ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
26
Сергей Семченко, август 1916 года, Одесса
Поминки закончились лишь глубокой ночью. Последних гостей братья выпроваживали уже под белы рученьки: как обычно водится, некоторые уже не очень помнили, куда именно были приглашены, и вели себя как на свадьбе, разве что «горько» не кричали. Но вот наконец последний извозчик растаял во тьме. Цоканье копыт по булыжнику в августовской ночи было особенно крупным, чётким.
— Как там папа? – повернулся старший из братьев, капитан Лев Семченко, к младшему, прапорщику Павлу Семченко, только что вышедшему на улицу.
— Всё в порядке, уснул. Тяжело ему, бедняге.
— Ну и слава Богу. Господа офицеры, предлагаю по последней папиросе на ночь и тоже на боковую.
Сергей усмехнулся. Лев, вытягивая из портсигара папиросу и чиркая спичкой, вопросительно взглянул на него.
— Вспомнилось. Четыре года назад ты бросать собирался…
— А, ну да, — сухо хмыкнул Лев. – Бросишь тут, как же.
Павел тоже потянулся к портсигару брата, но Лев нахмурился:
— А тебе, тюлька, рано еще дымить. Нечего с брата брать пример в плохом.
— Я просто компанию поддержать, — обиделся Павел.
— Ничего, постой и подыши воздухом. Вот и поддержишь.
Стоять братья не стали, уселись на лавочку, на которой обычно отдыхали дворники. Пустынный угол Карантинной и Греческой, их родной, знакомый до мелочей одесский угол – старые, потемневшие от времени домики, выщербленный тротуар… Наверное, со стороны было странновато видеть сидевших в рядок капитана, штабс-капитана и прапорщика. Опытный глаз сразу приметил бы, что капитан и штабс — опытные фронтовики, а прапор – новоиспеченный, только что выпустившийся. На его новеньком кителе красовался только белый крестик с двуглавым орлом и двумя скрещенными мечами — знак 1-й Одесской школы прапорщиков, укомплектованной по смешанному принципу…
Лев, дымя, грустно усмехнулся. Сергей покосился на него.
— Чего ты?
— Да так, подумал, что мы, за хлопотами после смерти мамы, даже не расспросили друг друга толком – как и что. Приехали, и с поезда сразу во всю эту кашу… Странно, на фронте смерть кажется такой обыденностью, а здесь, в тылу, сразу понимаешь, насколько это возвышенно и страшно. Заказ памятника, выбор гроба, служба, поминки…
— На фронте мы не хороним своих матерей.
— Да, верно. Если честно, от меня как будто кусок отрезали. Знаешь, мне казалось, что я окончательно зачерствел душой, ан нет. Плакал сегодня на кладбище как баба. – Лев сплюнул во тьму. – Так расскажи толком, как тебе летается? С кавалерией – всё?
— Всё, — вздохнул Сергей. – Бесповоротно. Но я стараюсь не горевать, воюю…
— Вижу. – Лев по очереди поддел пальцем ордена брата: нашейный «Станислав» 2-й степени с мечами, «Анну» 3-й степени с мечами и бантом и «Станислава» 3-й степени с мечами и бантом на груди, тронул Анненский темляк на шашке. – Молодец, нечего сказать.
— Взаимно, — серьезно произнес Сергей, касаясь орденов брата: «Владимира» 4-й степени с мечами и бантом, «Анны» 3-й степени с мечами и бантом и «Станислава» 3-й степени с мечами и бантом. – И поздравляю с производством, я же думал, что ты еще в штабсах.
Лев помолчал.
— Спасибо. Это уже не радует, если честно.
— Странно, ты ведь с того самого фронта, о котором шумят газеты…
— Да-да, — усмехнулся Лев, — Брусилов, прорыв, миллион пленных австрийцев… Еще немного, и дойдем до Будапешта и Вены… Знал бы ты цену всему этому. Выбито всё лучшее. В нашем полку осталось трое кадровых офицеров.
— Сколько? – ужаснулся Сергей.
— Трое, братец, трое. Командующий полком подполковник Зарубаев, комбат-2 капитан Грубешников и ваш покорный слуга. Всё!.. Остальные, в том числе и другие комбаты-штабсы, — офицеры военного времени с четырьмя месяцами образования, такие же, как наш Пашка…
— А что Пашка? – обиженно подал голос молчавший до этого Павел. – Между прочим, в офицеры сейчас идет вся лучшая молодежь, которая знает, зачем Россия воюет…
Лев слегка щелкнул младшего по носу.
— Ты, «лучшая молодежь»… Вот кинут тебя под Ковель – ура, с нами Брусилов, десять атак в день на проволоку как минимум, — вот тогда погляжу, как ты объяснишь мне, за что именно Россия воюет…
— Кстати, Пашка, — повернулся Сергей к младшему, — ты же в письмах так толком и не объяснил, почему решил пойти в школу прапорщиков. Мало тебе двух офицеров в семье?
— Значит, мало! – резко ответил брат. – И вообще, что это за идиотские расспросы?! Идет война, и пока она идет, долг всех нормальных людей – защищать Родину! Всё, я пошел спать. Спокойной ночи, господа офицеры.
