машине легко можно попасть под огонь самолетов, а тут, по крайней мере, ситуация прояснится».
Он намеренно не выяснял номер части, в расположении которой они с Товарницким оказались. Захотят – сами скажут и представятся. Так и произошло. Выяснилось, что подполковника зовут Николаем Григорьевичем Петросянцем, он был командиром 94-го Кубанского казачьего Северо-Донецкого кавалерийского полка. Назвались и другие: помполит батальонный комиссар Метелкин, начштаба полка майор Гречаниченко. Чуть позже подошли командир 48-го Кубанского казачьего Белоглинского кавалерийского полка подполковник Алексеев и его начштаба майор Замятин и командир 35-го Кубанского казачьего механизированного полка полковник Тяпугин, его помполит батальонный комиссар Гуревич и начштаба капитан Селезнёв. 48-й и 35-й полки дислоцировались в одном городке с 94-м и тоже подверглись неожиданному авиаудару.
Варламов узнал, что сегодня в 3.30. все командиры этих частей, входивших в состав 6-й кавалерийской казачьей дивизии, получили странный приказ: «Быть в полной боевой готовности, но людей из казарм не выводить». В итоге – огромные потери во время недавнего авианалета. Все в голос говорили о том, что приказ, скорее всего, отдал немецкий диверсант, подключившийся к линии связи, проходившей прямо по улице. Тем более что все переговоры велись в эфире открытым текстом. После утренней бомбежки и обстрела все командиры были напряжены и злы, новоприбывшие тоже сразу требовали у Варламова и Товарницкого документы и придирчиво расспрашивали их: кто, откуда, с какой целью и прочие подробности. Но москвичи понимали особенности обстановки и терпеливо отвечали. Не хватало еще, чтобы повторилась ситуация у ДКА, когда их самих чуть не приняли за диверсантов! К счастью, страдавших чрезмерной бдительностью среди командиров и политработников не было, да и ответы звучали убедительно.
По поводу авианалета мнение было у всех одно:
— Провоцируют они нас, ясно как день. Хотят, чтобы мы в ответ долбанули, а они потом объявят, что большевики нарушили договор о дружбе и ударили в спину…
— Ну ничего, мы им такого покажем – надолго запомнят.
— Думают небось, что мы как французы, Париж без боя отдадим. Дулю с маком!
Примерно через полчаса Петросянц получил устный приказ командира дивизии генерал-майора Константинова: выдвинуться на сборный пункт в Гельчинский лес, в трех километрах южнее Ломжи, занять оборону на рубеже железной дороги Ломжа – Лапы и не допускать противника со стороны Остроленка, Замбров. В этой ситуации Варламов с Товарницким оказались в полку на положении «Не пришей кобыле хвост»: в штатском и без обязанностей. К счастью, Петросянц вошел в их положение и приказал выдать москвичам под расписку два комплекта обмундирования со знаками различия подполковника и лейтенанта кавалерии: «Отобьемся – доложу обстоятельства дела, все всё поймут». Уцелевшее в пожаре интендантского склада обмундирование красноармейцы складывали кучами прямо на плацу, и там же Варламов с Товарницким переоделись в форму. Сразу же почувствовали себя гораздо увереннее, привычнее.
К рубежу выдвигались кто как: кто верхом, на уцелевших во время бомбежки конях, кто на грузовиках. Впереди колонны пошли три бронеавтомобиля БА-10 из разведэскадрона 35-го мехполка и два черных от копоти танка БТ-5. Все тревожно посматривали на небо, но немецких самолетов больше видно не было. Да и канонада со стороны границы стихла. Это вселяло надежду: а может, и впрямь провокация, пусть и грандиозная?..
Сергей Варламов, 22 июня 1941 года, Москва
Сергея Варламова разбудили одновременно щебет птиц и уханье громадного парового молота. К этому молоту все в бывшем доме Филатова на Метростроевской давно уже привыкли – строительство Дворца Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя шло уже пятый год. Но сегодня он ухал как-то особенно громко и отчетливо. Да и птицы разговорились вовсю – присели прямо на карниз и громко обсуждали свои птичьи новости.
