ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
79
Сергей Варламов – Юрию Варламову, 2 сентября 1944 г., 1-й Белорусский фронт – Москва
«Дорогой папа!
С красноармейским приветом к тебе сын Сергей!
Ух, как же здорово чувствовать себя бойцом Красной Армии. Все же, как ни крути, в партизанстве было что-то «ненастоящее». Формы на тебе нет, оружие разномастное. А теперь, когда на плечах погоны, чувствуешь себя совсем другим человеком – частью великой армии-освободительницы, которая несет миру мир и счастье.
Где я и как именно, написать не могу – ты и сам понимаешь, что вычеркнет военная цензура. Напишу лишь, что немцы защищаются упорно, но мы движемся вперед.
Товарищи по взводу неплохие. Ребята кто откуда – есть новосибирцы, омичи, несколько человек с Украины, из Узбекистана. Из Москвы я один, поэтому меня постоянно расспрашивают про Мавзолей, Дворец Советов, музеи и прочие московские разности.
Слегка похвастаюсь, можно? Меня нагнало известие о том, что я награжден медалью «Партизану Отечественной войны» 2-й степени. Представили меня еще в конце 43-го, и вот пришел приказ. Ребята поздравляли, командир взвода тоже, было трогательно и торжественно. Медаль очень красивая, на ней профили Ленина и Сталина.
Как продвигается твоя служба? Пожалуйста, напиши, чтобы было с кем поболтать на бумаге.
Обнимаю и целую тебя,
Твой сын, красноармеец Н-ского стрелкового полка
Сергей Варламов».
Сергей Семченко, 10 сентября 1944 г., Бела Црква
Вдоль платформы железнодорожной станции Бела Црква вытянулся странный состав – прицепленные к старомодному паровозу три открытых грузовых платформы с высокими бортами. На перроне столпились люди в военной форме и штатской одежде. А на платформы один за другим забирались мальчики в кадетских мундирах. Стоявшие рядом с составом преподаватели помогали самым маленьким подтянуться на руках и забросить ногу на платформу…
…Новость о капитуляции Румынии и переходе ее на сторону Советского Союза прозвучала в тихом русском мирке Белой Црквы словно взрыв крупнокалиберного снаряда. Сначала этому никто не верил, потом местных русских охватило волнение. Ведь Румыния совсем рядом, в нескольких километрах от Белой Црквы. Значит, советские танки скоро будут здесь, на этих улицах?.. Что делать – уезжать или оставаться?.. В этой ситуации многим предстояло принять одно из самых сложных решений в жизни…
Участь кадет 1-го Русского корпуса в эти дни никем не обсуждалась – она была решена в конце августа в Берлине, на полковом обеде бывших офицеров лейб-гвардии Преображенского полка. Все они пришли к выводу, что последний русский кадетский корпус необходимо эвакуировать как можно дальше от Красной Армии. Путем сложных переговоров выяснилось, что в распоряжении корпуса может быть временно отдан пустующий замок на севере Германии, в город Мюнстер. В дальнейшем предполагалось, что район Мюнстера займут англичане, а они, мол, русских кадет большевикам не выдадут.
5 сентября директор корпуса генерал-майор Александр Григорьевич Попов был извещен в Белграде о предстоящей эвакуации. Кадеты, желающие эвакуироваться, должны были прибыть в Белу Цркву утром 10-го. Таких набралось немало. 9-го, в субботу, в восемь утра отправлялись пароходом по Саве до Панчева, а оттуда до Белой Цкрвы поездом.
Внешне Белград выглядел почти спокойным. Местные жители почему-то были уверены в том, что Красная Армия границу Югославии переходить не будет. Не верили и в скорое вступление в город партизан Тито. Надеялись на то, что власть перейдет к четникам во главе с генералом Дражей Михаиловичем… 6 сентября в Белграде прошел пышный парад в честь дня рождения короля Петара II. Никто еще не знал, что на родину из эмиграции королю вернуться уже не суждено.
