ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
54
Карл Петерс, 21 июня 1940 г., Рига
…Сколько тысяч людей двигалось по улице Бривибас, Карл мог оценить с трудом. Наверное, тысяч 70, не меньше. Учитывая, что все население Риги составляло около 350 тысяч, цифра была более чем солидной. В толпе бурлил глухой гул, то тут, то там вздымались над головами портреты Сталина и Молотова, огромные плакаты с надписями «Да здравствует коммунистическая партия», «Да здравствует Красная Армия!», «Да здравствует Советский Союз!» по-русски и по-латышски. В голубое летнее небо взлетало нестройное пение «Интернационала». Звучал и национальный гимн «Боже, благослови Латвию». Музыка двух гимнов смешивалась в невнятную какофонию. Дрожал и прогибался под тысячами ног асфальт. Памятник Свободы толпа обтекала, как река – утёс.
Карл и Лика стояли на тротуаре вместе с другими людьми. На их глазах снова творилась история. Как в 1914-м, 1915-м, 1917-м. Снова поворачивались какие-то огромные колеса судьбы, снова ничего не зависело от желаний или нежеланий отдельных личностей – грозно бурлило людское море, свершалось то, что давным-давно было расписано на небесах…
Впереди толпы шли изможденные люди в полосатых робах заключенных. На их усталых лицах цвели улыбки. Окружавшие их рабочие тоже улыбались и возбужденно переговаривались о чем-то.
— Что там такое? – нетерпеливо обернулась к своему парню стоявшая рядом с Карлом высокая светловолосая девушка, явно студентка по виду.
— Политических заключенных выпустили из тюрем! Эта колонна из центральной тюрьмы, а по Элизабетес идет колонна, которая из срочной!..
— Ой, как здорово! – Девушка захлопала в ладоши.
— Ур-ра!
— Да здравствует Советский Союз, да здравствует Красная Армия! Да здравствует Сталин!..
— А вон министры идут… Новые министры!
В толпе раздались аплодисменты. Новый министр внутренних дел, знаменитый писатель Вилис Лацис, и министр юстиции Юрис Паберзс подчеркнуто демократично шли в самой гуще демонстрации. Лацис обернулся и что-то крикнул людям, те взревели от восторга, аплодисменты усилились.
— Что он сказал? – обернулась к Карлу Лика.
— Кажется, что они идут к советскому полпредству, а потом к Дому правительства…
У здания полпредства СССР на улице Антонияс колонна демонстрантов остановилась. С балкона ее приветствовали полпред СССР в Латвии Владимир Константинович Деревянский и заместитель председателя Совнаркома СССР Андрей Януарьевич Вышинский. Потом демонстрация направилась на улицу Валдемара, к Дому правительства. Там на балкон вышли премьер-министр нового правительства Аугустс Кирхенштейнс и Вилис Лацис…
— …и сегодня мы передаем новому правительству требования Коммунистической партии Латвии! – долетел до Карла торжествующий голос, усиленный микрофоном. – Наши товарищи вышли из рижских тюрем, но есть еще политические каторжане в Сигулде, на торфяных болотах, и в Калнциемских каменоломнях!..
— Едем туда! Немедленно!..
— Ура!.. Свободу нашим братьям!..
Лика повернулась к Карлу, ее лицо было бледным.
— У всех них счастливые и безумные глаза, — тихо проговорила она мужу на ухо. – Это так страшно…
Петерс обнял Лику за плечи, а сам подумал: «Да, да, как это верно – счастливые и безумные… Толпа, одушевленная одной идеей… неважно какой. Это всегда страшно. И одновременно как сладко быть частью такой толпы!» Он вспомнил лето 14-го, день объявления войны, когда он сам, пьяный от волнения и радости, стоял здесь, на переполненной народом Александровской улице, у памятника Петру Великому… То же самое. Общее счастье.
