ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
36
Сергей Семченко и Иван Панасюк, апрель 1919 года, Одесса
…На кладбище пели птицы. Приглядевшись, Панасюк даже разглядел их – вертких, маленьких пичуг, которые перепархивали с ветки на ветку. Зелень в начале апреля здесь, на юге, уже распустилась вовсю, и теперь птицы заходились в самозабвенном любовном дуэте, а клейкие юные листья веселым трепетом отмечали их перепархиванье. Птиц не пугали доносившаяся откуда-то издали артиллерийская канонада. «Не боятся, маленькие, думают, что это гроза… — думал Иван, помешивая кистью в банке с краской. – А это бригада Григорьева. Или французы. Или греки. Или наши. Или другие озверевшие люди…»
— Вань, подай грабельки, — окликнул его Сергей.
Панасюк поспешно протянул Семченко маленькие грабли. Сергей, поблагодарив, начал сгребать с могилы остатки полусгнивших стеблей, накопившихся за зиму. Ему помогали отец и брат Лев. А Панасюк тем временем красил серебристой краской металлическую оградку вокруг могилы. Стяпонас Тракшялис тоже не сидел без дела – сгребал остатки перезимовавших на могиле листьев и ветвей в большую кучу и сволакивал ее в расположенную неподалеку кладбищенскую мусорную яму.
Сюда, на Второе Христианское кладбище, собирались долго, но все никак не складывалось. Братья Семченко, Лев и Сергей, были на фронте, в бригаде генерала Тимановского – хоть и рядом с Одессой, а вырваться никак не могли. У Панасюка в корпусе тоже были горячие деньки: начальство после долгих дебатов приняло наконец решение распустись кадет по домам под предлогом того, что фронт в пятидесяти верстах, и как Иван и другие корпусные офицеры не доказывали, что Тимановский стоит крепко и Одессу Григорьеву не сдаст, все было напрасно. Начался хаос сдачи форменной одежды, да еще оружие и личные дела кадет надо было надежно спрятать, чтобы ребята в случае перемены власти в городе не пострадали. Панасюк целые дни крутился как заводной и ругался при этом не переставая – так всегда, когда делаешь что-то по дурацкому, по твоему мнению, приказу начальства. Да еще у сына, Павлушки (он родился в августе 1918-го, и Иван назвал его в честь деда), ощутимо изменился характер, восьмимесячный малыш начал капризничать, упрямиться, плакать в ответ на любой запрет, особенно сопротивлялся купанию перед сном. Жена Ивана Аня нервничала, срывалась на муже. Да еще гнилая, горячечная обстановка в городе, когда из-за каждого угла можно было получить пулю…
За прошедшее с падения Скоропадии время Иван, как и многие другие оказавшиеся в Одессе люди и коренные одесситы, успел пережить несколько перемен власти. Власть пана гетьмана и его германские покровители ушли из Одессы в начале декабря 1918-го. 7 декабря в город вошли войска Украинской Народной Республики. Одновременно в порту высадились силы страны Антанты, в основном французы. В их власти были только порт и несколько приморских кварталов, прочее контролировали петлюровцы. В те дни из Киева неведомо какими путями в Одессу пробрался Сергун Семченко. С его грандиозными августовскими планами, конечно же, ничего не вышло, и после падения Скоропадского он решил пробираться на родину. Вместе с братьями Львом и Павлом они поступили в отряд генерала Гришина-Алмазова, который формировался в одесском порту на пароходе «Саратов». 16 декабря французы пообщали Гришину диктаторскую власть в Одессе, если он силами своего отряда очистит город от войск УНР. И вечером того же дня двухтысячный офицерский отряд десантировался в Одессу с «Саратова» и по Польскому спуску с боями начал продвигаться в центр города. Корабли Антанты поддерживали наступление огнем.