Но русский Белград пустел на глазах. Уехал русский детский приют, русская гимназия и общежитие, уезжали обычные люди, нашедшие приют в югославской столице больше двадцати лет назад. На Новом гробле (Новом кладбище) было многолюдно – перед отъездом русские белградцы прощались с родными могилами…
Преподаватели и обслуживающий персонал корпуса решали свою судьбу по-разному. Большинство, к изумлению Сергея Семченко, оставалось в Белой Цкрве. Причины лежали на поверхности – у всех здесь были семьи, какой-никакой быт, все немолоды и нездоровы. А сниматься с насиженного за двадцать лет места и второй раз за жизнь отправляться в хаос, в неизвестность?.. Да и не так страшен черт, как его малюют. В конце концов, сюда ведь придут свои, русские, да еще с погонами, не такие, как в 1920-м. Как-нибудь переживем, приспособимся. Так рассуждали те, кто решил остаться.
Семченко и сам был убежден в том, что Красная Армия образца 1944 года – не та, что была в 1920-м. Она ведет справедливую, освободительную войну против нацистской нечисти, честь ей и хвала. Но… как же не думать в такую минуту о детях, о кадетах?! Ведь они уезжают в никуда… Кто позаботится о них?.. Он явился к генералу Попову и решительно заявил, что намерен эвакуироваться с корпусом. Не потому что боится красных, а потому что корпус вошел в его жизнь, и кадеты – его дети, требующие забот.
Попов утомленно посмотрел на Семченко поверх очков:
— Ну ради Бога, Сергей Сергеевич, хотите ехать с нами – поедемте…
Вот так обыденно, словно речь шла об экскурсии в Белград, а не об эвакуаии последнего в Европе русского кадетского корпуса.
Ночь на 10 сентября была тихая и теплая. В воздухе пахло спелым виноградом, иногда тоскливо, резко кричал где-то павлин. И только далекое ворчанье грома нагоняло тоскливые мысли. То был не гром, а советская артиллерия, бившая по немцам и венграм где-то в Румынии, в Трансильванских Альпах.
День эвакуации, 10 сентября, выдался теплым и ясным. В 10 часов утра из Белграда прибыл молодой унтер-офицер вермахта, по национальности австриец, с нужными бумагами. Сербский чиновник сообщил, что для кадет подготовлены три вагона. Но к самой эвакуации никто готов не был. Съехавшиеся с летних каникул кадеты, одетые в штатское, беспечно делились впечатлениями во дворе. Дежурные офицеры лишь вяло удивились тому, что до отъезда остается меньше четырех часов… В этой ситуации прекрасно проявил себя исполняющий обязанности фельдфебеля кадет Михаил Скворцов. Благодаря его энергии работа закипела: четыре взвода кадет начали обмундировываться, паковались в ящики учебники, составлялись в козлы винтовки… В половине второго из корпуса начали переносить вещи на вокзал, до которого было несколько минут ходьбы.
Семченко тоже таскал вещи наравне с кадетами. Его неприятно поразила странная атмосфера эвакуации: кадеты были возбуждены, острили, малыши время от времени на ходу давали друг другу легкие тумаки. А вот персонал корпуса напоминал теней – молча появлялся время от времени ниоткуда и так же никуда пропадал. Генерал Попов переоделся в серый штатский костюм и оттого выглядел странно и непривычно.
Во время одной из «ходок» с имуществом Семченко неловко столкнулся с Мишей Скворцовым. По бледному запаренному лицу понял, как тяжело кадету организовывать и поддерживать то, чем должны были заниматься взрослые…
— Виноват, господин штабс-ротмистр, — машинально проговорил Скворцов и, понизив голос, добавил: — Боюсь, ничего не успеем…
— Успеем, Миша. В 22-м году хабаровские кадеты всё имущество своего корпуса на корабль за двадцать минут загрузили. И мы успеем.
