ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
45
Карл Петерс, 6-7 августа 1920 г., Каховка
Общее собрание всех строевых и штабных начальников и командиров дивизии было организовано вечером, когда можно было не опасаться налета врангелевской авиации. Собрались в одной из балок, примыкавших к Днепру. На дне балки бормотал о чем-то крошечный ручеек, а по склонам буйно цвело и благоухало украинское разнотравье. Вот там, прямо посреди трав и цветов, и расселись краскомы всех уровней вплоть до ротных. Рассаживаясь, сдержанно переговаривались меж собой. Кто именно будет выступать перед ними, никто не знал. Ну, понятное дело начдив, комбриги, комиссары этих уровней, но должен же кто-то и повыше быть.
Гадали:
— Может, Землячка?
— Нет, Розалия Соломоновна это фронтовой уровень. Не станет на дивизию размениваться.
— Ну, посмотрим…
Карл молчал, покуривал, как и соседи. Летний вечер был тихим и теплым, как парное молоко. Даже не верилось, что совсем недавно здесь громыхали бои. И тишина эта обманчива – не пройдет и дня, как снова польется кровь на украинскую землю, снова сойдутся в смертном бою Рабоче-Крестьянская Красная Армия и Русская армия барона Врангеля…
Латышский стрелковый полк, в который Петерс вернулся после излечения в московском лазарете, участвовал во всех боях, которые велись в Таврии с начала 1920-го. Первые попытки ворваться в Крым, отражение врангелевских десантов, потом отступление, когда многим казалось, что вот-вот повторится катастрофа годовой давности и белая конница рванется в прорыв аж до самого Харькова… Но лето 20-го – не лето 19-го. Сильно потрепав и отбросив советскую 13-ю армию, врангелевцы не смогли ее разгромить и получили тяжелые затяжные бои в Таврии. Тактические успехи одерживала то одна, то другая стороны, но каждый день работал в пользу красных – в Таврию эшелон за эшелоном шли войска, высвобождавшиеся с польского фронта, подтягивались резервы с Урала и Сибири. А Врангелю помощи ждать было неоткуда. Он мог рассчитывать только на таланты своих военачальников, стойкость офицеров и солдат, их преданность Белому делу. Так что оставалось только гадать – насколько затянется агония Гражданской войны…
— …Идут, идут, — раздалось вокруг.
— Товарищи командиры и комиссары!..
Краскомы нестройно поднялись, приветствуя начальство. На импровизированной трибуне появились ровесник Карла начдив Кирилл Стуцка, высокий, в пенсне, с орденом «Красное Знамя» на гимнастерке, и красивая женщина в гимнастерке и длинной юбке, с деревянной маузеровской кобурой на боку.
— Товарищи! – громко произнес начдив. – В ближайшем будущем нам предстоит ответственная задача – переправиться через Днепр и закрепить за собой плацдарм на его левом берегу. С этого плацдарма весь Юзфронт разовьет стремительное наступление на Врангеля и окончательно разгромит его банды. С обзором текущего политического момента перед вами выступит начальник политотдела корпуса товарищ Варламова. Просим!..
Все зааплодировали.
Варламова…Эта фамилия больно резанула Карла по сердцу. Юрон, друг сердечный по корпусу, один из неразлучной четверки… Где ты сейчас? На чьей стороне? Жив ли?.. Знаешь ли, что в Москве ждет тебя любимая женщина, бывшая графиня Елизавета Сиверс?..И Карл внимательно вгляделся в черты лица вышедшей вперед молодой женщины в гимнастерке…
— Товарищи! – заговорила она хорошо поставленным, явно натренированным на митингах голосом. – Вам предстоит историческая задача – отбросить за Днепр кровавую армию черного барона, мечтающего залить кровью трудовую Россию! Еще ярится Врангель, еще сопротивляются его хваленые генералы и пресловутые «цветные» дивизии… Но вам ли не знать о том, что это агония? Разве может жалкое воинство Врангеля сопротивляться могучей Красной Армии? Только что из Сибири на позиции прибыла 51-я стрелковая дивизия под командованием легендарного Блюхера. В ней – 16 полков по две тысячи человек в каждом. А во врангелевских дивизиях – по три полка, в которых хорошо если наберется тысяча штыков. Только что создана 2-я Конармия под командованием Городовикова…
«Похожа… похожа… Общее в разрезе глаз, даже в манере вскидывать голову… И голос похож… Неужели сестра?» Карл мучительно вспоминал, была у Юрона сестра или нет – и не мог вспомнить. В корпусе, конечно, рассказывали друг другу о семьях, родителях, братьях-сестрах, но вот выпало из памяти, как назло! Про то, что у Сергуна был брат Лев, тоже офицер, Карл почему-то помнил. А вот про Юрину сестру…
— …и неудивительно, что успехи его так же быстро сменились поражениями. 2 августа был взят белыми Александровск, но уже 4-го отбит назад. Только что получена юзограмма из штафронта — сегодня нами отбиты Орехов и Пологи!.. – Среди командиров поднялся оживленный гул. Варламова переждала его, сделала паузу. – И сегодня мы снова будем бить Врангеля сразу по двум направлениям – с запада на Перекоп и с северо-востока на Мелитополь. Вы лучше меня знаете, почему для форсирования Днепра выбрана Каховка. Днепр тут неширок, левый берег удобен для высадки, а с нашего правого берега удобно обстреливать врага артиллерией. 15-я, 52-я и Латышская стрелковые дивизии, Днепровская военная флотилия и артиллерия сметут проклятого черного барона, и вскоре солнце социализма взойдет и над последним оплотом буржуазии – Крымом!..