Иван хорошо помнил, как тяжело далось ему тогда решение поступить в гришинский отряд. Каким долгим был ночной разговор с Сергуном в корпусе… Семченко рассказал о последних боях, которые малочисленные офицерские отряды вели в Киеве с наступающими петлюровцами, о том, что приехал в Одессу на буфере товарного вагона, хотя вполне мог эвакуироваться вместе с германцами и для него его училищный друг Лебедев даже приготовил место в вагоне до Берлина… И как долго и тяжело молчала его Аня, когда он сказал ей, что будет поступать в отряд. На ее руках заходился от крика маленький Павлушка, а она молчала. Вечное молчание женщины – куда ты уходишь от нас? зачем? Неужели там не смогут обойтись без тебя?..
Но не возразила. Поняла. А потом давно уж забытое – резкие слова команды, тяжелое дыхание наступающих, тяжесть трехлинейки в руках… И погоны – прежние родные погоны на плечах, русские, штабс-капитанские. И городской бой, самые тяжелый, когда пулю можно ждать из любой подворотни. Павел Семченко и получил такую пулю. Это было на глазах Ивана: Паша перебегал Канатную и внезапно полетел носом вперед на грязную мостовую. Панасюк думал, что он сейчас встанет и побежит дальше, но он не встал. Ничего героического не было в его смерти. В ней никогда нет ничего героического, если видеть ее вблизи, по-настоящему.
Украинский гарнизон Одессы – две с половиной тысячи человек под командой полковника Филатьева – оборонялся два дня. Офицерский отряд потерял тогда 25 человек убитыми и 100 ранеными. 18 декабря французы ультимативно потребовали у Петлюры очистить город, и он принял этот ультиматум. А Гришин-Алмазов стал править Одессой «от имени Добровольческой армии и при согласии французского командования». Получилось что-то вроде Скоропадии: внешне власть украинская, на самом деле германская. А теперь – внешне власть у белых, а на самом деле у Антанты.
Антанта была разная и живописная. По одесским улицам табунами бродили сенегальские негры, марокканские стрелки, греческие пехотинцы в зеленых мундирчиках, матросы с итальянских кораблей. Больше всего было обычных французов. До смерти уставшие от войны, они не понимали, что делают в этом странном городе, европейском по архитектуре и Бог знает каком по духу, больше всего хотели домой и плохо разбирались в политических перипетиях страны, которая еще два года назад была единой, а теперь превратилась в кучу каких-то странных новообразований.
Все те, кто раньше бежал из Совдепии в Скоропадию, теперь сбежали из петлюровского Киева в белую Одессу. Между собой невесело шутили: дальше бежать некуда – море. Внешне это напоминало пир во время чумы: из ресторанов и кафе ревела музыка, носились перегруженные заказами официанты, театры – от оперы до балиевской «Летучей мыши» — были переполнены, казино работали круглые сутки, выходили десятки газет, и настроение царило то же, что и в Киеве полгода назад: заграница нам поможет. Разница была в том, что в Киеве немцы поддерживали железный порядок, а в Одессе царил бандитский беспредел. С пяти часов вечера обыватели сидели по квартирам, не смея выходить на улицу. Ограбления и перестрелки происходили прямо на Дерибасовской. Имя короля налетчиков Мишки Япончика было таким же символом Одессы, как имя Гришина-Алмазов или французского генерала д’Ансельма, командовавшего группировкой Антанты. И силы у Япончика были серьезные – 20 тысяч голодранцев с Молдаванки, которые, дай власть слабину, тут же воспользовались бы ею.
К большевицкой угрозе, несмотря на введенное 17 марта осадное положение, никто не относился всерьез. Щеголяли цифрами: французов – 25 тысяч человек (и 22 танка! – многие тогда впервые увидели это чудо-оружие, изобретенное англичанами три года назад), греков – 12 тысяч (а скоро прибудет еще 40!), да еще 3400 поляков из 4-й дивизии генерала Желиговского, да еще тысяча румын… Отобьемся! В феврале 1919-го ля защиты города начала формироваться Отдельная Одесская стрелковая бригада под командованием генерала Тимановского – в основном из бывших офицеров и солдат армии Украинской Державы. Насчитывала бригада 3,5 тысячи штыков, полторы тысячи сабель, 26 орудий и 5 броневиков. В нее вступили и братья Семченко, причем Сергун, которому в кавалерию путь был закрыт еще с 14-го, пошел в бронеотрядники. Ивана же корпусное начальство не отпустило – при белых в корпус был спешно проведен новый набор, плюс в Одессу прибыло множество кадет — детей беженцев из Северной Украины, их тоже надо было как-то пристраивать, и каждый офицер-воспитатель был на счету.