Скворцов улыбнулся. Похоже, он не знал легендарной истории с погрузкой Хабаровского кадетского корпуса.
Оба направились обратно в здание, но через несколько шагов увидели на перроне вконец растерянного директора. Перед ним стоял немецкий унтер-офицер, который привез из Белграда необходимые бумаги.
— Как же так? Как же так? – растерянно бормотал директор.
— Что случилось, Ваше Превосходительство? – спросил Семченко.
Попов указал на немецкого унтера:
— Он говорит, что немцы забирают у нас все крытые вагоны. И он сам уезжает в Белград, считая невозможным исполнение своей миссии… Но это же катастрофа! Как мы отсюда выберемся?!
Семченко и Скворцов решительно переглянулись и бросились к начальнику станции…
Пожилой седоусый серб подтвердил слова унтера: все крытые вагоны забрал вермахт. К разговору присоединились и другие служащие станции.
— А хоть что-нибудь на четырех колесах у вас есть? – взмолился Семченко.
— А вот там на путях три платформы с дровами на путях стоят, — неожиданно сказал стрелочник.
Семченко и Скворцов умоляюще уставились на начальника станции. Тот нахмурился, неловко пожал плечами, но в конце концов махнул рукой:
— Ну, забирайте…
Сергей без лишних слов крепко сжал сербу руку.
На разгрузку дров с трех платформ встали все, кто мог держать в руках хоть одно полено. Дрова складывали в штабель тут же, рядом с колеей. На этот раз не было ни шуточек, ни смеха, ни визга. Все работали быстро и молча, все, даже самые маленькие, уже отлично понимали, что от этих трех платформ зависит сейчас дальнейшая жизнь корпуса…
Наконец построились на посадку. Рота численностью 80 кадет и уезжающий персонал с семьями, всего 21 человек, да немецкий унтер, который передумал уезжать в Белград. Скворцов, волнуясь, но хорошо поставленным, четким голосом объяснял:
— Высокие борты вагонов требуют быстрой, но спокойной посадки. Сначала идут третий и четвертый взводы, потом старшие и наконец персонал. Но прежде всего должны быть переброшены в вагоны тюки имущества и провизии…
Двести тюков с одеялами полетели на платформы. И снова среди кадет-малышей зазвучал смех, их радовало, как лихо и весело плюхаются двести одеял на платформы… Потом началась посадка. Семченко стоял рядом с одной из платформ, помогая малышам забраться на нее.
— Ну что, вроде бы всё? – растерянно произнес Попов, оглядывая столпившихся на перроне провожающих. Здесь были все, кто решил остаться в Белой Цркве. Не хватало лишь полковника Барышева.
— Ну как же всё, Ваше Превосходительство? – тихо произнес Семченко. – А знамёна?
Все примолкли. Кадетские святыни, вывезенные когда-то из России Симбирское и Сумское знамёна, оставались в корпусном музее. Вообще из музея взяли минимум: трехстворчатый складень Святого Александра Невского, четыре фанфары с прапорами, горн и самое старое и дорогое для Сергея, Полоцкое, которое по приказу Попова сняли с древка. Но другие-то знамена, Сумское и Симбирское, оставались. Как же знамёна не брать с собой?..
Генерал дернул губами и резко приказал:
— Кирей, Ермаков, Змунчила!.. Пойдете со штабс-ротмистром Семченко в музей и заберете знамёна.
— Слушаюсь, Ваше Превосходительство! – слитно отозвались кадеты, прыгая с платформ на землю…
…Здание Донского Мариинского института выглядело непривычно пустым – ни галдежа, ни толкотни в узких коридорах. На полах валялись какие-то бумаги. Семченко в сопровождении трех кадет поднялся на второй этаж, где размещался музей, и дернул за ручку двери. Та была заперта.
— Кто там еще? – раздался из-за двери резкий голос полковника Барышева.