На трибуну осторожно поднялся еще один человек. Произнес на ухо начдива слова извинения и аккуратно присел рядом. Аугустс Озолиньш, злой гений Карла, словно нарочно пришел, чтобы поднять со дна души всё тёмное, что накопилось там за последнее время…
По службе они никак не пересекались – Озолиньш заседал в Особых отделах, и Петерс был для него, по-видимому, слишком мелкой сошкой. Но Карл все время чувствовал на себя тяжелый взгляд этого человека, возненавидевшего его еще с детских лет. Не знал – и никогда не узнал – о том, что весной 1920-го его, Петерса, за доблесть, проявленную в бою на станции Комаричи, собирались представить к единственному советскому ордену – «Красное Знамя», и что «завалил» это представление именно Озолиньш. Конечно, не напрямую, не в лоб, а мягко посетовав на то, что Петерс – не вполне подходящая кандидатура: бывший офицер, к тому же не коммунист. Таких в Латышской стрелковой дивизии было немало, но ведь сказать об этом можно по-разному. И орден ушел к другому.
Ах ты, Аугустс, землячок ненаглядный. Твое время настало. И сидишь ты сейчас, обозревая собрание важным, насупленным взором. Всю жизнь хотел себя уважать, и вот наверняка уважаешь так сильно, что даже заснуть ночами не можешь… Петерс вспомнил январь 19-го, когда Озолиньш со злорадной улыбочкой «топил» его на допросе в рижской ЧК, и его снова передернуло от омерзения. Ведь не нашелся бы тогда в комиссии принципиальный человек – гнить бы косточкам Карла где-нибудь на рижской скотобойне, а Ивар остался бы сиротой, Лика – вдовой…
«Впрочем, она, наверное, и так считает себя вдовой, — машинально подумал он. – Сведений-то никаких». В Латвии – независимое государство, почта через границу не ходит. Живы, умерли, бедствуют?.. Жив ли отец?.. Всё это такие же теоретические вопросы, как «Жив ли Иванко?» или «Жив ли Сергун?..»
— …ничего не осталось от Деникина, наголову разбиты нами Колчак и Юденич. Последние дни доживает уродливое детище Антанты – панская Польша. А перед вами стоит почетная задача – вогнать осиновый кол в брюхо последнего белогвардейца Врангеля! Вашими руками сейчас творится история, товарищи! Запомните эти дни, запомните события, которые происходят вокруг! И вскоре Красная Армия понесет на пролетарских штыках освобождение народам всего мира!..
Собрание дружно зааплодировало. Кто-то первым запел «Интернационал», все встали и подхватили гимн, который ассоциировался у Карла исключительно с моментом его расстрела на станции Комаричи…
Командиры начали расходиться. Петерс с трудом протолкался вниз, туда, где дивизионное начальство суетилось вокруг Варламовой. Навстречу Карлу, преграждая ему путь тяжелым взглядом, шагнул Озолиньш.
— Вы чего тут, товарищ? – недоброжелательно буркнул он, словно они с Карлом не были знакомы.
— Разрешите обратиться к товарищу Варламовой?
— Товарищ Варламова занята и спешно уезжает. Обратитесь к своему начальству.