Пашка непримиримо поднялся с лавочки, кинул ладонь к фуражке и быстрым пружинистым шагом удалился в подъезд. Заскрипела под его шагами лестница. Лев и Сергей с усмешками переглянулись. Господи, давно ли Пашка был гимназистом, и вот уже прапорщик, всё решил сам, выбрал судьбу, а через неделю-другую судьба выберет его – куда прикажут, туда и поедет.
— А ведь он прав. Сейчас в офицеры действительно идут лучшие. Помнишь, в 14-м в училища шли буквально все?.. А сейчас напротив, стремятся устроиться в тылу, приспособиться. Видел такую фильму – «Вова приспособился»?
— Да, у нас на позициях ее крутили. – Лев вздохнул. – Как теперь отец после смерти мамы?.. Был бы Пашка дома, он бы его поддерживал. Кто же знал, что стоит ему закончить школу прапоров, и мама…
— Ничего, может, его еще здесь оставят. В Одессе же тоже офицеры нужны, запасных полон город.
— Ну да…
Лев еще раз крепко затянулся папиросой и выбросил окурок в ночь. В памяти Сергея краткой искрой вспыхнула другие августовские посиделки, четыре года назад. Тогда точно таким же фамильным жестом, широко размахнувшись, он запустил в море купленные на Невском для Нины духи… Как обычно, на имя «Нина» сердце отозвалось легким спотыканием, крошечным неприятным уколом. Все эти годы, 1914, 1915, 1916, стерли все личное из его жизни как губкой. Иногда он пытался вспомнить лицо Нины, ее голос, вкус ее губ – и не мог, все это не имело никакого отношения к реальности…
— Как у тебя с личным?
Сергей вздрогнул, попробовал улыбнуться.
— Ну у тебя и интуиция…
— Родная кровь, — усмехнулся капитан, обнимая штабс-капитана за плечи. – Чувствую.
— Да ничего у меня с личным. Ни времени, ни желания. Есть, конечно, девочки, у авиаторов с этим просто, но у кого их нет?.. А у тебя с твоей Эвелиной что-нибудь получилось?
Лев смущенно улыбнулся.
— Ух ты, такие подробности помнишь… С Эвелиной, говоря откровенно, всё худо. Она ведь дочь германского подданного. По матери русская, а по отцу немка, Раабе. И ее осенью 14-го вместе с отцом и матерью из Одессы того…
— Чего – того? – оторопел Сергей.
— Выселили как дочь подданного вражеского государства. В вагоне третьего класса за их собственный счет – в благословенный город Тобольск. Там с трудом устроились, обжились… Она работает в местном лазарете. Вот так и переписываюсь. До Тобольска письмо идет месяца три. Столько же обратно. Весело, правда?..
Сергей молча положил ладонь на рукав кителя брата, сжал. Лев благодарно похлопал ладонью по руке Сергея.
— Ладно, братец, пошли спать. В конце концов, как ни странно, у нас с тобой отпуска, хоть и по такому печальному поводу. Предупреждаю: будешь храпеть – получишь по шее.
— Странно, ты окопник, и реагируешь на такие пустяки, как чей-то храп?
— Представь себе, да. Одно время на соседней кровати в блиндаже спал поручик Зиллер, так тот задувал так, что чертям было тошно. Потом его убило, так я, прости Господи, долго еще чувствовал облегчение…
Юрий Варламов, сентябрь 1916 года, Петроград
Дверь в палату приоткрылась. На пороге стояла сестра милосердия.
— Юрий Владимирович, к вам посетитель.
— Ко мне? – удивился Юрий, откладывая свежий номер «Огонька». Мать и сестра навещали его буквально вчера, отец на прошлой неделе прислал письмо, в котором огорчался, что никак не может приехать, так что Варламов никого не ждал.
Но гадал он недолго. Из-за спины сестры появился облаченный в белый халат, наброшенный сверху на китель, начальник контрразведывательного отделения Главного управления Генерального штаба полковник князь Василий Георгиевич Туркестанов. Увидев полковника, остальные обитатели палаты – Юрий лежал вместе с другими отравленными газом, поручиками Струмениным и Щукиным, — поспешно вскочили.
— Вольно, вольно, господа, не беспокойтесь, ради Бога… Рад вас видеть, Юрий Владимирович. Разрешите украсть вас для небольшого разговора. Вы ведь не возражаете? – обернулся полковник к сестре.
— Не возражаю, он уже совсем в порядке, — с улыбкой ответила та. – Единственное, чего ему нельзя, это курить, петь и заниматься физическими упражнениями.
— Уверяю вас, я не из табачного магазина, не из хора и не из спортивного общества, так что поручик в полной безопасности, — улыбнулся полковник.
В обширном дворе лазарета там и сям сидели на лавочках раненые. Некоторые уединялись с посетителями в небольших беседках, оттуда слышались негромкие голоса. Туркестанов и Варламов добрели до одной из таких беседок и уселись на деревянную скамью.
— Прежде всего, Юрий Владимирович, позвольте вас поздравить с тем, что вы относительно легко отделались во время газовой атаки, — не дожидаясь вопросов, заговорил Туркестанов. — Выписывают вас из лазарета на следующей неделе. Во-вторых, выражаю вам свое восхищение вашим подвигом и поздравляю с заслуженной наградой.
Варламов усмехнулся.