…Еще совсем недавно, всего лишь 3 июня старая Латвия казалась незыблемой. В тот день полковник-лейтенант Карл Петерс в составе военной делегации был в Москве, сопровождал военного министра Беркиса. На приеме у наркома обороны СССР маршала Тимошенко он повидался с Юрием. Тогда Варламов будто невзначай сказал Петерсу: «Скоро увидимся». И хотя Карл понимал, что значат эти слова, все же вздрогнул от неожиданности. Значит, всё, значит, операция вступает в завершающую стадию… Именно тогда, в Москве, он явственно почувствовал: шкивы и колесики пришли в движение, громадная машина уже работает, уже пошли к границе воинские эшелоны, отменены отпуска в частях, и все эти люди, его сослуживцы, которые сейчас пьют шампанское с командирами РККА и обсуждают последнюю новость из Европы – оккупацию Германией Бельгии, — еще не знают, что обречены. А он – знает. И эти последние недели перед тем, как события начали развиваться стремительно, были для Петерса мучительнее всего.
…Первой, 14 июня 1940-го, в день, когда вермахт вошел в Париж, получила советский ультиматум Литва. Ссылаясь на недавние похищения советских бойцов из гарнизонов, расквартированных в стране, Молотов требовал сменить министра внутренних дел Литвы, сформировать новое правительство, «которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-литовского договора о взаимопомощи», и обеспечить свободный пропуск на территорию Литвы дополнительных советских воинских частей для размещения их в важнейших центрах. Президент Литвы Антанас Сметона высказался за вооруженное сопротивление, но главнокомандующий армией Литвы генерал Винцас Виткаускас отказался выполнять этот приказ. Днем 15 июня Красная Армия перешла границу Литвы, а в ночь на следующий день президент и правительство бежали в Германию.
В Латвии события развивались иначе. 16 июня в 14.00. Молотов вызвал посла Латвии в СССР Фрициса Коциньша и предъявил ему ультиматум, в котором было сказано, что Латвия и Эстония состоят в тайном военном союзе, направленном против СССР, СССР не может мириться с таким положением дел и поэтому требует создать новое правительство Латвии, которое честно выполняло бы условия договора 1939 года. Также предлагалось временно ввести в Латвию еще два советских корпуса. Срок ультиматума истекал в 23.00. Получасом позже такой же ультиматум получила и Эстония.
Первая реакция президента Латвии Карлиса Улманиса на ультиматум была своеобразной – он обратился к послу Германии в Латвии фон Котце с просьбой… предоставить правительству и всей армии Латвии политическое убежище в Восточной Пруссии. Но фон Котце ответил отказом – ведь между СССР и Германией действовал договор о дружбе. В 19.45. Коциньш сообщил Молотову о согласии правительства Латвии принять условия ультиматума, а в 22.40. сообщил, что правительство подало в отставку. В ответ Молотов информировал посла о том, что в Ригу выехал представитель Совнаркома СССР Вышинский. В час ночи 17 июня послу сообщили также, что Красная Армия перейдет границу Латвии в 5 часов утра.
В тот же день командиры подразделений латвийской армии получили приказ не оказывать сопротивления. «Всем оставаться на своих местах и продолжать выполнять свои обязанности, соблюдать строжайшую дисциплину и сдержанность в отношении солдат Красной Армии, чтобы не вносить раздор в лояльное сотрудничество между нашими солдатами и солдатами Красной Армии», — говорилось в приказе, подписанном главнокомандующим генералом Кришьянисом Беркисом и начальником штаба армии генералом Хуго Розенштейнсом. Небольшое вооруженное сопротивление силам РККА оказал только 7-й Сигулдский пехотный полк, который был дислоцирован в летних лагерях и не получил этого приказа. Да еще генерал Янис Эзериньш на свой страх и риск отдал приказ командиру 9-го Резекненского пехотного полка полковнику Рудольфсу Цеплитису вступить в бой с РККА. Но Цеплитис выполнить приказ отказался и тут же уведомил о действиях генерала штаб армии, так что Эзериньша быстро нейтрализовали.
В час дня 17 июня передовые части Красной Армии вступили в Ригу. На памяти Петерса это был второй после января 1919 года раз, когда красноармейцы шли по рижским улицам.
День тогда выдался солнечный и жаркий. Тротуары были заполнены народом – в основном русской и еврейской молодежью из предместий, но много было и латышей. Со стороны моста через Даугаву, скрежеща гусеницами по брусчатке, медленно двигалась колонна танков БТ-7 с красными звездами на башнях. На броне покачивались бойцы в пилотках и гимнастерках защитного цвета. Их встречали криками «Ура», мальчишки бежали за танками, некоторые на ходу карабкались на броню и оттуда грозили кулаками полицейским, которые растерянно глазели на происходящее. Танкисты и пехотинцы, ехавшие на броне, улыбались. Два головных танка были почти сплошь завалены цветами, которые бросали горожане.