«Ну конечно, что же еще можно было ожидать от тебя, дружок…»
Важная гостья в десяти шагах от Варламова смеялась шуткам начальника дивизии. И не было никакой возможности узнать у нее, сестра она другу Карла или не сестра.
Артподготовка рвала ночную тишину на части. Тристапятимиллиметровые обуховские гаубицы ТАОН – Тяжелой Артиллерии Особого Назначения – сносили на левом берегу Днепра целые куски берега со всем, что там находилось. Выдвинутые к самому обрыву трехдюймовки почти не были слышны в адском грохоте. Нервные зарницы метались по небу. Советская артиллерия била точно, с первого выстрела накрывая цели. Ничего удивительного – главным инспектором артиллерии Юзфронта был один из лучших специалистов своего дела, бывший полковник Владимир Давыдович Грендаль. Здесь, у Каховки, переправлялись Латышская дивизия и 156-я бригада 52-й стрелковой. Еще ниже, у Берислава, были устроены несколько демонстрационных переправ, призванных отвлечь внимание белых.
— Сколько на войне, а такого не слышал! – перекрывая канонаду, крикнул на ухо Карлу его комбат, бывший поручик Вилис Фрейманис.
— Интересно, они хоть раз выстрелят? – крикнул в ответ Карл.
Но ответный огонь пушки белых так и не открыли.
Под прикрытием артподготовки красноармейцы грузились в десантные шаланды и лодки, отчаливали от берега. Роте Петерса была поставлена задача очистить от противника два небольших песчаных острова, примыкавших к левому берегу Днепра. Комполка опасался, что белые могут оставиь там засаду, которая в процессе форсирования реки ударит в тыл и если не сорвет операцию, то сильно затянет ее. В первой группе десанта пошли сорок человек. Днепр был спокоен, только иногда в высверках артиллерийских разрывов в воде мгновенно выхватывались отражения верб и ив на левом берегу. Стрелки работали веслами молча, слаженно, дышали ровно, хотя Карл по опыту знал – нервы у всех на пределе…
Когда до ближайшего острова оставалось метров сто, оттуда внезапно ударил пулемет, по звуку – «Льюис». Строчка пуль всплеснула воду рядом с головной лодкой. К первому льюисисту присоединился второй. Рулевые попытались вывернуть тяжелые шаланды из сектора обстрела, но это не удалось. В темноте полетела щепа от бортов, кто-то вскрикнул, кто-то выпал за борт и мгновенно скрылся под водой…
Огонь прекратился так же внезапно, как и начался. Головная шаланда мягко въехала носом в мокрый песок, и латышские стрелки, держа оружие наготове, двинулись вглубь небольшого намывного островка, густо заросшего кустарником. Под ногами жирно зачавкал расползающийся в стороны ил. Тоненько зазвенели обрадовавшиеся легкой добыче комары.
— Потери?
— Пятеро убитых, семеро раненых, — хмуро отозвался комвзвода.
— Раненых назад, остальные за мной.
Петерс шел сторожко, с пистолетом в руках. Не подвело комполка чутье, беляки действительно оставили засаду на острове. Но нервы у нее не выдержали уже в момент переправы. Под ногами звякнули гильзы, зашуршала мягкая трава, подложенная для удобства на вязкий песок. Здесь только что работали белые пулеметчики.
— Ушли, — глухо сказал кто-то рядом.
— Куда? – возразили ему. – Туда протоки кругом. Топиться пошли, что ли?..
…На соседний островок заранее проложили гать. Днепровская протока была хоть и мелкой, но в темноте оступишься с пулеметом в руках – считай, пропало. По этой гати, по колено в воде, пулеметчики и ушли с передовой позиции. Вторая тоже была подготовлена заранее.
Плюхнув «Льюис» сошками на песок, корнет фон Краузенгольц крепко помял пальцами веки, с завыванием зевнул. Спать хотелось неимоверно даже несмотря на то, что ночь обещала быть горячей. А может, и вообще последней в его жизни. Но корнет не боялся трудностей и относился к опасностям равнодушно. Иначе и дальше сидел бы в Сербии, как многие из тех, кто оказались за границей в начале 1920 года. Или уехал бы к родным, которые его ждали. Что, не хватило ему за последние годы? Хватило. И натерпелся будь здоров, и навоевался. Но пока есть еще хоть один шанс намять бока красным – он будет его использовать…
С трудом вытаскивая ноги из ила, подошли другие участники засады – подпоручики Иван Зайцевский и Михаил Литвиненко. Как вместе плыли на «Крале Петре» из Каттаро, так и служили в Русской армии Врангеля вместе. И в передовой отряд, который должен был сбить темп большевицкой переправы у Каховки, вызвались тоже вместе. Все трое отлично работали с пулеметом, владели техникой ночного боя, не стремились во что бы то ни стало уцелеть на этой войне.