А с фронта между тем ползли грозные слухи: воинство атамана Никифора Григорьева 10 марта заняло Херсон, 14-го – Николаев. Кто таков этот Григорьев, никто толком не знал. Лев Семченко, правда, говорил, что лет девять назад в его родном 60-м Замосцком полку был такой прапорщик – Никифор Григорьев-Серветников, но тот ли это именно Григорьев, в точности сказать не мог. Болтали, что Григорьев служил и Скоропадскому, и Петлюре, а теперь воюет сам по себе, не подчиняясь ни красным, ни украинцам. И воевал он неплохо – 16 марта григорьевцы отбили у французов и поляков станцию Березовка в пятидесяти верстах от Одессы, взяв восемь орудий, стол пулеметов, бронепоезд и пять танков. Французские и греческие солдаты, распропагандированные красными агитаторами, все чаще оставляли позиции без боя. Со второй половины марта фронт держала на себе практически одна только бригада Тимановского…
Словом, Одесса начала весны 1919-го представляла собой дикую смесь из беспечности, миллионных ставок в казино, тифа, алкоголя, ночных перестрелок и грабежей на улицах, самоуверенности и страха перед будущим. Что именно будет дальше, никто не знал. И никто, никто не видел, что незримыми письменами уже написаны на небесах и всё, что произойдет, и имена будущих героев и трусов, и списки тех, кому просто не повезет попасть под шальную пулю…
…Закончили примерно через сорок минут. Устало присели на маленькую лавочку, разглядывая надгробный памятник. С фотографии лихо улыбался юный прапорщик, очень похожий на Сергуна. Ниже было написано: «Павелъ Сергеевичъ СЕМЧЕНКО, род. 4 августа 1895 г., погибъ въ бою 17 декабря 1918 г. Упокой, Господи, его душу. Память любящихъ отца и братьевъ». А еще ниже: «Елена Васильевна СЕМЧЕНКО, урожденная ТРУФАНОВА, род. 22 января 1865 г., сконч. 2 августа 1916 г. Покойся, милый прахъ, до радостнаго утра! Память любящихъ мужа и сыновей».
— Ну вот, мои дорогие… — Сергей Павлович Семченко, сгорбленный, седенький, снял с носа очки и протер их старомодным клетчатым фуляром. – Вы тут лежите, а мы вас не забываем. Вот могилку прибрали, красочку на оградке освежили. Сережа с Левушкой тоже тут. А там вы и меня дождётесь…
— Ну папа! – поморщился Сергей. – Сколько раз тебе говорить!
— Хорошо, прости, сынок, — покорно произнес отец. – Давайте помянем Елену Васильевну и Павлушу. Сережа, Левушка, берите пиво в сумке, и вы, Иван Павлович. Вы, Степан, тоже подходите.
Выпили молча, глядя на памятник. Только Сергун вполголоса пробормотал что-то вроде «Ну, брат, спи спокойно». Иван вспомнил, как вел себя Сергун в тот декабрьский день, когда увидел тело убитого Павла. Выкурил неколько самокруток подряд, вечером, уже после боя, в отбитом у петлюровцев доме, хватил спирта, выставленного перепуганными хозяевами, и молча улегся носом к стенке. Панасюк не тревожил его – знал, что горе переживают по-всякому. Старший брат, Лев, к примеру, взял винтовку и молча ушел в ночь – мстить за Пашу. Его не останавливали. Вернулся он к утру, шатаясь от усталости, без единого патрона.
Пиво успело нагреться, да и на вкус было противным, просто горькая вода. Долго не сидели. К выходу с кладбища потянулись колонной: впереди Сергей Павлович с Львом, сзади Сергей с Иваном, последним шел Стяпонас, зорко посматривая вокруг.
— На сколько вам дали отпуск? – тихо поинтересовался Иван у Сергея.