— Штабс-ротмистр Семченко, господин полковник. Разрешите забрать из музея Сумское и Симбирское знамёна.
— Что-с? – после паузы приглушенно переспросил Барышев.
— Корпус эвакуируется, знамёна могут попасть в руки красных… Их нужно вывезти, чтобы сохранить для потомков.
В двери скрежетнул замок. На пороге музея стоял Барышев. Усы на лице полковника воинственно топорщились, глаза метали грозные искры.
— Не позволю! – сдавленным от ярости голосом произнес Петр Владимирович. – Я заведывающий музеем, и я, если понадобится, останусь умирать среди святынь! Достаточно того, что с вами уезжает Полоцкое знамя… А теперь оставьте меня. Кру-хом!!! – багровея, крикнул Барышев, увидев, что Семченко и кадеты не выполняют его просьбу.
Некоторое время Сергей молча смотрел в глаза полковнику. Потом четко вскинул ладонь к козырьку фуражки, отдавая офицеру честь. Барышев, помедлив, ответил, захлопнул дверь музея и закрыл ее на замок…
…На перроне отец Антоний Бартошевич отслужил прощальную службу. Затем подозвал к себе кадета Лешу Ермакова и благословил его золотым нательным крестом. Кадеты со слезами на глазах прощались с наставниками, остающимися в Белой Цркве. Подполковник Филимонов и однорукий капитан Лавров не скрывали слез.
— Ели готово? – спросил машинист-серб, высовываясь из окошка паровоза.
— Ну, с Богом! – громко произнес генерал Попов. – Трогаемся!
Семченко взглянул на часы – стрелки показывали 14.08. В руках Сергей держал все свое имущество – небольшой чемоданчик, самым ценным в котором был пакет с орденами и записками генерала Владимира Петровича Варламова, которые он вручил ему перед смертью летом 41-го, в Шипке…
Паровоз коротко рявкнул, состав тронулся. На последней платформе старшие кадеты укрепили большой русский флаг.
Кадеты махали толпившимся на перроне преподавателям. Те тоже махали в ответ. Многие плакали…
Сергей тоже почувствовал, как у него защипало в горле. Больше девяти месяцев провел он здесь, в Белой Цркве – последнем оплоте русского кадетства в мире. И вот сегодня, 10 сентября 1944 года, всё, что делалось здесь на протяжении многих лет, закончилось. Еще виднеется здание Донского Мариинского института, но нет там корпуса, и что ждет впереди вот этих ребят, сидящих рядом с ним, — неизвестно…
Паровоз бодро пыхтел, вытягивая недлинный состав в гору, огибая вьющиеся по ее склонам зеленые виноградники. Поезд поднимался все выше и выше, впереди уже виднелся разъезд Црвена Црква – Красная Церковь. «Дядьки» раздавали кадетам хлеб и колбасу. Крестный путь последнего русского кадетского корпуса начался…
Юрий Варламов, 15 сентября 1944 г., Астрахань
…В Астрахань поезд прибыл рано утром. Попутчики Юрия Владимировича – местные жители, — за долгую дорогу успели рассказать ему много интересного про этот город: и про кремль с красивыми соборами, и про то, что в 42-м немцы стояли в ста километрах отсюда, и про то, что областным центром Астрахань стала меньше года назад, а до этого входила в Сталинградскую область. «Видимо, поэтому Сталинградское Суворовское училище и разместили здесь», — подумал Варламов.
