ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
4
После галдежа на вокзале Риги и звонкого многоголосья вагона, в котором сотни отдыхающих направлялись на пляжи Рижского взморья, станция Карлсбад, на которой сошел Карл Петерс, оглушила его тишиной. Эта тишина была осязаемой, словно кто-то связал ее невидимыми спицами и раскинул между стволами стройных сосен. И даже поезд, который покатил дальше, в Шлок, тронулся молча, без свистка, будто боясь нарушить застывший покой. Здесь невольно хотелось идти неторопливо, впитывая всей кожей целебный сосновый воздух, любуясь педантично подстриженными газонами, не думая ни о чем важном. Просто солнце, синее небо, по которому стремительно несутся облака, трава, сосны… Все, как сотни лет назад, разве что не было тогда здесь красивых деревянных дач, которые начали появляться в этом отдаленном уголке взморья пару лет назад.
До моря здесь было далеко, минут сорок ходьбы, и сюда доезжали только жители окрестных рыбачьих деревень да редкие дачники – любители уединения и долгих пеших прогулок. С поезда вместе с Карлом сошел только один человек – крепко сбитый, седобородый мужик с обветренной и загорелой, как у любого местного рыбака, шеей. Он был в нарядном парусиновом костюме, как и положено крестьянину, выбравшемуся за покупками в большой город. И набор новеньких шведских рыболовных крючков держал в руках бережно и осторожно – чай, дорогие, заграничные!..
— Карлис, ты?..
Кадет недоуменно обернулся. Знакомый?.. И тут же он узнал в мужике давнего отцовского приятеля Яниса Бриедиса. Карл вспомнил, что Бриедис долго отговаривал отца, когда тот решил отдать младшего сына в кадеты, и сдержанно кивнул рыбаку.
— Здравствуйте.
— И тебе не болеть. Большой ты такой вымахал, ух ты!.. – Бриедис потрепал кадета по плечу, вернее, чуть-чуть прикоснулся пальцами к алому погону. — И форма тебе к лицу. А буквы П.К. на погоне – это что значит?
— Полоцкий кадетский корпус.
— Значит, будешь офицером?
— Буду, — помимо воли улыбнулся Карл. – Только еще в училище нужно поступить и закончить его…
— Гляди ты, — помотал головой рыбак, — сын Андриса Петерса будет «его благородием»… Ну дела!
Дальше они шли вместе. Тропинка петляла меж сосен, солнце то проглядывало сквозь облака, то снова скрывалось в них. Потом налетел и умчался недолгий, с минуту, дождь, оставив росу на травах и иглах – обычная для Латвии поздней весной и ранним летом погода.
— Что у вас нового слыхать? – спросил кадет.
— Ну что нового?.. Отец твой в море, сейчас салака как раз идет, сидеть без дела не время, так что к вечеру будет. У Якобса лодка неделю назад на камень напоролась, вот такая дыра в днище – еле до берега добрался. И откуда эта каменюка поганая взялась, шут его знает… А к Пабриксам, — рыбак, прищурясь, взглянул на Карла, — до сих пор полиция шляется. Придут, посмотрят да и пойдут. Никого не забирают, и то хлеб. Вот такие вот дела, парень.
Карл смолчал. Пять лет назад, в 1905-м, ему было двенадцать, и он, приезжавший на каникулы домой, хорошо помнил, что творилось тогда в этих мирных рыбацких деревушках, разбросанных по берегу Рижского залива. В каждой второй был потайной склад оружия, которым снабжали повстанцев. Болтали, что в Риге гремели настоящие бои между полицией и рабочими. А потом все пошло на убыль — кого отправили на каторгу, кого посадили надолго, на дорогах какое-то время стояли армейские посты. И снова хрупкая тишина царила здесь, на песчаном побережье, меж сосен и старых лодок, лежавших кверху килями. Только полиция время от времени заглядывала убедиться, все ли в порядке…
Рыбак продолжал смотреть на кадета пристально.
— Я знаю, что твой отец желает тебе добра, — негромко произнес он, шагая рядом. – За этим он и отправил тебя в кадетский корпус. Нам, латышам, в люди выбиться непросто, тут либо торговать нужно уметь, либо уезжать за границу, как твой старший брат Марис, либо служить… Вот Андрис за тебя и решил – будешь служить. Выйдешь в офицеры, потом, глядишь, и в генералы. Только служба, Карлис, бывает разная. Тогда, пять лет назад, по домам тоже ведь офицеры ходили. Ты уже большой был, должен помнить. Молодые, красивые. И уводили людей на смерть. За то, что они просто не хотели жить как собаки, понимаешь?..
— Понимаю, — так же тихо сказал кадет.
— Сможешь ты понять, где какая служба? И сможешь, если что, в свой народ выстрелить, в меня, в своего отца?.. Видишь, какие вопросы я тебе задаю, парень. На твоих экзаменах небось такого не спросят. Там все интересуются, готов ли ты за веру, царя и Отечество постоять…
Карл, не отвечая, резко ускорил шаг. От хорошего настроения не осталось и следа. И привязался же, старый черт!.. Он оглянулся – рыбак смотрел ему вслед с улыбкой, которая почему-то показалась кадету зловещей.
…Ключ от входной двери отец всегда прятал в укромье между камнями, наваленными у входа в дом. Крепко настоянный запах рыбы, соли, родного моря, казалось, пропитывал небольшую комнатку, где жили Петерсы. Со стен смотрели на Карла знакомые фотографии. Вот отец рядом с мамой (она умерла во время родов, и Карл ее совсем не помнил). Вот он, Карл, только что поступивший в Полоцкий корпус, смешной лопоухий кадетик, преданно вылупившийся в камеру и положивший руку на высокую этажерку, как велел фотограф… Рядом друзья – Юрка Варламов, Иванко Панасюк и Серега Семченко, тоже застыли, как стойкие оловянные солдатики, только Юрка выдавил на лицо испуганную улыбку. А вот Марис, старший брат. Высокий красивый парень, на которого заглядывались все девушки в деревне. Сейчас ему было 27, и Карл хорошо помнил, как провожали его на заработки в Америку. С отцом они тогда поругались на этой почве – отец все твердил, что латышу нельзя отрываться от родной земли, что без нее человек ни то ни сё… А Бриедис, наоборот, удовлетворенно похохатывал, словно рад был, что одним Петерсом в деревне становится меньше.
— Ну зачем ты уезжаешь? – вспомнил Карл свой собственный захлебывающийся шепот. – Мало здесь работы?
И бодрый, с наигрышем смешок старшего брата в ответ:
— Ничего, Карлис, прорвемся… Береги отца и учись хорошенько. А я вернусь из Нью-Йорка миллионером, вот увидишь. Видел, какие красивые дома сейчас строят в Риге?.. Так вот, я смогу купить десять, даже двадцать таких домов.
Уехал… И вот фотография на стене – знакомая усмешка и незнакомый костюм модного, наверное, американского покроя. И рядом другая, явно сделанная на улице портативным фотоаппаратом. Марис стоит на тротуаре широченной улицы, запруженной автомобилями, а за спиной у него – огромный, этажей в 25, дом какой-то странной треугольной формы. Таких высоких домов Карл никогда не видел. Какой он, этот Нью-Йорк?..
А может быть, правильно поступил брат, что уехал? Кто тут объяснит, что правильно в жизни, а что нет? Поступать можно и так, и так. И не осудит никто – это твоя жизнь. А вот куда потом заведет твой поступок, и обернешься ли ты в отчаянии на тот перекресток, где сделал выбор – об этом тебе никто не расскажет…
Продолжение следует