Около двух часов дня на Привокзальной площади состоялась стихийная демонстрация рабочих, приветствовавших Красную Армию. Полиция разогнала ее, при этом двое рабочих были убиты, 17 ранены, ранения получили и 16 полицейских.
К вечеру советские танки и артиллерия запрудили собой Эспланаду в центре Риги. Там толпился народ с Московского форштадта, Гризенберга и Красной Двины – районов, заселенным рижским пролетариатом и русскими. В 21.30. по радио выступил президент Улманис, сообщив о том, что Красная Армия вошла в Латвию с его ведома и согласия и встречать ее нужно дружески. «Мое сердце с вами… Я остаюсь на своем месте, вы оставайтесь на своих», — заключил президент.
Новое правительство возглавил ученый-микробиолог Аугустс Кирхенштейнс. По стране волной покатились просоветские манифестации и митинги. Латвия менялась на глазах. Режим Улманиса за шесть лет успел восстановить против себя очень многих, и люди с радостью приветствовали перемены…
…- Карлуша, — тронула Петерса за рукав жена, — нам пора на вокзал. А то опоздаем к поезду.
— Да, да. – Петерс словно очнулся. Муж и жена выбрались из толпы и зашагали по направлению к вокзалу.
Было странно, что одновременно с гигантской демонстрацией в центре Риги продолжала происходить какая-то обычная, внешне вполне прежняя жизнь: работали табачные киоски, звенели трамваи, спешили куда-то такси и автобусы, целовались влюбленные парочки. Теплый ветер протащил по мостовой номер мятый лист газеты «Яунакас Зиняс» за 18 июня. «Я остаюсь на своем месте, вы оставайтесь на своих», — машинально прочел Карл крупный заголовок на первой странице. «И это уже история, — подумал он. – Уже мусор…»
Курьерский поезд Берлин – Рига тоже прибыл точно по расписанию, как будто ничего не случилось. Юные проводницы в красивой немецкой форме с орлами Рейхсбанна на рукавах со звоном откинули подножки в вагонах. И на перроне одним из первых показался плотный высокий 57-летний мужчина, облаченный в модный костюм явно не европейского покроя, — Марис Петерс.
— Привет, братишка!
— Здравствуй, Марис. – Карл поцеловал брата в гладко выбритую щеку, пахнущую каким-то душным парфюмом. – С приездом тебя. Как ты добрался?
— О’кей. Из Нью-Йорка до Генуи на «Конте ди Савойя», а оттуда на поезде до Берлина… Можно было и быстрее, но немцы свои лайнеры уже поставили на прикол, через Атлантику ходят только итальянцы.
Марис поцеловал Лику, огляделся:
— А племянник где?
— Ивар сегодня на аэродроме, у них собрание в связи с изменившейся политической обстановкой. Ты же знаешь, что у наш происходит?
— Ну конечно, — неопредленно хмыкнул брат, — я как раз по этому поводу и приехал. Пойдем, мне нужно забрать багаж…
…Поздним вечером братья сидели на кухне квартиры на улице Миера. Вечер был теплым, окна на улицу были открыты. Уставшая от бурного дня Рига засыпала, но время от времени до братьев доносились то тревожный гудок автомобиля, то отдаленное пение, словно эмоции уходившего дня 21 июня еще витали в воздухе.
На столе царил обычный после окончания большого застолья беспорядок – коробка шпрот соседствовала с коробкой конфет фирмы «Лайма», остатки салатов – с недоеденным горячим. Бутылка привезенного Марисом виски была почти пуста. Лика и Ивар уже ушли спать, оставив братьев наедине.
— …И все-таки – почему ты решил закрыть здесь свой филиал? – спросил Карл.
Брат усмехнулся.
— Ты сам все видишь и знаешь. В Европе сейчас только два больших парня – Гитлер и Сталин, внешне между ними любовь и дружба, но на самом деле они меряются силами. Всем остальным ребятам остается только смотреть и пытаться угадать, кто победит. И, по-моему, наблюдать такие вещи лучше со стороны. Какая разница, кто сожжет, разорит или присвоит мой магазин – большевики или нацисты? В любом случае пострадаю я. Это если коротко.
— По-твоему, Гитлер и Сталин – равноценны? – удивился Карл.