Это была уже третья его инспекционная командировка в Суворовские военные училища. После того как перевод Варламова из Главного Разведывательного управления РККА в Управление военно-учебных заведений был оформлен официально, он побывал в Орловском училище, располагавшемся в Ельце, и в Калининском. Поездка в Сталинградское училище оказалась самой долгой: она заняла пять суток. В дороге Варламов сделал две пересадки. И хотя поезда везли его по тыловым районам, не знавшим войны, — исключение составляла Сталинградская область, — сердце невольно сжималось от того, как выглядел этот самый тыл. Поля, в которых трудились одни женщины, дети-беспризорники, просившие на станциях хлеба, переполненные санитарные эшелоны, идущие вглубь страны, грузовики, работавшие на древесных чурках и дымившие не хуже паровоза… И другие эшелоны, проносившиеся мимо, пока пассажирский поезд ждал разрешения тронуться: с укутанными брезентом танками, самолетами, пушками, автомобилями, «Катюшами» на шасси ленд-лизовских «Студебеккеров». Из открытых дверей теплушек виднелись веселые лица призывников 1944 года. На стенках вагонов – плакаты «Раздавим фашистскую гадину!» и «Бей врага на славу!» с изображением солдатского ордена Славы.
…На привокзальной площади Астрахани Юрия Владимировича встречал рослый капитан. Беглого взгляда на его китель было понятно, что на фронте он провел не один день. Желтая и красная нашивки за ранения, орденские планки с лентами орденов Красного Знамени и Отечественной войны 1-й степени. Офицер четко козырнул, приветствуя старшего по званию.
— Здравия желаю, товарищ подполковник! Офицер-воспитатель Сталинградского Суворовского военного училища капитан Данилов. Добро пожаловать в Астрахань.
— Здравствуйте, капитан. Показывайте ваше хозяйство.
По мокрым от недавнего дождя осенним улицам училищная полуторка помчала гостя на улицу Чалабяна, 17. Там размещался главный корпус Сталинградского СВУ – длинный, трехэтажный, с классическим портиком. Там квартировали учебные классы, кабинеты, лаборатории, спальные комнаты, столовая и спортзал. Часть учебных помещений и медсанчасть училища разместили неподалеку от основного корпуса училища в двухэтажных домах в районе Больших Исад.
В просторном вестибюле первого этажа Варламова встретил начальник училища генерал-майор Михаил Тихонович Субботин и его замы – по учебной части, подполковник Петр Иванович Крашенинников, и по политико-воспитательной работе, подполковник Николай Александрович Кузьминов. Оба почти ровесники, один 1905 года рождения, другой 1904-го.
Субботин рассказал, что Сталинградское СВУ было открыто 19 декабря 1943 года, и эта дата является училищным праздником. Выяснилось, что разместить училище в самом Сталинграде не было никакой возможности – в разрушенном почти до основания городе-герое просто не было соответствующих помещений, потому и выбрали Астрахань. В первом учебном году действовали два приготовительных класса и пять рот, всего 612 воспитанников от 8 до 13 лет включительно.
— На 112 человек больше нормы, – заметил Юрий Владимирович. Генерал Субботин улыбнулся в ответ.
— Да, наплыв желающих огромный. Ведь со всей страны к нам едут!
Среди будущих воспитанников училища были дети блокадного Ленинграда и только что освобожденного Сталинграда, дети из Белоруссии и Украины, из Куйбышева, Москвы, Ульяновска, Астрахани и Астраханской области. У 242 ребят отцы погибли на фронтах, а многие остались полными сиротами.
Среди суворовцев были и те, кто побывал на фронте. На черных мундирах юного партизана Петра Ткаченко, участника Сталинградской битвы Виктора Громова, «сыновей полка» Вениамина Рубцова и Николая Гриценко сияли боевые медали.
— А вот, кстати, ваш тёзка, — с улыбкой произнес капитан Данилов, указывая на щуплого круглоголового кадетика лет одиннадцати.
— Тёзка? – удивился Юрий Владимирович.
— Вернее, однофамилец, — поправился Данилов. – Слава Варламов, из Сызрани. Круглый сирота, отец погиб под Сталинградом.
Юрий Владимирович шагнул к суворовцу, положил ладонь на его стриженую голову, ощутил тепло детского тела.
— Как учёба, тёзка?
— Стараюсь, товарищ подполковник!..