— Господин полковник, вы уже второй раз в моей жизни становитесь для меня вестником подобного рода…
— Ну, значит, так на вашем роду написано, — ответил усмешкой князь. – За самоотверженную храбрость во время спасения нижних чинов маршевой роты вы награждены орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами. Высочайший приказ подписан на прошлой неделе… И третье. Всякая дальнейшая служба в строю вам отныне противопоказана по медицинским показаниям.
Юрий порывисто приподнялся на скамье.
— Что это значит?
— Не суетитесь. Сядьте. И внимательно слушайте всё, что я вам скажу.
Варламов машинально подчинился приказу. Голова враз стала пустой и гулкой, ноги были мягкими словно вата.
— Да, газа вы под Барановичами успели хлебнуть, и отравленные лёгкие больше не позволят вам служить в Действующей армии, — медленно заговорил Туркестанов. – Но вы по-прежнему будете приносить пользу Родине. Мы знаем о ваших убеждениях, знаем, как много вы размышляли о нынешнем состоянии нашей страны. Молчите, не перебивайте… Вы умный, образованный офицер с аналитическим умом, с большим опытом штабной работы, отлично владеете иностранными языками, умеете держать себя в разных кругах общества. Поэтому вскоре вы покинете Россию и отправитесь в Северо-Американские Соединенные Штаты. Это не обсуждается.
Юрий изумлённо взглянул на полковника, думая, что он шутит. Но Туркестанов смотрел на него совершенно серьёзно.
— Куда?!..
— В Нью-Йорк-Сити, чтобы быть точным. Именно там размещается комитет по заготовлению предметов материального и боевого снабжения для русской армии. Мы закупаем в Америке большое количество винтовок, пулеметов, снарядов, пороха, колючей проволоки и многого другого. Вам предстоит осуществлять контроль за финансовой стороной этих поставок.
— Но я… я никогда не занимался ничем подобным, господин полковник!
— Это будет, на нашем языке, прикрытием, — не обратив внимания на его реплику, тихо продолжал Туркестанов. – А истинной вашей миссией в САСШ станет выявление тех лиц и кругов, которые ведут скрытую антирусскую деятельность в нейтральном государстве и финансируют врагов России.
— Но…
— Вы спросите, почему столь щекотливую миссию не возлагают на наше посольство? Дело в том, что наши дипломаты в Америке связаны своим статусом по рукам и ногам, они всё время под наблюдением, ограничены тысячей условностей, протоколом. А вы едете в Нью-Йорк без дипломатического статуса, просто как офицер-наблюдатель с русской стороны, представитель Военного министерства. Для американцев ваша кандидатура замотивирована тем, что у нас не так уж много офицеров безупречно владеют английским – и это правда. Так что ваша юношеская любовь к Оскару Уайльду и Эдгару По сослужила вам неожиданную службу, — подмигнул Туркестанов. – Конечно, формально вы будете числиться в Заготовительном комитете, у вас будет надежный помощник, который многое вам подскажет, но действовать вам предстоит всё же самостоятельно. И каналы связи с Россией у вас будут совсем особенные. Так что, строго говоря, шпионством вы заниматься не будете. Просто станете заводить знакомства в разных сферах, ездить по заводам, банкам и фирмам, общаться с людьми, внимательно слушать, делать выводы, фиксировать их и передавать нам. Это вполне доступно даже человеку с поврежденными газом лёгкими. Чем плохо?.. Говорят, Нью-Йорк — интересный город.
— Как долго продлится эта командировка? – после большой паузы глухо спросил Юрий.
— Это целиком зависит от результативности вашей работы.
— А если она будет… не слишком результативной?
Туркестанов улыбнулся.
— Юрий Владимирович, наше ведомство, говоря языком биржевых игроков, не ставит на людей, в которых не верит. Кое-какие намётки в вашей деятельности мы вам дадим. Так сказать, слегка подтолкнем в нужном направлении. Но для того, чтобы понять истинную картину вещей, а она все время меняется, нужно находиться на месте и наблюдать. Вот вы и станете таким наблюдателем.
Юрий усмехнулся, не скрывая горечи. Туркестанов внимательно смотрел на него.
— Знаете, господин полковник, я много думаю о том, как сложилась бы моя судьба, если бы летом 13-го мы с родителями не поехали бы в Каттаро, — медленно проговорил Варламов. – Это ведь там меня увидел этот чертов австриец…
— Вы имеете в виду Йозефа Ляхора? – улыбнулся Туркестанов. – И всерьез верите в то, что именно этот злой гений отныне определяет вашу судьбу? Увидел вас в Каттаро – лагерь в Нейссе – ваше согласие работать на него – ложная работа на него в штабе — нынешнее задание, вот такая цепочка?.. Господь с вами, Юрий Владимирович. Ничего случайного в жизни нет. Запомните – ни-че-го. Все наши встречи, знакомства, связи железно обусловлены чем-то… или кем-то. И зачем-то нужны. Нам, другим людям, нашей стране, истории, Господу Богу, наконец. Ненужного в мире вообще нет, поймите это. И в том, что вы не были убиты там, в Восточной Пруссии, в августе 14-го, и не были отравлены насмерть под Барановичами, а сидите сейчас здесь и говорите со мной, — в этом тоже заложен глубочайший смысл. Может, мы не видим его сейчас, но он есть, мы поймем его годы спустя… Поэтому бросьте ваш унылый фатализм, он не к лицу офицеру. А Ляхор, кстати, привел вас прямиком к нам. И, можно сказать, именно благодаря ему у нас в 16-м году появится новый человек в Нью-Йорке. Умный. Наблюдательный. Честный. Образованный.
