ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
11
Юрий Варламов – Карлу Петерсу и Ивану Панасюку, Петербург-Вильна, декабрь 1911 года
«Здравствуйте, дорогие Карлуша и Иванко!
Написал бы вам обоим по отдельному письму, да потом передумал. Представил, как вы его будете таскать друг у друга, стало мне весело, и решил написать одно общее… Надеюсь, уже таскаете?
Что у меня нового? Вам имеет честь писать господин младший портупей-юнкер. Не скажу, что прыгал до потолка, но приятно было сильно – это верно. Отец поздравил особо, это тоже было приятно. Да и тесак против штыка повнушительнее будет.
Погоды стоят довольно гнусные, но чего же еще ждать от Питера в ноябре?
С Сергуном видимся редко, но метко. Он уже «корнет», то есть сам цукает, а не его цукают. А скоро будет и вправду корнетом. Ой, как нам тогда придется несладко!.. Когда видимся, он все время грустит (особенно спьяну) о своей королевишне, которая, кажется, на него плюнула. Я это вывожу из того, что она пишет ему какие-то неестественно бодрые письма, которые никакая влюбленная барышня в трезвом уме писать не станет. И не приехала на лето в лагеря. Ну, Бог даст, найдет другую. Я его как-то развеселил, когда вспомнил строчку из его соученика Лермонтова: за золото купишь четыре жены, конь же лихой не имеет цены.
Карлуша, похвались, как твой роман продвигается?.. Умеешь же ты находить барышень с экзотическими именами. Но я очень, очень за тебя счастлив и надеюсь, что Леокадия будет не чета Сергунькиной Нине. Дай Бог тебе и твоей избраннице счастья.
Ванечка, а ты-то когда уже? Я понимаю, что такой вопрос в устах человека, не обремененного никакой любовью, звучит глупо, но тем не менее.
Все, дорогие мои, бросаю писать и бросаюсь за мундиром. Чай, на бал идти! У нас сегодня бал в Михайловском училище, лучший в городе. Артиллеристы считаются адскими тоннягами, и я просто обязан смотреться стильно. Хотя, честно говоря, не понимаю, зачем нам эти балы. Разрешается сделать с барышней всего два круга – и все. У вас небось тоже так?
Обнимаю, жду весточек.
Ваш Полочанин-Юрон.»
Юрий Варламов, Петербург, декабрь 1911 года
Насчет того, что бал в Михайловском артиллерийском училище считается лучшим в городе, Юрий Варламов немного приврал. В смысле балов никто не мог угнаться за моряками – бал Морского корпуса считался образцовым, на него равнялись, к этому идеалу стремились. Михайловцы, ежегодно с размахом отмечавшие училищный праздник, пожалуй, могли претендовать на звание бала номер 2. Но это не означало, что к нему нужно готовиться спустя рукава – упаси Боже. Будут первоклассные столичные танцоры – «павлоны» (юнкера Павловского училища), «констапупы» (юнкера Константиновского училища), инженеры, и уронить честь своего заведения в их глазах владимирец никоим образом не мог.
У подъезда Михайловского училища уже пыхтели несколько моторов, откуда появлялись роскошно одетые дамы. Подъезжали и извозчики – лихачи и «ваньки». В сумеречной полутьме слышались взаимные приветствия, смех, щелканье каблуков и звон шпор. Из то и дело открывавшихся училищных дверей доносились звуки оркестра, который, видимо, уже «разогревал» собравшуюся публику.
Уже в вестибюле Михайловского училища Юрий в последний раз окинул себя придирчивым взором. Парадная форма была очень нарядной.
Гордые собой «михайлоны» встречали гостей на парадной лестнице училища. Они с особой небрежностью старались позвякивать шашками, которые полагались юнкерам-артиллеристам. Юрий, который, как все портупеи-пехотинцы, ходил с массивным тесаком на поясе, чуть закусил нижнюю губу от досады. Конечно же, шашка смотрится выгоднее. «Хотя о чем я беспокоюсь? – тут же подумал Варламов. – Танцевать-то все равно нужно без оружия. Так какая разница, шашка или тесак?»
Большой зал училища уже полнился гулом людских голосов, но мелодия, которая время от времени вырывалась из подъезда на улицу, оказалась не танцевальной – оркестр просто играл «для фона», вполголоса. Юрий быстро прошелся взглядом по залу. Большинство присутствующих составляли, естественно, хозяева здания – «михайлоны» и их офицеры, резко выделялись даже в этой вышколенной толпе своей выправкой гордые «павлоны», небольшой стайкой держались вместе ученики Пажеского корпуса. Мелькали черные мундиры инженеров. Николаевцев не было — все в городе знали, что юнкера Николаевского кавалерийского танцевальными талантами традиционно не блещут и не стремятся к бальным удовольствиям. Не собирались на бал и владимирцы, но по объективным обстоятельствам – все лучшие танцоры училища, как на грех, кто валялся в лазарете с гриппом, кто был оставлен без отпуска, кто, наоборот, получил его по печальной причине смерти отца.