Это прозвучало так задорно и трогательно, что окружающие засмеялись. А Юрию Владимировичу стало и тепло, и грустно. Давно ли он сам был таким же вот кадетиком Варламовым?.. Давно, сорок лет назад… Сколько же всего прошло с тех пор!.. Сколько утрат, переживаний, душевных и телесных ран!.. И вот – всё возвращается на круги своя, и снова маршируют по улицам городов мальчишки в черных мундирах с красными погонами. Даже слово «Суворовец» в русском языке не новое – до революции так называли себя кадеты Варшавского Суворовского корпуса.
За появление в системе советских военно-учебных заведений Суворовских училищ нужно было благодарить генерал-лейтенанта Алексея Алексеевича Игнатьева – «советского графа», как его называли многие. Бывший генерал-майор царской армии, он предложил возродить в СССР кадетские корпуса. Идею генерала, правда, видоизменили, но ненамного. Форма суворовцев, к удовольствию Юрия Владимировича, была практически скопирована с формы полоцких кадет. Ведь до революции каждый кадетский корпус имел свой цвет погон, а теперь все Суворовские училища носили красные погоны с желтыми шифровками.
…Первый учебный год Сталинградское СВУ из-за организационных неурядиц начало с большим опозданием, в декабре 43-го. Не хватало всего, в том числе и учебников, и суворовцы просили родных в письмах прислать им необходимые книги. Немало суворовцев в первый год было отчислено за неуспеваемость и плохую дисциплину. Это и понятно: прошедшим фронт или лишившимся родителей, постоявшим у заводского станка или повоевавшим в партизанах ребятам нелегко было сразу принять строгую дисциплину и втянуться в учебный процесс.
Как это водится, Юрию Владимировичу показали учебный процесс. Ему понравилась задачка, которую задал суворовцам преподаватель арифметики Сергей Степанович Молодцов. Держа в руках патрон, он сказал:
— Такими патронами красноармейцы снаряжают магазины автоматов ППШ и стреляют по фашистам. Магазин ППШ вмещает 71 патрон. Скорострельность у автомата – 900 выстрелов в минуту. А теперь задача. Автоматчик уже расстрелял 11 патронов, но перед ним еще много фашистов. Он нажал на спуск и дал длинную очередь. Через сколько секунд у него кончатся патроны?
Вверх взметнулись руки суворовцев. Глаза ребят горели не только от желания скорее ответить – они явно представляли себя на месте этого автоматчика.
— Через сто секунд!
— Через минуту!
— Когда убьет всех фашистов!..
— Через четыре секунды, — произнес правильный ответ суворовец Володя Комельков.
Преподаватель с улыбкой покосился на Варламова.
— Правильно. За четыре секунды расстреляны 60 патронов, а весь магазин – меньше чем за пять. Красноармейцы это знают и бьют короткими очередями, наверняка. Да и Александр Васильевич Суворов учил в свое время: стреляй редко, да метко…
На уроке литературы майор Георгий Ильич Назаров вдохновенно читал «Евгения Онегина», изредка посматривая в затрепанный пушкинский томик издания 1935 года. Эту книгу он пронес по всем фронтам и теперь принес с собой в училище…
Вечером в офицерском собрании училища Варламова приветствовали офицеры-воспитатели и преподаватели. Большинство из них были фронтовиками, имели довоенный опыт работы с детьми в школах и вузах, прошли переподготовку на московских курсах повышения квалификации. Это были майоры Крылов и Макаров, капитаны Архипов, Березин, Егоров, Назаров, Удинцев и Плещеев, старшие лейтенанты Батырев, Войтенко, Ганжа, Денисов, Донцов, Лычагин, Михайловский, Федорин…
А вечером, в номере астраханской гостиницы, Юрий Владимирович сел за ответ сыну. Его письмо, полученное еще в Москве, он время от времени перечитывал.