— Таких много, — покачал головой Юрий.
— Язык, язык, — рассмеялся Туркестанов, — вы снова забыли про язык! Английский – не самый популярный язык в России!.. К тому же уверяю вас, далеко не все наши сотрудники, работающие в САСШ, блещут высокими моральными качествами и приносят ощутимую пользу Родине. Вы это увидите сами.
Юрий помолчал.
— Скажите, а почему Ляхор так легко… ну, отстал от меня? Ведь после того, как мне перестали поручать задание, а связник был арестован, Ляхор никак не попытался на меня выйти. Ну… отомстить как-то, что ли. Я ведь обманывал его. А он, похоже, махнул на меня рукой и забыл.
Лицо Туркестанова посерьезнело.
— Не будьте наивным, поручик. Настоящий разведчик мыслит масштабами лет, десятилетий. И я убежден, что Йозеф Ляхор еще как-то проявится в вашей жизни. Будьте готовы к этому.
Панасюк выглядел уже довольно бодро, вовсю хромал по коридору с палочкой. Юрий, не сдерживая волнения, стиснул друга в объятиях.
— Уже без гипса? Какой же ты молодец!..
— Задавишь, медведь!.. Ну вот, палку из-за тебя уронил. – Иван, кряхтя, начал наклоняться, чтобы подобрать трость. – А еще генеральский сын! Где твое воспитание?!
— Так, что это за пампушка из вольнопёров голос подала? – нахмурился Варламов, опережая друга и подавая ему палку. – Потрудитесь держать руки по швам!
— А вот штабных попрошу умолкнуть и воздать должное героям, проливающим кровь за Отечество… — Увидев, как дрогнуло лицо друга, Иванко поспешно добавил: — Ну всё, молчу-молчу. После Барановичей – не штабной… Что тебе дали?
— «Станислава» на шею. Иванко, я попрощаться приехал. Уезжаю в Америку.
— Господи твоя воля!.. Зачем?
— По службе. В Заготкомитет.
Панасюк присвистнул.
— Ну дела… То есть полоцкий выпуск 1910-го будет представлен уже на двух континентах?
Варламов улыбнулся.
— Иванко, ты еще в корпусе всегда умел вовремя сказать что-нибудь хорошее. Скажи и сейчас, чтобы в Нью-Йорке я помнил это и не чувствовал себя одиноко.
Иван посерьезнел, взглянул в глаза друга.
— Здесь, на берегу Двины, под стенами Святой Софии я, кадет Иван Панасюк, выпуск 1910 года, клянусь всегда быть братом своим братьям-кадетам…
— …и помогать им в силе и слабости, в успехе и в трудных днях… — взволнованно продолжил Юрий.
— …прощать им невольные ошибки и помогать найти себя в этой жизни, — подхватил Иван.
— …а если я нарушу эту клятву, то пусть наказанием мне будет презрение моих братьев-кадет, — договорил Варламов. – Я, кадет Юрий Варламов, клянусь.
— Я, кадет Иван Панасюк, клянусь, — тихо повторил Иван и положил ладонь на погон друга. – Будешь помнить?
— Конечно, Иванко. Спасибо тебе, это было именно то, что нужно… И выздоравливай поскорее.
— …Я не был у вас с прошлого приезда. – Юрий осматривался по сторонам. – Вроде всё помню, и вроде нет.
— У меня такое же чувство, — улыбнулась Елизавета Сиверс, закрывая за собой входную дверь. – Я же здесь только ночую, а так всё время в лазарете. Сейчас очень много раненых с Юзфронта, из-под Ковеля… Извините, такой застоявшийся душный воздух… Сентябрь стоит жаркий, и за день всё раскаляется. Сейчас открою рамы, и пройдет.
— Я вам помогу. – Варламов заторопился на помощь.
Вдвоем они распахнули окна эркера в не по-сентябрьски теплый московский вечер. С высоты четвертого этажа Остоженка казалась маленькой и узкой. В городе зажигались огни, где-то лениво перегавкивались собаки, рассыпалась и умчалась трамвайная трель.
— Папа купил эту квартиру в девятом году, когда построили дом. Купил просто так, потому что были лишние деньги, — произнесла Елизавета, направляясь в столовую. – А вышло так, что сейчас она мне пригождается. Я и не думала никогда, что буду жить в Москве. Просто родилась здесь когда-то, а когда мне было восемь лет, папу перевели по службе в Петербург… Странно, да?
— Кстати, напомните мне, почему на крыше дома опрокинутая рюмка?
— Это всё хозяин дома, купец Филатов. Он много пил, чуть не разорился из-за этого. Потом решил бросить и в память об этом приказал поставить на крыше огромную опрокинутую рюмку. Очень уместно сейчас, когда у нас сухой закон… Но, несмотря на это, красное вино в аптеках никто не запрещал. – Елизавета с улыбкой достала из кухонного шкафа початую бутылку лечебного вина «Друг желудка». – Это мы поминали мужа одной нашей сестры, он в Галиции погиб… Вас не отпугнет такое название вина?