Пробегая глазами по незнакомым людям, Юрий внезапно остановился на мундире рослого портупея-«павлона», стоявшего в очереди за лимонадом в буфете. Небольшой жетон в виде щита с двумя скрещенными красными погончиками на нем не оставлял сомнений. Варламов обрадованно двинулся к незнакомцу и, подойдя к нему, тронул за рукав.
— Да? – удивленно обернулся к нему «павлон». У него было смугловатое, южного типа лицо, украшенное тонкими щегольскими усиками.
— Ты когда Полоцкий корпус заканчивал? – обратился к нему Юрий.
— В девятом, — еще больше удивился и одновременно обрадовался юнкер. Он говорил по-русски правильно, но с жестким акцентом. – А ты что, тоже полочанин?..
— Да, только я в десятом закончил.
— Вот прекрасно! – рассмеялся «павлон». Смех у него был открытый, искренний, и это сразу понравилось Варламову. – Учились в одном корпусе, а встретились в Петербурге!.. Рад познакомиться – старший портупей-юнкер Христо Дойчев, честь имею.
— Младший портупей-юнкер Юрий Варламов, честь имею. Христо – это ведь болгарское имя?
— Да, болгарское. Я из Старой Загоры, это в центре Болгарии. А пансион Тодора Минкова заканчивал на Полесье, недалеко от Дрогичина.
— Никогда не слышал о таком пансионе, — удивился Юрий.
— Тодор Минков – это наш отец, — с неподдельной нежностью произнес Дойчев. — Он болгарин родом из Рущука, уехал в Россию лет пятьдесят назад и на свои деньги у себя в имении создал пансион, в котором могли обучаться болгары. Потом кто хочет, возвращается в Болгарию, кто хочет – остается здесь… Я остался. Потом в Полоцк, а уж потом сюда. Ну что, за знакомство?..
— За знакомство. Тем более что мой отец воевал в Болгарии в семьдесят седьмом.
На лице у Христо возникло выражение искреннего благоговения.
— Благослови Бог твоего отца, — серьезно произнес он. – Кто освобождал мою родину от османского владычества, тот для меня свят.
Дойчев ловко подхватил из рук буфетчика два бокала с пенящимся лимонадом и протянул один из них Варламову. Полочане чокнулись и одновременно отпили сладкую пузырящуюся воду.
— Ты один тут? – поинтересовался Юрий.
— Нет, «павлонов» тут много. Правда, полочан среди них никого. Пойдем, я тебя представлю.
Ловко лавируя среди гостей, Дойчев подвел Юрия к группе юнкеров. Завязался общий разговор, но Варламов быстро заметил, что «павлоны» не особенно стремятся установить с ним контакт. Когда раздались звуки вальса, они вежливо извинились и через минуту уже кружились по залу с приглашенными барышнями.
— Пойдем и мы танцевать, — предложил Христо. – А то так и простоим весь бал у колонны.
Вальс как раз смолк. Зал наполнился гулом возбужденных веселых голосов, смехом, шарканьем ног – кавалеры разводили дам по местам. Рослый скрипач в черном фраке привстал на хорах и громко крикнул:
— Белый танец! Дамы ангажируют кавалеров!..
Шум в зале усилился. Юрий с улыбкой наблюдал за кавалерами – даже седоусые штаб-офицеры приметно подтянулись и взволнованно ждали, пригласят или не пригласят их на мазурку… Вот и к Христо подошла худенькая юная институтка с некрасивым добрым лицом и робко улыбнулась ему в знак приглашения. Новый товарищ Варламова улыбнулся ей в ответ, принял протянутую руку в свои ладони.
— И ты не прозевай. – Дойчев показал Юрию глазами куда-то за его плечо и дружески подмигнул.
Варламов резко обернулся. Перед ним стояла высокая, стройная барышня. Юрий еще никогда не видел глаз такого цвета. «Как спелый крыжовник, — подумал он. – Красивая? Нет, не красивая… Но что-то в ней есть, пожалуй. Глаза в сочетании с губами…» По платью в барышне сразу же можно было распознать представительницу высшего столичного класса. Стоило такое платье тысячи две, не меньше. А барышня — из тех, кто ездят на «Делоне-Белльвиллях», а в холодную пору года живут на Лазурном берегу – просто так, живут и ничего не делают.
— Разрешите вас пригласить?
Голос барышни звучал излишне уверенно – даже, пожалуй, самоуверенно. Это не понравилось Юрию, но отказать ей он не мог. Как-никак, белый танец… И он привычно нагнал на лицо вежливое выражение, без всякого чувства взял ладонь незнакомки в свою руку и вывел ее в центр зала.
Зазвучала музыка. Варламов отметил про себя, как хорошо танцует его партнерша. Но никакой симпатии к ней у него не зарождалось. «Да, что-то в ней есть, пожалуй, — снова повторил он про себя. – Но не более того. Типичная избалованная красотка».
— А вам в училище не говорили о том, что даму нужно занимать разговором во время танца? – услышал Юрий ироничный вопрос своей партнерши.
— Прошу прощения. Видимо, я онемел от вашей красоты. – Он тут же проклял себя за эту банальность, но было уже поздно. – Разрешите представиться: Юрий Варламов, младший портупей-юнкер Владимирского училища.