— Хорошо у них артиллерия работает, — сказал Литвиненко. – Разве что по пустому пространству бьет, а так хорошо.
— Почему по пустому? – удивился Зайцевский.
— По пустому. Слащёв же накануне все, что можно, отвел с берега. У красных ложные сведения. Вот снаряды по пустоте и тратят, дундуки.
— Ну Слащёв! – с восхищением проговорил Зайцевский.
— Внимание, господа, — вполголоса произнес фон Краузенгольц, опускаясь к пулемету, — кажется, к нам гости.
Сереющие во тьме силуэты шаланд двигались через Днепр почти беззвучно. Только плеск весел да негромкие слова команд иногда выдавали десантников, но все это щедро заглушалось грохотом артподготовки. Трехдюймовки по левому берегу уже не били – высадка началась, артиллеристы боялись задеть своих. А ТАОНовцы, судя по звуку, перенесли огонь на более дальние цели.
— Дошли до нашей первой позиции, — прошептал Зайцевский. – Сейчас будут соображать, как же мы сюда перебрались.
— Если второй эшелон пойдет прямо на этот остров, открываемся, — скомандовал фон Краузенгольц.
Но шаланды молча скользили мимо, к берегу. Офицеры заулыбались. Это было засаде только на руку – значит, нападение получится внезапным.
Гать, пролегавшую на соседний островок, разглядели только через час, когда начало светать и над левым берегом встал тонкий кровавый разрез зари, словно кто-то полоснул по небу шашкой. За этой время подошли другие шаланды с бойцами роты. Соседние шли прямо на левый берег, там уже завязался бой. А Петерс все еще валандался на этом островке, где каждый куст, каждая склоненная к воде ивка могли таить опасность.
Переправляться решили не по гати, поскольку белые наверняка держали ее под прицелом, а врассыпную. Десять человек Петерс отправил в обход – берегом, через заросли камыша и аира; там им предстояло сесть в лодку и высадиться на островке левее, со стороны большого Днепра. Остальным приказал надеть скатки. Плавать в его роте умели все, но мало ли что – в случае чего скатка удержит на воде. Сам Карл двинулся впереди бойцов. Был тот самый момент, когда нужно было показать людям, что командир с ними и в самый опасный момент идет впереди.
Один за другим бойцы ступали в холодную предрассветную воду. Дно у протоки было песчаным, к тому же по ногам шло сильное течение, и идти было тяжело – того и гляди утащит на большую воду. Днепр поднимался все выше и выше, словно хотел подобраться к горлу. Петерс знал, что с того берега следят за ними в прорези пулеметных прицелов чьи-то злые глаза, и оттого идти было неприятно вдвойне. Самое гадкое на войне – неизвестность. Когда лупит по цепи пулемет, тут уж все понятно. А вот когда противник молчит, выжидая – тогда ежатся самые испытанные бойцы.
Очередной шаг Карла пришелся на донную яму. Охнув от неожиданности, он с головой ушел в воду, и в этот самый момент длинная злобная очередь хлестанула по поверхности прямо над ним. Петерс взял правее, ноги уперлись в мягкое дно. Днепровская вода на вкус была не такой как в Рижском заливе – там все же море, хотя и несолёное. А здесь, в протоке, вода отдавала тиной и рыбой. Пули рикошетили от поверхности, прокладывали себе длинные пенистые следы под водой.
Высунувшись из воды, крикнул своим: «Ныряй!» Заодно успел окинуть взглядом ротный участок. Четыре скатки с бойцами, покачиваясь, уплывали куда-то налево, в Днепр – словно венки на праздник Лиго. За каждым из них в воде тянулась густая кровавая дорожка. Прочие упрямо двигались к берегу, прямо на пулемет.