— На два дня. Хоть отмоюсь как следует, вся кожа уже бензином провоняла… — Сергей поднес к лицу ладонь, с отвращением втянул носом воздух: — Во – бензин. Пахнет хуже чем в самолете. Там тоже маслами воняло…
— Знаешь что? Поедем к нам в корпус, пообедаем. Аня вчера на Привозе палтуса добыла.
Сергей замотал головой.
— Иванко, в другой раз. Давай лучше к нам, посидим всей компанией.
— Так ведь другого раза может и не быть, — усмехнулся Панасюк.
Вышли с кладбища на прилегающую улицу. Невысокие домишки вокруг были тихи и мертвы – ни звука, ни шороха, их обитатели то ли погибли, то ли сидели не высовываясь. Иван машинально переложил «наган» в карман шинели и обратил внимание, что точно таким же машинальным жестом это сделали Лев, Сергей и Стяпонас. Все уже знали: тишина на улице – не к добру. Вот когда одесская улица шумит и галдит – это абсолютно нормально…
— Двое, — не сбавляя шага и не меняя тона, чуть подавшись назад, чтобы его слышали все, произнес Лев. – Подворотня справа, под вывеской.
— Видим, — так же тихо отозвался Иван и в свою очередь подался назад. – Степан, на тебе тыл.
— Слушаюсь, — коротко отозвался Тракшялис.
— Лева, бери на себя отца…
— Сережа, Левушка, вы о чем вообще? – рассеянно спросил Сергей Павлович, пребывавший в невеселых размышлениях. А в каком еще состоянии идешь с кладбища обычно?..
…Их счастье, что вдоль кладбищенской стены стояли крепкие каменные киоски, в которых еще до революции торговали цветами. Теперь их сожженные в декабре остовы пустовали, и именно за ними офицеры заняли оборону. Бандиты открыли огонь быстро, по-воровски, на запоздали на пару секунд – внезапным нападение не получилось. Крупные пули защелкали по кирпичам ограды. А из подворотни уже метнулись тени – две, три, четыре…
— Япончики! – крикнул Сергун. Так в Одессе называли подчиненных Мишки Япончика. – Старший – третий!
Старшего можно было отличить по форсистому наряду, явно снятому с какого-то несчастного буржуя. Странно и дико выглядел на пустынной улице босяк, наряженный в модный дорогой костюм. Через десять секунд босяк выронил пистолет и ткнулся простреленной головой в большую апрельскую лужу на булыжнике. Лужа быстро стала мутно-красной, потом багровой… Потерявшие вожака налетчики, беспорядочно паля, кинулись наутек.
— Все, не тратим патроны, — скомандовал Лев. – Теперь они уже не сунутся.
Тяжело дыша, вышли на мостовую, забрали у убитого самозарядный американский «Кольт». Одним командиром меньше в армии Мишки Япончика. Парень был совсем молодой, лет 17, не больше. Сам он выбрал такую судьбу? Или судьба все решила за него?..
— Совсем уже озверели, — покачал головой Иван, — прямо как на фронте, в атаку, с пальбой…
— Папа, ты как? – окликнул Сергей отца.
Сергей Павлович неловко выбрался из-за каменного прилавка, поправил на носу очки, испуганно улыбнулся.
— Цел, Сережа, спасибо… Если бы не вы, считай, конец бы мне. Тут же и похоронили бы, за стенкой…
Из соседнего переулка раздался суматошный топот ботинок. Офицеры насторожились, но это оказался греческий патруль: офицер и два стрелка-эвзона в фесках цвета хаки. Как всегда, вовремя. Греки церемонно откозыряли, офицеры поприветствовали союзников в ответ.
— Япончики? – без удивления осведомился греческий офицер, ткнув кожаным ботинком убитого.
— Да. Остальные убежали вверх по улице…
— Понятно. – Грек хорошо говорил по-русски, но такое было неудивительно: в греческой армии служило множество людей, чьи предки уехали в Грецию из Одессы. – Это они так после известия об эвакуации обнаглели. Уже разнюхали, сволочи…
Офицеры переглянулись.
— Какой эвакуации? – медленно произнес Лев Семченко.
— Вы еще не знаете, господин капитан? – удивился грек. – Два часа назад генерал д’Ансельм объявил, что все союзные части эвакуируются из Одессы в течение 48 часов.