— Знаете, к нам в дивизию приезжал флотский лейтенант-артиллерист – проходить практику в стрельбе по наземным целям… Он служит в Амурской военной флотилии, и ему это необходимо… Так вот, он говорил, что на флоте есть пословица: моряки пьют всё, кроме керосина и воды. Мне кажется, сейчас это касается всех в стране, несмотря на сухой закон…
— Нет, кроме шуток, вам можно пить после отравления?
— Курить нельзя категорически, а вот пить – отчего ж нет?
Сиверс, ловко, привычно действуя одной рукой, достала из шкафа два запылённых бокала. Юрий промыл их под краном, тщательно вытер полотенцем, вынул из бутылки пробку, разлил по бокалам вино.
— За нашу встречу?
— Такую же странную, как все предыдущие…
— И за ваш скорый отъезд в Америку.
Юрий поставил бокал на стол.
— А вот за это не стоит, пожалуй. Я не хотел этого. И не хочу сейчас, признаться.
— Да, я тоже, — тихо произнесла Елизавета. – Но есть наша маленькая жалкая волька, и есть сильная, властная воля Божья… До войны я в нее не верила. А теперь верю. Странно, чтобы стать собой, мне понадобилось что-то очень-очень страшное…
Юрий отвёл глаза, бережно коснулся единственной руки девушки.
— Лиза… мне так жаль…
— Я знаю, Юра, — тихо произнесла она. – И не жалейте меня, а то я заплачу. А я очень-очень не хочу этого делать. Поэтому просто выпьем за ваш отъезд и за скорейшее возвращение. И подышим Москвой. Знаете, запах большого города… он сладкий. Нагретый за день асфальт, конский навоз, бензин, пыльная зелень, свежесть реки… Вы ведь надолго покинете всё это. Уедете в другой большой город, а там всё-всё будет по-другому…
С бокалами в руках они подошли к окнам в полукруглом выступе эркера. Москву окутывали мягкие ранние осенние сумерки. В свете фонаря было видно, как по панели Остоженки медленно идет бедно одетая старушка. Вот она доковыляла до длинной очереди, молча стоявшей у дверей хлебной лавки, что-то спросила и пристроилась последней. Это был «хвост» у продуктового магазина — прежде невиданное для России явление. Видимо, люди занимали очередь с вечера, чтобы стоять за хлебом всю ночь. Мимо «хвоста», обдав его светом мощных фар, медленно прокатил открытый черный «Роллс-Ройс», на заднем сиденье которого беспечно смеялись господин в штатском и элегантная дама. Люди в «хвосте» молча проводили машину недобрыми взглядами.
— Странно, мне всё это кажется таким нереальным, зыбким, — наблюдая за этой сценой, тихо проговорила Елизавета. — Вроде привычно, так было всегда, но достаточно малейшего колебания, чтобы всё повалилось. Помните, когда мы зимой сидели в «Летучей Мыши» и смотрели на эту пошлость?.. Так вот, она затопила всё вокруг. Всё шатается, никто ни во что не верит, все только сплетничают и думают о деньгах, квартирках, обстановочке, отдыхе в Крыму и на Кавказе, раз в Европе война. Я говорю сейчас о тех знакомых из прошлой жизни, которые как-то возникают на горизонте… А люди в «хвостах» думают о том, как бы выжить. Я стараюсь укрыться от всего этого в лазарете, заслониться работой и общением с хорошими, чистыми людьми… вот как ваш друг Иван, как его невеста Анечка… но понимаю, что происходит что-то необратимое. Когда неправедности становится слишком много, Бог посылает на землю потоп.
— Но сперва он сообщает Ною размеры будущего ковчега, — полушутя заметил Юрий.
— Ной был праведником, — покачала головой Елизавета. – Есть ли они в нашем Содоме и нашей Гоморре?..
Варламов приблизился к сестре милосердия, осторожно положил ладони на ее плечи.
— Вы сегодня очень тревожны, Елизавета Петровна… Так ли провожают воина, уезжающего за тридевять земель, в тридевятое царство?
— Нет, не так. – Она порывисто поставила бокал на стол. – Едемте.
— Куда?
— Едемте, едемте…
…Извозчик высадил их у входа в Страстной монастырь. Ворота были заперты. На пустой Страстной площади только Пушкин высился молча, склонив голову, словно следил за офицером и сестрой милосердия, стоявшими напротив и решавшими что-то очень важное.
— Здесь мы встретились после разлуки, помните?
— Помню.
— И потом провели целый день вместе…
— А потом я уехал в Петербург, и на обратном пути снова заехал к вам, и мы снова провели целый день вместе…
Елизавета помолчала. Потом быстрым движением трижды перекрестила Юрия.
— Пусть ваша поездка будет удачной. Пожалуйста, вспоминайте меня там… Бог весть где.
Варламов, с трудом справляясь с волнением, склонился в поклоне, целуя единственную руку Елизаветы.
— Лиза, я… преклоняюсь перед вами… Вы… вы то, чем я дышу, что я вижу во сне. Простите, — смутился он, — вы правы, кругом столько пошлости, что поневоле отучаешься говорить простые искренние слова…
Девушка ласково погладила его по щеке. Юрий прижался губами к ее пальцам.