«Дорогой мой сынок Сережа,
Я горд тем, что ты воюешь на фронте. Пожалуйста, будь только осторожен. Я не имею в виду здесь, чтобы ты отсиживался в задних рядах, а говорю о той разумной осторожности, которая всегда отличает настоящего окопника от дурака. Я еще в 14-м году таких навидался.
Поздравляю от души тебя с высокой наградой и верю в то, что это не последняя твоя боевая медаль!
Моя служба идет своим чередом. О подробностях тоже писать нельзя, все расскажем друг другу при встрече. Скажу лишь, что у нас растет чудесная боевая смена, настоящие орлята, преданные Советской стране и партии.
В предыдущем письме (ты, наверное, его не получил, иначе бы ответил) я спрашивал тебя про твоего друга-партизана Павла Панасюк. Не знаешь ли ты, как звали его отца и не был ли он офицером царской армии?.. Просто у меня в кадетском корпусе был близкий друг Иван Павлович Панасюк, и у него в 1918 году родился в Одессе сын Павел. Возможно, совпадение – фамилия довольно распространенная. Но может, и нет.
Еще раз обнимаю тебя и желаю успехов во всех областях твоей службы.
Твой отец,
Подполковник Ю.Варламов».
Йозеф Ляхор, 21 сентября 1944 г., дорога Тимишоара – Арад
Одинокий «Опель-Адмирал» несся через угрюмый буковый лес. Дорога была на удивление хорошей, и водитель вел машину со скоростью около восьмидесяти километров в час. На заднем сиденье располагались обергруппенфюрер СС Артур Флепс и Йозеф Ляхор, на переднем – адъютант Флепса, молодой гауптштурмфюрер СС. Машина направлялась к городу Арад, до которого от Темешбурга-Тимишоары было всего пятьдесят километров.
Сидя рядом с начальником-приятелем, Ляхор с трудом скрывал кипевшее внутри негодование. Необходимости брать его в эту обычную рекогносцировочную поездку не было решительно никакой. Более того, в штабе Флепса, располагавшемся в Темешбурге, у Ляхора не было никаких определенных обязанностей. Да, время от времени Флепс просил его раздобыть для него ту или иную информацию, предоставить справку, иногда советовался по каким-то незначащим вопросам… Но всё это было далеко от настоящей работы. Он по-прежнему был шутом при своем начальнике-спасителе – шутом, который в случае гибели должен был разделить ее с королем. И как переломить эту ситуацию в свою пользу, Ляхор пока придумать не мог…
Ситуация на западе Румынии складывалась, как и следовало ожидать, не в пользу германских и венгерских войск. Бухарест уже 31 августа был без сопротивления взят Красной Армией, 9 сентября на сторону СССР без боя перешла Болгария. Продвижение войск 2-го Украинского фронта еще удавалось сдерживать, но перспективы вермахта в этом районе были понятны – рано или поздно их ожидал либо полный разгром, либо сдача позиций и отход в Сербию и Венгрию. Что в таком случае ожидало Флепса, легко можно было себе представить.
Но пока обергруппенфюрер не позволял владевшему им страху вырываться на поверхность. Он даже смог отказаться от ежедневного употребления алкоголя. Подчиненные по-прежнему видели в Папе Флепсе решительного и настроенного на победу военачальника, готового сломить порыв рвущихся вперед советских и союзных им румынских войск. Но Ляхора было не обмануть…
…Внезапно лес, который до этого был густым, поредел, а дорога раздвоилась. Водитель резко снизил скорость и растерянно вглядывался в развилку. Похоже, он не знал, куда ехать дальше.
— Ну, в чем дело? – раздраженно поднял голову от документов Флепс.
— Развилка, обергруппенфюрер, — пробормотал водитель. – А указателя на Арад нет…
— Вон мотоцикл фельджандармерии, — перебил адъютант. – Спроси дорогу у них.