Какое-то время после пробуждения Сергей продолжал лежать, вспоминая вчерашний вечер. Свидание с Леной Потапенко, о котором они условились на выпускном, не состоялось: она просто не пришла к памятнику Гоголю на Гоголевском бульваре. За те два часа, что Сергей ждал Лену, он изучил этот памятник во всех подробностях, посидел на всех близлежащих лавочках и трижды заходил в продмаг на углу, так что продавцы начали подозрительно на него коситься. А она не пришла… И теперь, закинув руки за голову, он мучительно соображал: обидел он ее чем-нибудь на выпускном? Или она так жестоко над ним посмеялась? Или вообще любит Женьку Лопухина, а ему сказала, что придет, просто так, чтобы не обижался?..
Лена пришла в их класс год назад. Ее отца перевели в Москву откуда-то с Украины. Высокая, стройная, с живыми, лучистыми глазами и правильными чертами лица, Лена сразу же привлекла всеобщее внимание. Плюс ко всему прекрасно училась, была физкультурницей, писала стихи в школьную стенгазету… Неудивительно, что в нее одновременно влюбились сразу несколько парней из класса, в том числе Варламов и его приятель Женя Лопухин. Но Лена явно предпочитала быть общим кумиром и никого из своих обожателей выделять не спешила. Никто из умников, силачей, вождей и организаторов сначала 9-го, а затем и 10-го «Б» не сподобился ни разу даже проводить ее до дому…
И вот на выпускном Сергей наконец-то решился пригласить Лену на вальс и во время танца, умирая от страха, пригласил ее на свидание. Место назначил привычное с детства – памятник Гоголю на Гоголевском бульваре. И неожиданно увидел в ответ улыбку, услышал неожиданное: «Странно, я именно этот памятник в Москве люблю больше всего! Конечно, приду…» Он не удержался тогда, похвастался перед Женькой и тут же проклял себя, видя, как мучительно побледнело его лицо. Знал же, что Женька сохнет по Лене гораздо сильнее других.
А потом был этот бесконечный вечер у памятника Гоголю. Каждая парочка, проходившая мимо или встречавшаяся у памятника, заставляла Сергея болезненно морщиться. Ну да, куда ему со свиным рылом в калашный ряд!.. Наверняка у Лены уже есть кавалер постарше и посолиднее. В классе были девочки, о которых говорили, что она, мол, «ходит» с тем-то и тем-то, и не только ходит… Может, и Лена из таких же?.. Но эту мысль он тут же отвергал. И снова, как пони в цирке шапито, начинал наворачивать бессмысленные круги вокруг памятника…
Так ничего внятного и не придумав, Сергей вскочил на ноги и начал делать зарядку. На висевшую над письменным столом большую групповую фотографию своего класса старался не смотреть – Лена стояла там в самом центре и смотрела в объектив фотоаппарата прямо и открыто, как всегда. Нет, такая девушка, как Лена, не могла задумать ничего коварного. Сегодня он встретится с ней и все выяснит – однажды и навсегда.
На кухне радиотарелка вполголоса пела «Марш энтузиастов» из кинофильма «Светлый путь» с Любовью Орловой. Мама стояла у кухонной плиты и жарила яичницу. Чмокнув мать в щеку, Сергей уселся у крытого клеенкой кухонного стола. Обычно Варламовы ели в большой столовой, за круглым столом, над которым висела лампа в оранжевом абажуре, но если Юрий Владимирович был в командировке, Елизавета Петровна и Сергей предпочитали завтракать, обедать и ужинать в кухне. Это был их негласный ритуал, говоривший о том, что семья не в полном сборе.
— Отец не вернулся еще? – Сергей налил в стакан молока.
— Нет. А ты почему такой смурной с утра?
— Ничего я не смурной, — пожал плечами сын, ковыряясь вилкой в яичнице.
— Ну я же вижу… С Леной что-нибудь?
— Почему обязательно с Леной?