— Не нужно никаких слов в таком месте, в виду Страстного монастыря и Пушкина. Я знаю всё, милый Юра. И буду молиться за вас и ваших ближних.
Юрий Варламов, октябрь 1916 года, Нью-Йорк
Нью-Йорк ошеломил Юрия с первых же секунд пребывания в нем. По сравнению с Европой все здесь было крупно, размашисто, с прентезией на какой-то неведомый и непонятный шик. Даже люди смеялись, казалось, вдвое громче. А дома – чего стоили хотя бы огромные прямоугольные дома, возносившиеся к самому небу!.. Куда там до них самому высокому московскому «тучерезу» — дому Нирнзее, в подвале которого размещалось кабаре «Летучая Мышь»!.. В Нью-Йорке он выглядел бы заурядным, ничем не примечательным карликом. Юрий загляделся на местные небоскрёбы до того, что чуть не уронил шляпу. Вероятно, так же чувствовал себя Гулливер, попав в страну великанов.
— Мистер Варламов?
Еще подрагивали подошвы после пароходной качки маршрута Архангельск – Нью-Йорк, еще непривычно было ощущать на себя штатское платье и кружилась голова от звонкого, с непривычным произношением английского вокруг, поэтому Юрий не сразу сообразил, что вопрос обращен к нему. Он исходил от высокого, крепко сбитого человека лет тридцати, с приятным смугловатым лицом и щёгольскими усами, одетого в недлинный элегантный плащ. Он шагнул вперед, снял шляпу и размашисто, крепко пожал Юрию руку.
— Рад приветствовать вас в Америке, мистер Варламов!.. Капитан Джеймс Мэддэн. Я буду вашим личным помощником во время вашего пребывания на территории Соединенных Штатов. Как доплыли? Немцы не сильно беспокоили вашего «Царя»?.. – Мэдден кивнул на двухтрубный пароход, со сходней которого только что сошел Варламов.
— Нет, благодарю вас, с «Царём» все в порядке, — ответил Юрий, несколько озадаченный доброжелательным напором американца. – Меня зовут Юрий Варламов, я штабс-капитан русской армии.
— Спрашивать, бывали ли вы раньше в Нью-Йорке, бесполезно, — подмигнул Мэддэн, — ясно, что не бывали. Ну что же, сейчас и посмотрите. Прошу вас в машину. «Кейс», девяносто лошадиных сил, я знаю, что такие автомобили высоко ценят клиенты у вас в России… Сейчас мы поедем в отель завтракать, а потом я отвезу вас в офис, где передам на руки вашим русским коллегам… Прошу.
И вот – гигантский, колоссальный город вокруг, толпы деловитых прохожих на улицах, обилие рекламы, высоченные здания, вроде похожие на европейские, но будто в несколько раз увеличенные в размерах. И автомобили, автомобили… просто потоки автомобилей. Они текли в обе стороны улиц, — большие и маленькие, лимузины и фаэтоны, — а в середине этого бесконечного стада, отчаянно звеня, прокладывали себе дорогу длинные, не чета русским, трамваи.
— Это Пятая авеню, — рассказывал Мэддэн, — одна из главных улиц Нью-Йорка. Город очень удобно устроен: весь нарезан на клеточки, с запада на восток идут улицы, с севера на юг – авеню, не заблудишься. Для вас приготовлен номер в отеле «Плаза», это возле Центрального парка. Первые дни поживете здесь, а мы тем временем подыщем вам пристойную квартиру в центре Мэнхэттэна. Нью-Йорк, как и Петербург, весь стоит на островах, — с улыбкой пояснил Мэддэн, — его разделяют две огромные реки: Хадсон и Ист-Ривер. Мэнхэттэн – один из этих островов…
Юрий молча кивнул. Он внимательно слушал произношение Мэддэна, отмечая про себя, что оно сильно отличается от русских норм. Так, в России все говорили не «Хадсон», а «Гудзон», и не «Мэнхэттэн», а «Мангаттан».
На углу Пятой авеню и 59-й улицы автомобиль плавно причалил к огромному красивому зданию, на крыше которого развевался большой флаг. Улыбчивый рыжий коридорный-ирландец в бордовой униформе проводил гостя в подъемную машину («по-нашему – лифт», — вставил Мэддэн) и за каких-нибудь полминуты Юрий оказался на двенадцатом этаже. Коридорный занес его чемоданы в номер, расставил на специальных стойках, ловко поймал брошенный в ладонь серебряный рубль, но поднес его к глазам и рассмеялся:
— О, русские деньги!.. Нет уж, сэр, тут у нас доллары. Ладно, беру как сувенир, а вы со временем отдадите должок…
Бритье, переодеться, вид с двенадцатого этажа на Центральный парк (Боже мой, с двенадцатого!.. Юрию никогда не приходилось подниматься так высоко), и в сверкающем зеркалами «лифте» вниз, где дожидается в ресторане этот вроде бы симпатичный, хотя и чересчур уж разговорчивый капитан Мэддэн.