— Но… почему? – выкрикнул Сергей. – Фронт же стоит крепко!
Грек вздохнул и понизил голос:
— По слухам, Верховный Совет держав-победительниц в Париже решил выводить войска Антанты из России. Парламент больше не дает французам кредитов на войну с большевиками… Ну а мы и румыны, как вы понимаете, зависим от французов. Так что… — Офицер пожал плечами и развел руками, давая понять, что сочувствует русским.
Братья Семченко и Панасюк ошеломленно переглядывались. Эвакуация в 48 часов!.. Это примерно то же, что произошло в ноябре прошлого года со Скоропадским. Ушли немцы – распалась, как картонный домик, и Украинская Держава. Так и здесь. Уйдут французы и все остальные – и хрупкая белая власть не удержит в руках Одессу.
— Левушка… Сережа… — растерянно прошептал Сергей Павлович. – Что же это такое?.. Опять… опять красные, как в начале прошлого года?..
— Хуже, папа, — медленно произнес Сергей. – Григорьев – не красный, он сам по себе…
…Прощались 5 апреля. Бригада Тимановского строилась для отхода пешим порядком в Бессарабию. С ней отходили остатки 30-й французской дивизии и длинная колонна беженцев, не желавших оставаться под властью Григорьева.
В Одессе уже два дня как царил полный хаос. Обезумевшие толпы обывателей, узнав о начале эвакуации, бросились в порт, надеясь попасть на отходящие французские корабли. Но погрузиться удалось лишь немногим – в основном транспорта принимали офицеров и солдат Антанты, да и то не всех. В центре города уже открыто хозяйничала бандитская вольница с Молдаванки – 20 тысяч подчиненных Мишки Япончика среди бела дня захватывали банки, врывались в брошенные квартиры, убивали белых офицеров и солдат, разоружали греков (французов не трогали). Судьба трех грузовиков в золотом, захваченных налетчиками в те дни, неизвестна по сей день. Засев на склонах над портом, бандиты обстреливали мирных жителей, осаждавших корабли. 5 апреля французы официально передали власть в Одессе подпольному Совету рабочих депутатов, занявшему Воронцовский дворец, так что теперь власть можно было назвать условно советской…
Бригаде Тимановского в погрузке на французские корабли было отказано. Бросив артиллерию и броневики, белые пошли на прорыв в сторону Румынии. На окраинной улице, перед тем, как уйти, Сергей Семченко увидел взмыленного Панасюка.
— Иванко! Ты с нами решил?!..
— Нет, Сергун, — тяжело дыша, выговорил Иван. – Куда я с Аней и Павлушкой? Да и своих архаровцев грех бросать. Их хоть и распустили, а из Одессы-то они никуда не денутся… Попрощаться.
— А Степана куда денешь?
— Степан со мной. У него уже сто возможностей были в Литву вернуться при немцах… Не хочет. Говорит, куда вы, туда и я…
— Ну, Бог вам в помощь. А мы с Лёвкой пойдем. Будь другом – пригляди за отцом… Пытались мы его вчера уломать, но он уперся – и ни в какую. Жил, говорит, в Одессе, в ней и помру.
— Пригляжу, будь спокоен.
Обнялись, расцеловались. И оба смотрели, смотрели друг на друга – запоминали эти мгновения, может быть, в последний раз… Оба были похожи, как близнецы – в мятых несвежих френчах, погоны с четырьмя звездочками.
Прозвучала команда, и колонна тяжело тронулась, заскрипели осями обозные телеги, зацокали копыта о булыжник, поплыли мимо Ивана лица уходящих – злые, измученные, небритые, решительные, равнодушные, замелькали примкнутые штыки винтовок, грязные френчи, гимнастерки, кителя, некоторые не по погоде в шинелях… Куда они идут? Прорвутся ли?..
Откуда-то из центра и со стороны порта доносилась частая, яростная стрельба. Время от времени апрельский воздух доносил отрывистое рявканье гаубицы, и тяжелый снаряд, с воем распарывая воздух, рвался где-то в центре.
Это подходил Григорьев.