Мать усмехнулась, взяла со стола плетеную хлебницу, положила в нее несколько кусков хлеба.
— Потому что о ней ты говоришь в последнее время гораздо чаще, чем о всех остальных. Хлеб бери к яичнице… Небось на свидание не пришла?
Сергей поперхнулся яичницей. Ну мама!..
— Откуда ты знаешь?!
Но Елизавета Петровна в ответ только поддразнивающе показала кончик языка. Догадайся, мол, сам.
На двенадцать двадцать у Сергея были назначены занятия с репетитором. Вступительные экзамены во 2-м Московском государственном педагогическом институте иностранных языков начинались в первой половине июля, а Варламов-младший еще в девятом классе твердо решил поступать именно во 2-й МГПИИЯ. Главным аргументом в этом деле было то, что в феврале 1940-го при этом вузе был создан военный факультет, а Сергей мечтал быть именно военным переводчиком. В том, что эта профессия в будущем станет одной из самых востребованных, он не сомневался. Ведь непременно будет война, и нужно будет допрашивать пленных и общаться с военными атташе союзных государств… Ну а после репетитора тоже было важное дело: на 20 июля был запланирован Всесоюзный день физкультурника, а на Красной площади – парад физкультурников и футбольный матч. Участвовал в этом параде и Сергей, репетиции уже начались, и сегодня проходила очередная. Дело нешуточное – маршировать перед трибунами Мавзолея, где будут стоять все вожди!
Репетитор жил в начале Арбата, и Сергей шел к нему пешком. Можно было переулками, но он нарочно решил пройтись Гоголевским бульваром – для тренировки самообладания. На бульваре наладившееся было во время завтрака настроение снова подпортилось – вчерашний вечер не выходил из головы. Но он запретил себе расстраиваться. В конце концов, будущий военный переводчик должен хорошо владеть собой и уметь скрывать чувства. И Варламов шел с подчеркнуто веселым и независимым видом, насвистывая под нос «Марш энтузиастов».
На Арбате царила обычная воскресная суета – потоки пешеходов на узеньких тротуарах, шелест автомобильных и троллейбусных шин по нагретому летнему асфальту. А вот группа людей, стоявших под большим радиорупором на углу Арбата и Большого Афанасьевского переулка, выглядела необычно, они словно ждали чего-то, негромко переговариваясь между собой.
— Случилось что-то? – спросил Сергей у худенького паренька лет 18 в очках, по виду студента.
— Да только что сказали – ожидается важное правительственное сообщение, — пожал плечами тот. – Я вообще-то троллейбус жду, ну и послушаю заодно.
Варламов бросил взгляд на большие круглые часы на стене противоположного дома. Двенадцать пятнадцать, а репетитор живет через три дома, на пятом этаже… И Сергей прибавил было шагу, но остановился, услышав в репродукторе чуть заикающийся голос наркома иностранных дел Молотова:
— Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…
— Почему Молотов говорит, а не сам Сталин? – удивился паренек в очках, но на него шикнул дядечка в клетчатой кепке и пиджаке:
— Да тише ты, дай послушать!
Люди, стоявшие под репродуктором, придвинулись ближе, начали останавливаться спешившие по Арбату прохожие. А голос, доносившийся из репродуктора, впечатывал каждое слово прямо в сердце, в душу, навсегда отбрасывая в прошлое беззаботный воскресный день, день 22 июня…
— Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории…
Сергей ошеломленно взглянул на стоявших рядом людей: дядечку в пиджаке и кепке, тетеньку, державшую за руку белобрысого мальчика лет шести, сухонькую старушку с кошелкой, где болталась кефирная бутылка, паренька в очках… Но все они смотрели вверх, на радиорупор, словно не только слышали Молотова, но и видели его.
— Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что Германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.