На завтрак ели яичницу с ветчиной, вкуснейшие сэндвичи с сыром, пили крепкий чёрный кофе из больших, тоже неевропейских чашек. После смены часовых поясов кофе был как нельзя кстати – Юрий чувствовал, что его сильно клонит в сон. После завтрака снова окунулись в нью-йоркскую суету. Стадо машин послушно останавливалось перед небольшими ящичками с красным и зеленым фонарями, пропуская поток пешеходов; когда загорался зеленый фонарь, все снова трогались. Заметив, что Варламов рассматривает ящичек, Мэддэн рассмеялся:
— Да, этой новинки в Европе еще нет. Это светофор, очень удобная штука. А вот это, — он высунулся из окна и ткнул пальцем в гигантскую башню с часами, чем-то напоминающую лондонский Биг-бэн, — это Метрополитэн-лайф-тауэр, пятьдесят этажей. Еще три года назад это было самое высокое здание в городе. Потом построили Вулворт-билдинг, он на Бродвее, вы его еще успеете увидеть… Ну а делать ваш бизнес вам предстоит вот здесь, в Фуллер-билдинг. Прошу любить и жаловать.
Выйдя из машины, Юрий с изумлением поднял глаза на высоченный дом, формой напоминавший гигантский треугольный кусок торта. Да и внешне он походил на торт – столько на нем было рюшек и украшений. Он машинально начал считать этажи – 20. Если смотреть на дом со стороны, он казался абсолютно плоским, словно нарисованным, а если зайти спереди, то напоминал гордый корабль, рассекающий океан и не боящийся никаких бурь.
— Его построили четырнадцать лет назад, — заметив восхищение гостя, с улыбкой заметил Мэддэн. – Строил его чикагский архитектор Бернхем, и тогда мы, нью-йоркцы, называли его «безумием Бернхема». А сейчас представить Нью-Йорк без него уже невозможно. Красивый дом, правда?.. Здесь и размещается офис русского Заготовительного комитета.
Офицеры пересекли трамвайную линию, огибавшую дом-корабль справа, вошли в гигантский, отделанный мрамором холл (к тому, что в Америке всё огромное, Юрий уже начал понемногу привыкать), и вскоре были на восемнадцатом этаже. У дверей одного из кабинетов Мэддэн вежливо постучал и, услышав громкое «Come in!», пропустил Юрия вперед себя.
В небольшом треугольном кабинете, окна которого выходили, как показалось Юрию, прямо на небо, сидел за письменным столом, заваленным документами, один-единственный человек – седоусый и бородатый мужчина лет 60 в дорогом темном костюме. Он дружески кивнул Мэддэну и, встав из-за стола, протянул Юрию большую теплую руку.
— Рад с вами познакомиться, Юрий Владимирович, с прибытием вас. Я — начальник Заготкомитета генерал-лейтенант Анатолий Петрович Залюбовский.
— Штабс-капитан Варламов, честь имею, — щелкнул каблуками Юрий, не ожидавший, что его начальство окажется в столь высоком чине. Залюбовский засмеялся.
— Э-э, батенька, бросайте ваши прежние привычки. Мы здесь ходим в цивильном. В Америке всё гораздо проще, вот и мы давайте по-простому. Вы ведь Владимира Петровича Варламова сын, верно?.. Очень достойный генерал, я с ним был знаком еще в бытность мою помощником начальника Сестрорецкого оружейного завода. А что вы заканчивали, позвольте узнать?
— Полоцкий корпус и Владимирское училище, Ваше Превосходительство.
— Не «Ваше Превосходительство», а Анатолий Петрович. А что вы кадет, это прекрасно, я сам в 1879-м заканчивал 2-ю Московскую военную гимназию… Ну что же, станем работать. Сегодня вы отдыхайте, приходите в себя – с непривычки будет в сон всё время клонить, — вечерком приглашаю вас на ужин для знакомства с нашими сотрудниками, ну а дальше подумаем, чем вас занять. Договорились?
— Так точно, Ва… виноват, Анатолий Петрович.
— Вот и славно, Юрий Владимирович. Понравился вам Фуллер-билдинг? Правда, оригинальная архитектура?..
Юрия несколько удивило, что капитан Мэддэн на протяжении всего этого разговора молчаливо стоял в углу, даже не сделав попытки оставить генерала и Варламова наедине. Но, поразмыслив, он подумал, что вряд ли американский офицер владеет русским языком и, скорее всего, приставлен к нему просто в качестве гида-сопровождающего.
Обещанный генералом Залюбовским ужин проходил в отдельном кабинете старинной таверны на углу Перл-стрит и Броуд-стрит – как объяснили Юрию, самом старом ресторане Нью-Йорка, где когда-то выступал перед солдатами еще Джордж Вашингтон. Теперь же здесь держал речь генерал Залюбовский. Он по очереди представил Юрию сотрудников Заготкомитета, которые в большинстве оказались, несмотря на свои элегантные штатские костюмы, русскими гвардейскими полковниками. Они проявили к новичку ровно тот вежливый минимум внимания, который необходим, чтобы не обидеть человека, и переключились на разговоры, суть которых Варламову была пока непонятна. Но он внимательно слушал, стараясь вникнуть в их смысл, да и к тому же было просто приятно слушать русскую речь – к тому, что все кругом говорят по-английски, привыкнуть было пока нелегко.