Марис примиряющим жестом воздел руки к небу.
— Карлис, мне одинаково плевать на обоих. Я говорю только от имени обычного маленького человека. Ты, конечно, можешь делать ставку на того или иного большого парня. Можешь стоять рядом и выжидать, чья возьмет, а потом быстро присоединиться к свите победителя. Но тебя это все равно не спасет, потому что большому парню не нужна твоя помощь и твои советы. Ему нужно, чтобы ты смирно пахал на него. А потом он нарочно или случайно, роли не играет, раздавит тебя своей большой ногой и в лучшем случае скажет твоей вдове: «О, извини». А скорее всего, и этого не случится.
Марис умолк, налил себе виски и залпом выпил.
— В связи с этим я предлагаю тебе и твоей семье спасаться. Один большой парень уже пришел сюда, и скоро все малыши, которые бегают по улицам с его портретами, почувствуют на себе его тяжелую лапу… Второй большой парень уже подмял под себя половину Европы и скоро перестанет играть со своим конкурентом в любовь и дружбу. Где спасение для маленького человека? В Америке. В огромной, сильной, нейтральной Америке… У меня там бизнес, у меня там недвижимость, со своими талантами ты сможешь там устроиться, я тебя поддержу. Бросай здесь всё, Карлис, пока не поздно. Бери Лику, Ивара и едем со мной.
Глаза Мариса хмельно блестели, но Карл понимал, что брат не шутит.
— А как же Латвия? Ты же латыш, здесь твои корни, могила отца…
Марис усмехнулся снова.
— Брат, Латвия – это такая же химера, как честь, армия, Господь Бог, вера предков, Отечество, корни, могила отца… Пойми меня правильно, могила отца для меня свята, и я действительно латыш, а не зулус, и всегда помню это. Но все перечисленные мной понятия придуманы для того, чтобы манипулировать малышами. Взгляни на себя, только честно. Ты же всю жизнь положил на то, чтобы доставлять удовольствие другим! И все тебя потом кидали. Все, все!.. Ты служил русскому царю и готов был умереть за него – но тот тебя кинул. Потом Советам, готов был умирать за них два года и даже стоял однажды под расстрельными стволами – и что за это получил?.. Теперь служишь Латвии и уверяешь себя, что это правильно. Но Латвия тебя тоже кинула. Четыре дня назад Улманис не стал ее защищать, он сдал ее Сталину с потрохами – скорее всего, за гарантии безопасности для себя самого… Придет Сталин, ты будешь служить ему в надежде, что тебя за это похвалят, но тебя снова кинут, Карлис. Тебя будут кидать все безликие, громадные, бесчеловечные машины, которым ты будешь слепо верить. В лучшем случае машина выдаст тебе за это еще одну звездочку на твои петлицы. Не кинет тебя только малое, родное, теплое, которое будет рядом – брат, жена, сын… Понимаешь меня?
Карл молчал.
— Именно поэтому я занимаюсь бизнесом, Карлис. Потому что в нем я сам себе хозяин. Потому что сам себя я никогда не кину. А если потону, это будет моя вина. Я не верю в то, что большие парни оценят мою жизнь. Не верь и ты большим парням. Научись наконец понимать на старости лет, что ты уникален и не принадлежишь никому.
Петерс молча пригубил стакан с виски. Марис, тяжело дыша, придвинулся к нему.
— Что тебя держит здесь? Ностальгия? Присяга? Чувство чести? Могила отца?.. Брат, в Нью-Йорке ты поселишься в квартире с видом на Сентрал-парк, твоя жена сможет реализовать себя в чем захочет, сын легко найдет работу в гражданской авиации. И никакого Гитлера, никакого Сталина! Это будет твоя жизнь! Твоя настоящая жизнь!..
Карл с улыбкой обнял брата за плечи.
— Нет, Марис. Я понимаю тебя отлично, у тебя своя правда и свое понимание жизни. Спасибо тебе за предложение и возможность сменить судьбу… Но я ее уже выбрал. Давно, в 1903-м, когда уехал в Полоцк поступать в кадетский корпус. Ты никогда не носил погоны, ты этого просто не поймешь…
— Да, не носил, потому что я человек, а не машинка! – зло выкрикнул Марис. – Я – че-ло-век!
— Человек, человек… Давай-ка спать, человек, утро вечера мудренее…