В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты Германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной…
Война… Это слово звучало в повседневной жизни уже не раз, оно было почти привычным. Совсем недавно вот так же Молотов объявлял о начале войны с белофиннами. До этого были Халхин-Гол, Хасан, Гражданская война в Испании, тоже воспринимавшаяся почти как своя… Но все это было все-таки далеко, словно какое-то приложение к уроку географии. Теперь же война была почти рядом – в Крыму, на Украине, в Литве… «Хорошо, что белорусские города не назвали, — подумал Сергей. – Отец ведь уезжал с Белорусского вокзала… Хотя он мог ехать и куда-нибудь в Смоленск, допустим. Только непонятно, почему он так задерживается в Смоленске… Ну, теперь-то точно вернется. Тем более, что война наверняка кончится максимум через неделю. Сейчас как двинем им тройным ударом – будут знать!»
И словно услышав его мысли, Молотов произнес:
— Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом, и нанесут сокрушительный удар агрессору.
Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу.
«Ну и сравнил! – подумал Сергей. – Наполеон, как ни крути, военный гений, великий государственный деятель. А Гитлер? Да у него и противников-то серьезных не было. Кто ему сопротивлялся толком? Ну, норвежцы немножко, да еще греки…»
— Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.
Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина.
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами…
Радиорупор смолк, наступила тишина. Только машины по-прежнему неслись по Арбату, покрикивая сигналами, словно ничего не произошло. Причалил к остановке желто-голубой троллейбус и, выпустив из своих разгоряченных недр пригоршню пассажиров, побежал дальше. С писком пронеслась стайка воробьев, из распахнутого окна вырывалась нестройная музыка – кто-то неумело пиликал на скрипке, мучая «Этюд» Шопена…
Сергей оглянулся по сторонам и увидел, что речь Молотова слушало не меньше полусотни человек. Кто-то уже пошел по своим делам, но большинство стояло на месте, угнетенные и подавленные услышанным.
— Странно, почему не Сталин говорил… — неуверенно произнес паренек в очках: видимо, этот вопрос беспокоил его с самого начала речи.
— Да он попозже скажет, — ответил кто-то. – Наверное, в четыре часа.
— Или в шесть.
— Наконец-то Гитлеру морду набьем! – воодушевленно проговорил дядечка в клетчатой кепке и пиджаке.
— Да уже бьем наверняка. Может, мы уже под Варшавой где-нибудь, просто не говорят об этом.
— Больше двухсот человек убито и ранено… Наверняка больше, просто не хотят народ пугать.
— А финны-то как не уймутся, а. Только недавно надавали им, а нет, все равно полезли.
— И румыны тоже. Вот уж кто бы тихо сидел.
— В четырнадцатом году то же было, немцы на нас первые напали.
— Ну, сравнили! Тогда у них фашистов не было.
— Все равно – они первые, а мы отбиваемся.
— А где напали-то, в каких местах?
— Сказали же — Киев, Житомир, Каунас и Севастополь.
— Нет, это они бомбили, а напали-то где?
— Во многих местах.
— Это как же понимать?
— Так и понимать, граница длинная, везде и напали.
— Ничего, сколько войн было, и эту переживем…
Понемногу толпа у репродуктора рассасывалась. Люди расходились по своим делам, но прежний мир каждого из них рухнул. Все мысли были о войне, которая гремит (или уже перестала греметь?) где-то на украинской и литовской границе…
Репетитор, седоусый и седобородый профессор МГУ, встретил Сергея встревоженным: он тоже слушал сообщение по радио. Сели за занятия, но Варламов понимал, что помимо воли думает о другом. Может, отец все-таки что-то знал заранее? Может, его не случайно отправили в эту командировку именно накануне войны?.. Нет, не может быть, иначе Молотов сказал бы о том, что нашей разведке все было известно из надежных источников… А он сказал, что нападение было внезапным и вероломным. Значит, все так чудовищно совпало – отец уехал, и началось?..