… Основные силы десанта наткнулись на левом берегу Днепра на заслоны – небольшие команды добровольцев, в сущности, смертников, вызвавшихся сбить первую волну красного наступления на Каховку. Убогие окопчики да завалы из спешно нарубленного кустарника – все их прикрытие. Но добровольцы на то и были добровольцами – об их стойкость яростный порыв десантников разбивался, как прибой об утёс. Всё новые и новые шаланды подходили к берегу, ощетинившись еще на ходу штыками. А где-то там, на левобережном сыром песке, сверкали в предрассветной мгле вспышки выстрелов, гремели короткие пулеметные очереди – передовые посты держались, не давая красным продвинуться дальше.
— Ну что, поехали? – негромко спросил подпоручик Литвиненко, прильнув щекой к холодному прикладу «Льюиса».
Подпоручик Зайцевский поежился.
— Вот сейчас только подумал, что… подло как-то. В спины…
Усатое бледное лицо Литвиненко перекосилось от злобы.
— Вы всю войну просидели сначала в плену, потом в Сербии… Ясное дело, не знаете, что они здесь творили!.. «В спины»… Они бы вас не пожалели, будь у них такая возможность.
Зайцевский пожал плечами, примерился. И по тихой команде «Пли!» оба пулеметчика врезались длинными очередями в спины очередной партии десантников, готовившихся к высадке.
Было видно, как красноармейцы валятся в воду лицами вперед. Десантники, не ожидавшие нападания с тыла, в ужасе заметались в прибрежной полосе. Вторую шаланду, с которой суматошно попытались стрелять в ответ, наугад, Литвиненко поразил снайперской очередью в борт. Стреляя, он смеялся и кричал что-то, но в грохоте стрельбы не было слышно, что именно.
…До берега оставалось шагов двадцать. Уже с полтора десятка страшных венков с торчащими из скаток штыками винтовок течение уносило к Черному морю. А «Льюис» всё бил и бил по наступающей цепи – упрямо, обреченно, словно пулеметчик заранее подписал себе приговор. Возможно, так оно и было. В такие нюансы на войне вникать некогда.
Уже выбегая на берег, Петерс обостренным чутьем понял, что в глубине острова работают еще два пулемета. Видимо, беляки разделились – один сдерживал атаку его роты, а двое других выждали подходящий момент и ударили в спину десанту. Выходит, он, Петерс, свою задачу не выполнил, не смог предотвратить нападение с тыла. Распаленный досадой и злобой, Карл вцепился ногтями во влажный береговой песок. С одежды текла вода. И берег, как назло, был пологий и голый, кустарник покрывал его на отдалении, и в этом кустарнике работал «льюисист».
— Ур-р-ааа…
Хриплое усталое «Ура» откуда-то слева раздалось неожиданно для всех. Ударили винтовочные выстрелы, потом где-то в кустарнике резким хлопком рванула граната, и треск пулемета оборвался мгновенно, будто он подавился патронами. Это подоспела та партия из десяти человек, что высадились на островок левее, с лодки. Подоспели и спасли свою роту от гибели на сыром августовском берегу.
Шатаясь, Петерс побрел в сторону кустарника. Рядом с ним двигались его бойцы. Готовы были ко всему, но револьверный выстрел все же заставил вздрогнуть и инстинктивно пригнуться.
Пулеметчик лежал на подстилке из травы, обняв горячий «Льюис». Правая рука иссечена осколками гранаты, в левой зажат «Наган». В обезображенное выстрелом лицом Карл смотреть на стал. На мокрой гимнастерке погоны корнета. Комвзвода полез обыскивать карманы застрелившегося.
— Зачем? – пожал плечами Петерс.
Комвзвода смущенно пожал плечами.
— Тут давеча товарищ Варламова выступала… — Слова заглушил очередной залп ТАОНовских гаубиц, и он крикнул еще раз: — Я говорю, товарищ Варламова как раз выступала недавно. Сказала про то, что мы творим историю. Ну вот, для истории… Может, музей будет… Возьмите, у вас сумка есть.
Карл еще раз пожал плечами, но машинально сунул в сумку какие-то смятые мокрые письма и две твердых фотографии.
Два «Льюиса» впереди продолжали работать. Увлеченные стрельбой беляки среагировать на появление десантников у себя в тылу не успели. Оба подпоручики. Один был в новеньких золотых погонах мирного времени, другой – в невзрачных, блёклых защитных, явно самодельных. Оба тяжело дышали. С гимнастерок офицеров стекала вода.