Слово «доллары» летало через стол, словно мячик в лаун-теннисе. Вокруг звучало:
— …и представьте, эту партию «Краг-Юргенсонов» они не то что не собирались нам продавать – они ее даже в глаза не видели!.. Сделалось глупейшее положение – они стоят, глазами хлопают, явно чувствуют, что пахнет долларами, но просто не могут понять, где именно в этой комбинации выгода!..
— …ну хорошо, делает он миллион винтовок с тысячей патронов на каждую. А какой он хочет аванс?
— Два миллиона долларов.
— Да, губа не дура.
— Ну а как еще стать миллионером в Штатах? Проси два миллиона, дадут один. Так и станешь миллионером…
— …извините меня, этот контракт был завизирован еще Сапожниковым. Там на выходе пятьсот тысяч долларов…
— Дорогой мой, не произносите эту фамилию при Залюбовском, если не хотите отправиться туда, куда и Сапожников… И не пятьсот, а четыреста девяносто восемь семьсот, чтобы быть точным.
— Ну хорошо, будем маневрировать против общего врага…
— Сложно разобраться во всем этом с непривычки, верно? – услышал Юрий слегка насмешливый голос рядом с собой. Он и не заметил, как к нему подсел с бокалом вина высокий смуглый темноволосый мужчина лет тридцати, внешне очень похожий на итальянца или испанца. – Прошу прощения, я слегка опоздал и потому не был вам представлен. Борис Львович Бразоль, юридический консультант Заготкомитета, военный следователь по особо важным делам. В бытность в Действующей армии – прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка.
— Очень приятно. Штабс-капитан Варламов Юрий Владимирович…
— Схема работы комитета довольно простая, — словно продолжая давно начатый разговор, заговорил между тем Бразоль вполголоса, поглядывая по сторонам и цедя вино из бокала. – Все эти полковники, которые попали сюда по протекции, получают от пятисот до восьмисот долларов в месяц – столько в России имеют министры. Естественно, вся их деятельность состоит в том, чтобы прожигать эти шальные деньги. Сапожников – это генерал-майор, предыдущий глава комитета, возглавлял его до мая этого года и занимался лишь тем, что организовывал банкеты, пикники и балы для американской стороны. При нем работа сводилась к тому, что члены комитета лениво копались в бесчисленном множестве заявок на поставки оружия в Россию и время от времени выбирали ту или иную заявку, руководствуясь исключительно своей симпатией или выгодой. При этом на качество исполняемых работ, деловую репутацию производителя и прочие мелочи никто внимания не обращал, а юридическая сторона контрактов была просто смехотворной. Потом балаган Сапожникова всем надоел, и новый военный министр Шуваев сплавил его в Россию в военно-техническую лабораторию, а сюда прислали Залюбовского и нового юрисконсульта – меня… — Бразоль хмыкнул. — При Залюбовском система закупок несколько улучшилась, но не настолько, чтобы Заготкомитет из сборища веселых людей мгновенно превратился в место, где не спят ночей, думая о Родине… К контролёрам из России все эти господа относятся уважительно, но не более того – знают, что отлаженную ими за два года схему не сможет поломать никто. Для этого нужно глубоко знать нравы американских деловых кругов.
— Скажите, а какое отношение ко всему этому имеет капитан Мэддэн? – спросил внимательно слушавший неожиданного собеседника Юрий.
— Мэддэн? Это американская военная разведка. Они откровенно приставлены к нам и контролируют каждый наш шаг… Но вам Мэддэн не помеха. У вас ведь Заготкомитет – только прикрытие. Эти воришки и мздоимцы озабочены только тем, как бы набить собственные карманы. – Бразоль брезгливо усмехнулся. – А ведь в Нью-Йорке полно народу, который преследует куда более глобальные цели. Например, разрушение России. Вот ими вы и будете заниматься. Кстати, вы не пробовали калифорнийское вино? Неплохое, напоминает наши цимлянское…
«У вас будет надёжный помощник, которое многое вам подскажет», — всплыли в памяти слова полковника Туркестанова. Значит, Бразоль и будет его помощником?.. Внешность этого элегантного, лениво цедящего слова человека, внешне абсолютно не похожего на русского, невольно внушала сомнения в его способностях. Перед Юрием сидел, лениво покачивая ногой в блестящем рыжем ботинке, этакий нью-йоркский хлыщ, по происхождению южанин, биржевой игрок или конторский служащий, думающий только о достатке. Такие люди, как за день успел убедиться Варламов, здесь попадались на каждом шагу. «Но, с другой стороны, это ведь идеальное прикрытие, — подумал Юрий. – В таком хлыще никто и не подумает заподозрить истинного патриота России, боевого офицера и уж тем более военного следователя…»
— Ну, для первого знакомства достаточно. – Бразоль поставил допитый бокал на стол и широким жестом, по-американски подал Юрию руку. – Рад был пообщаться с вами, коллега!.. Отдыхайте, впитывайте в себя Америку и местные нравы, старайтесь понять здешних людей. Уверяю вас, вы еще не раз будете сталкиваться с ними в жизни… Завтра увидимся в офисе и начнем работу.
Бразоль приятельски кивнул Варламову и отошел к другому концу стола. А через минуту Юрий видел его весело хохочущим в обществе тех самых гвардейских полковников, которым его собеседник недавно давал такую беспощадную оценку…