Репетиция парада физкультурников проходила внешне обычно, но на лицах людей вокруг Сергей видел ту же плохо скрываемую тревогу, которая одолевала его самого. По пути на стадион ЦДКА в Сокольниках он не утерпел, позвонил из телефона-автомата домой, но мама не подошла – наверное, ее не было дома. Репетиция закончилась в шесть десять, и первым делом все бросились выяснять – выступал ли по радио Сталин?.. Но Сталин не выступал – ни в четыре часа, ни в шесть. Это волновало, но одновременно и успокаивало: по пустякам вождь не высказывается, и значит, бои на границе прекратились, наверное, Красная Армия уже выбила фашистов обратно в Польшу… Но почему тогда ничего не говорят о том, что начался великий освободительный поход Красной Армии в порабощенную фашистами Европу?.. В метро все разговоры тоже были о войне.
Лена жила в доме Наркомтяжпрома на Большой Колхозной площади. Его гигантский серый корпус с множеством понатыканных по фасаду маленьких окошек напоминал скорее универмаг или военный завод, чем жилой дом. Обогнув подавляющую все вокруг глыбу, Сергей вошел в огромный внутренний двор и нерешительно направился ко второму подъезду. Он провожал Лену до дома только один раз – после выпускного… И вот сейчас стоит перед ее подъездом. Что делать дальше, он и сам толком не знал. Знал только, что в этот день ему нужно увидеть Лену.
Через минуту он выяснил у консьержа, сидевшего в подъезде, что Лены нет дома. Ну, нет так нет, подождем. И он занял позицию на лавочке с тем, чтобы ему были видны оба въезда во двор.
Прошло полчаса, когда въехавшая во двор «эмка» остановилась напротив второго подъезда, и с заднего сиденья машины появилась полная женщина, чем-то неуловимо похожая на Лену. Сергей догадался, что это ее мама. Водитель машины услужливо подал ей какую-то сумку. Принимая ее, женщина подняла глаза на Сергея и на мгновение замерла.
— Молодой человек, подите сюда.
Сергей послушно подошел.
— Это ведь вы провожали Леночку до дому после выпускного вечера?
Варламов покраснел.
— Да, это я… Я хотел бы увидеть Лену.
— Как раз по этому поводу я хотела бы сказать вам пару слов. Давайте отойдем в сторонку. – Она наклонилась к кабине и велела водителю: — Поезжай. В девять заберешь Лену.
«Эмка» тронулась. Женщина отвела Сергея вглубь двора. Казалось, огромный серый дом нависает над ним со всех сторон.
— Буду с вами откровенна, — неторопливо заговорила мама Лены. — Видите ли, нам с отцом Леночки не нравится то, что вы хотите с ней дружить. У нее свой круг общения, солидные люди… Вы милый молодой человек, и я уверена, что вы найдете себе девушку из своего круга. А в нынешней ситуации вам тем более надо сосредоточиться не на личной жизни, а на более важных вещах.
— «Нынешняя ситуация» — так вы называете войну? – усмехнулся Сергей. – А девушку, которая нравится мне больше всего на свете, — «личной жизнью»?
Мама Лены нахмурилась, ее миловидное лицо неожиданно стало злым, почти бульдожьим на вид.
— Не грубите, юноша, — процедила она. — Я вас предупредила. Видеться с Леной вам не нужно, приходить сюда – тоже. Всего хорошего.
Она повернулась и направилась к подъезду. «Бред какой-то, — думал Сергей. – Круг общения, солидные люди…» Можно подумать, что Лена была принцессой. Да, Сергей знал, что ее отец ответственный работник, но и у него самого, если уж на то пошло, отец не дворник и не сторож зоопарка.
К счастью, когда Лена освободится, он знал – в девять часов ее должна была забрать машина. Воспользовавшись свободным временем, Сергей сбегал на Сретенку, к телефону-автомату, и еще раз позвонил домой. Но мамы опять не было. Начиная нервничать, Варламов быстрым шагом пробежался туда-сюда по сретенским переулкам, вниз к Трубной и обратно, а в восемь часов постоял с другими людьми у репродуктора, ожидая, что выступит Сталин, но он не выступил…
Машина с Леной появилась во дворе в четверть десятого. На негромкий оклик Сергея девушка удивленно обернулась и тут же смущенно заулыбалась. Забинтованную левую руку она держала на перевязи.