— Очень приятно. Графиня Елизавета Сиверс. Вы петербуржец?..
— Родился в Киеве, но… да, петербуржец. А вы?
— А я москвичка. Но отец живет тут с незапамятных времен. Хотя как живет – служит. А живем мы с мамой – Москва, Ницца, Веве… Вам где больше нравиться отдыхать?
«Эк я насчет Лазурного берега-то угадал», — с иронией и неприязнью подумал Юрий. Внутри начало закипать раздражение против барышни, но он попробовал его замаскировать его иронией:
— Отдых в жизни юнкера – понятие чисто теоретическое. Вернее всего сказать, что я люблю отдыхать ночью…
— Ах да, я как-то и забыла, что юнкер – существо подневольное. Да и вообще, можно ли назвать его существом? Существо – это же то, что существует. А вы не существуете, а так, лямку тянете.
Варламов прикусил губу и попристальнее всмотрелся в свою партнершу, чтобы лучше запомнить нахалку.
— Как вам будет угодно, — сухо проронил он. Желание выдать графине Сиверс по первое число было очень велико, но не связываться же с идиоткой всерьез!.. Лучше накажем ее молчанием. Сама все поймет и отвяжется.
Но она не отвязывалась.
— А вообще можно узнать, зачем вы избрали для себя профессию офицера? По-моему, это ужасно старомодно. И глупо – отдавать жизнь по приказу людей, которых вы, может, никогда в жизни не видели. И за что? За какие-то химеры, которые нельзя ни потрогать, ни…
— Графиня, — вежливо оборвал словоизвержения девушки Юрий, — спешу сообщить, что я – не самый подходящий собеседник. Обратите лучше внимание на во-он того хлыща у колонны, который давно уже ест вас глазами. Он наверняка выслушает вас с удовольствием.
Это было очень грубо, но дальше терпеть наглость аристократки Юрий не мог. Против его ожиданий, Сиверс мельком взглянула в ту сторону, в которую он указывал (хлыщ в смокинге вспыхнул и отвернулся), и, коротко, сухо усмехнувшись, умолкла.
Через минуту танец закончился. Юрий с усмешкой взглянул на партнершу:
— Благодарю вас. Ну что, к нему?.. Видите, он весь подался в вашу сторону.
Действительно, хлыщ у колонны весь напружинился и, казалось, сейчас бросится к графине. Варламов быстро окинул его взглядом – породистое нервное лицо, дорогущий смокинг, такие же штиблеты. Зрачки расширены, как у кокаинистов. «Мерзкий тип», — решил Юрий, хотя не знал этого человека лично и в чем именно состоит его мерзость, сказать бы вряд ли смог…
— Нет, — холодно ответила графиня. – Танец был не напрасен, спасибо. Увидите меня впредь где-нибудь – не смейте делать вид, что мы знакомы.
— И не мечтайте, — так же холодно бросил Юрий в ответ и вернулся на свое место.
Христо Дойчев уже был там и наливал в бокал лимонад. Варламов с жадностью отпил несколько глотков.
— Чего от тебя хотела эта дегенератка? – поинтересовался Дойчев.
— Кто?
— Графиня Сиверс, кто же еще? Вцепилась в тебя как пиявка, на зависть всему залу, да еще и болтала все время. Ты, кажется, ее очаровал.
— Да уж, — фыркнул Юрий. – А ты что, с ней знаком?
— Куда мне, — махнул рукой Дойчев. – О ней рассказывал наш фельдфебель князь Тюфякин – он вхож в ее круги… Лизанька Сиверс – создание, известное на весь светский Петербург. Дрянь, наркоманка, поэтесса… В общем, дитя двадцатого века. И сказочно богата при этом. Ее отец служит в министерстве императорского двора и уделов.
— И как это я угадал? – хмыкнул Варламов. – Очень надеюсь, что я больше никогда не увижу это дитя порока. Вот только ума не приложу – зачем ей понадобилось меня приглашать?..
Он поискал графиню глазами, но на том месте, где она только что была, уже кружились в танце новые пары.
Иван Панасюк – Сергею Семченко, май 1912 года, Вильна-Петербург
«Сергун, привет.
Пишу один, потому что Карлуша опять убежал к своей барышне. Завидую! Да и не я один – весь курс завидует. Высмотрел свое счастье, глазастый.
Как ты? Готовишься к производству, примеряешь корнетские погоны?.. Так и вижу тебя верхом, увешанным орденами. А нам еще целый год юнкерами ходить…
Только что прочитал про затопление в океане английского парохода «Титаник», на котором плыло множество народу. Ужас! Правда, Карлуша, у которого брат в Америке, уверяет, что такие пароходы ходят через Атлантику ежедневно много раз, и никто еще не тонул, это ему просто страшно не повезло столкнуться с айсбергом.
Впереди лето, жду лагерей с нетерпением. Сапоги фасонные, бескозырки тонные… известна ли тебе эта песня? Ах, красота!..
Ну что же, пошел дальше зубрить устройство пулемета системы Максим».
Продолжение следует