— Разрешите, товарищ комроты? – тихо спросил комвзвода. – Уж больно ребята злые. Скольких на переправе потеряли…
Петерс оглянулся на своих бойцов. Они смотрели на офицеров с ненавистью. Сколько уже таких сцен доводилось видеть! Он знал, что будет потом – первый удар штыком под рёбра, хрусткий, пробивающий плоть… И молча, вымещая всю накопившуюся ненависть…
— Отставить… Пленных в штаб полка. Остров осмотреть, вдруг еще где какая харя прячется.
— Слушаюсь, — хмуро сказал комвзвода.
Пленных повели к лодкам. Тот, что с золотыми погонами, на ходу успел тихо сказать Карлу «Спасибо». Второй сплюнул Петерсу на сапог. Карл промолчал.
Бой на левом берегу заканчивался. Несмотря на нанесенный в спину удар, второй и третий батальоны полка осуществили высадку, смяли наконец передовые дозоры белых и заняли оборону, чтобы обеспечить высадку третьего и четвертого эшелонов десанта. Пушки ТАОН били по-прежнему, но снаряды шли уже куда-то очень далеко.
…Спать, спать, спать… В голове какой-то страшной кашей крутились все события дня, но почему-то снова и снова вставала перед глазами картинка: двое мокрых пулеметчиков на островке и вокруг мокрая молчаливая толпа, жаждущая смерти и крови.
«Всё, всё, — одернул сам себя Карл, машинально умываясь на ночь. – Спать, только спать… Иначе завтра будет тупым и тяжелым… Спать, Карл Андреевич, спать».
В изголовье складной кровати Петерс бросил вместо подушки полевую сумку. В ней что-то неприятно похрустывало, и Карл заглянул внутрь. Вынул какие-то смятые бумажки и две фотографии. «Ах да, — вспомнил он, — это же «для истории», первого пулеметчика». Он машинально взглянул на снимки.
На одном был запечатлен бравый кадет, явно старшего курса. Серебряная надпись, выдавленная внизу узкого высокого снимка, гласила «Орёлъ». Значит, Орловский Бахтина корпус. Внутри шевельнулось неприятное чувство. Свой брат, кадет… Сколько такого сейчас!.. На втором тот же персонаж, но уже с погонами прапорщика, стоял с радостным видом рядом с полной немолодой женщиной в белом платье и благообразным седым господином в хорошем костюме. Надпись на паспарту гласила «Riga». «Еще и земляк…» Карл перевернул снимок. «Пусть эти мертвыя черты напомнятъ что-нибудь живое. Милой Олечки на добрую память отъ того, кто не мыслитъ жизни безъ нее. Петя. Рига, 18 июля 1917 г.»
Петя, Петя… Жил-был Петя, учился в Орловском корпусе, потом закончил ускоренный курс военного училища и к июлю 17-го был прапором. Ну, дальше вычислить несложно – уехал из оккупированной Риги к Скоропадскому, а потом дальше на юг – в Одессу или Екатеринодар, к Деникину. Особо не отличался, раз через три года продолжал ходить в корнетах. А может, просто не везло. У белых с чинопроизводством царила полная чехарда, доводилось Карлу видать и пленных двадцатипятилетних полковников, и пятидесятилетних подпоручиков.
Карл развернул мокрое мятое письмо. Оно было написано карандашом, поэтому строчки не расплылись.
«Дорогой Петя,
Мы все ужасно обрадовались, когда получили твое письмо с обратным адресом «К.С.Х.С., Белград». Значит, ты за границей и уже все благополучно. Надеемся, ты скоро приедешь к нам, а то неизвестность была ужаснее всего.
Мы в целом живем неплохо, так как война наконец прекратилась. Конечно, голодно, но есть определенность. Денег не хватает, и мы вынуждены были взять в две комнаты жильцов – молодую женщину с ребенком и ее свекра. Мужа у нее забрали большевики в свою армию и с тех пор от него нет известий. По ночам слышно, как она плачет. Но мы, когда пришло письмо от тебя, уверили ее, что чудеса случаются, нужно только твердо уповать на Господа. И она, кажется, приободрилась.
Петя, когда ты будешь выезжать в Ригу, пожалуйста, напиши заранее, чтобы мы тебя встретили.
Крепко целуем тебя,
Оля, Мика, тетя Аля и Миша.
Латвия, Рига, 18 апреля 1920 г.»
Петерс, не скрывая слез, поцеловал те строчки, где говорилось о женщине, у которой мужа забрали в армию большевики.
«Ах, Ликушка, Ликушка… Вот и получил я от тебя письмо…»