— Ты злишься, что я вчера не пришла, да?.. А я просто руку чуть не сломала. Врач сказал, что очень сильное растяжение. Так больно было, что я просто лежала на диване и ревела в голос… Глупо, да?.. Сегодня хотела позвонить тебе, извиниться, но вашего телефона-то я не знаю…
— Понятно… Ты с перевязки? – неловко спросил Сергей.
— Нет, я с репетитором занимаюсь, у меня же поступление в МГУ… Хотя теперь, наверное, все изменится. Война…
— Да, война.
Оба помолчали.
— Лена… — неуверенно проговорил Варламов. – Я пришел сказать, что…
— Что? – тихо произнесла она.
— Что я уйду на фронт, добровольцем. Наверняка понадобятся добровольцы, хотя война будет короткая, могу и не успеть… — Он перевел дыхание. – Ну вот, и поэтому… если со мной что-то случится, то…
— А давай с тобой ничего не случится, ладно? – улыбнулась Лена. — Давай война кончится быстрее, чем ты попадешь на фронт. И мы будем видеться. Я же должна тебе свидание у памятника Гоголю, тем более что это мой любимый памятник в Москве… Договорились?
— Договорились, — глупо повторил Сергей и, смущаясь, протянул Лене руку: — Только как мы условимся о встречах? Мы же не знаем телефонов друг друга.
— Ого, встречи сразу во множественном числе? – засмеялась Лена. – Ну, скажи мне свой телефон, и я позвоню.
— Б-2-60-58. Запомнишь? Подойду или я, или мама… или папа, когда вернется.
— Запомню… Ну, пока.
Лена вошла в подъезд, хлопнула дверь. На огромной стене серого дома уже загорались огни, и в одном из окон на третьем этаже Сергей неожиданно увидел маму Лены – ее силуэт четко вырисовывался на ярко освещенном фоне. «Видела наш разговор, — подумал он. – Ну и черт с ней! Подумаешь, какая барыня выискалась… В конце концов, это наше с Леной личное дело, мы взрослые люди и все можем решать сами…»
До ближайшей станции метро, «Дзержинской», Сергей доехал на троллейбусе. Выскочил на своей «родной» станции «Дворец Советов» и до дому уже бежал бегом, благо бежать было буквально пять минут…
Мама сидела на кухне, положив единственную руку на столешницу. Сергей поразился тому, как изменилось ее лицо в сравнении с утренним — из милого, веселого и даже озорного оно стало скорбным, каким-то опущенным вниз, словно сразу проявились все затаившиеся до времени морщинки.
— Мам, ты прости, — затараторил Сергей с порога, — я два раза звонил, правда, и оба раза тебя не было. Я у репетитора был, а потом на тренировке парада… Ты речь Молотова слышала?
Елизавета Петровна тяжело вздохнула.
— Да… Я сразу пошла в больницу, там устроили митинг… потом распределяли обязанности военного времени… Хотела купить «Вечёрку», но она сегодня почему-то не вышла. Наверное, завтра в «Правде» будет… Господи, ну куда, куда его понесло? Почему именно его, почему сейчас?
Сергей подошел к матери, взял ее руку в свои ладони.
— Мам, не волнуйся… Молотов же сказал – бомбили Украину, Крым и Литву, а папа уезжал с Белорусского…
— Ах, да при чем тут это! – поморщилась мать. — Бомбить они могли что угодно, хоть Москву, самолеты сейчас далеко долетают… А вот ударили наверняка по Белоруссии.
— Но… но это же ничего не доказывает, то, что он уезжал с Белорусского! — сбился Сергей. – Папа мог в Смоленск ехать, мог в Минск… А от Минска до границы часов шесть езды, не меньше! Не думаешь же ты, что фашисты за шесть часов, не встречая сопротивления, дошли до Минска?! И вообще, их наверняка уже отбросили обратно, и всё в порядке!.. – Он, преодолевая себя, шутливо погрозил матери пальцем: — Мамочка, отставить паникёрские разговоры!
Мама горестно покачала головой.
— Будем надеяться… Только это и остается. Боже мой, снова война, снова, снова…