Действительно, к развилке на большой скорости приближался мотоцикл с коляской. Водитель вышел на дорогу, мотоцикл остановился. Видно было, как фельджандарм энергично машет рукой в левую сторону развилки. Водитель поблагодарил, и мотоциклист умчался.
— Всё в порядке, — весело произнес водитель, усаживаясь за руль. – Дорога на Арад – налево. Минут через двадцать будем на месте.
… — Дорога, — доложил механик-водитель старший сержант Анатолий Антипенко командиру. – Асфальт.
— Вперед, — коротко приказал командир, старший лейтенант Николай Любочкин.
Под напором брони Т-34-85 жалобно заскрипел и рухнул набок молодой бук. Подмяв под себя дерево, головной танк разведгруппы 53-й армии 2-го Украинского фронта выехал на дорогу, а следом за ним двинулись два других танка…
— Глядите, товарищ старший лейтенант, — весело воскликнул мехвод, — машина! Не иначе немецкая…
Любочкин, нахмурясь, прильнул к смотровой щели. Действительно, по пустынной дороге по направлению к танкам на большой скорости несся черный «Опель-Адмирал», на переднем крыле которого развевался флажок СС.
— Не просто немецкая, Антипенко, — наставительно произнес наводчик, старшина Дмитрий Канавкин, — а эсэсовская!.. Разрешите, товарищ старший лейтенант?
— Не разрешаю, — процедил командир. – Мы их и так возьмем… Канавкин, за мной!
Между тем автомобиль резко снизил скорость и заложил посреди дороги крутой разворот – видимо, водитель сообразил, что следует в ловушку. Отчаянно завизжали покрышки. Но было уже поздно. Любочкин и Канавкин, спрыгнув с брони на землю, открыли прицельный огонь из автоматов ППС. «Опель» на ходу дернулся, словно живой, и косо съехал в кювет, уперевшись радиатором в ствол высокого бука.
Танки, грозно рыча моторами, подошли к машине. Любочкин, по-прежнему целясь в «Опель» из автомата, крикнул:
— Aus dem Auto mit seinen Handen! Из машины с поднятыми руками!
…- Из машины с поднятыми руками! – донеслось снаружи.
Убитый водитель лежал лицом на руле. Лицо адъютанта было искажено страхом. Флепс лихорадочно осматривался по сторонам, и Ляхор понял, о чем он думает: если выпрыгнуть из машины внезапно, можно ли успеть добежать до леса?.. Нет, не успеется, танки держат «Опель» на прицеле, да и русские стоят с автоматами наизготовку.
Решение нужно было принимать мгновенно. Плен – неизбежная данность, значит, нужно выжать из него максимум возможного…
— Обергруппенфюрер, разрешите мне поговорить с ними по-русски, — быстро произнес Ляхор, глядя в глаза Флепсу. – Я знаю психологию варваров и постараюсь убедить их в том, что вы – просто чиновник тыловой администрации, только вчера переведенный сюда из Дании…
— А это? – ткнул Флепс в свои черные бархатные петлицы со знаками различия обергруппенфюрера.
— В СС состоите формально, чиновникам многих ведомств присваивают звания в почетном порядке… Если они поверят в это, они вас не тронут… Документы, которые при вас, быстро засуньте под сиденье, машину тщательно обыскивать вряд ли будут.
— Валяй, Йозеф. На тебя вся надежда, — не сказал – проскрипел сжатым от страха голосом Флепс…
После небольшой паузы приоткрылась передняя дверца машины. Из нее с поднятыми руками показался молодой гауптштурмфюрер СС. Он умоляюще смотрел на советского офицера, а в глазах у него плескался страх.
— Кто еще, выходи! – приказал Канавкин. – Живо!..
С заднего сиденья вышли с поднятыми руками двое. Оба в годах, но один, с усиками под Гитлера, был облачен в полевой мундир со знаками различия обергруппенфюрера СС, а второй – в штатский костюм. Канавкин умело выдернул из кобуры эсэсовца «Вальтер», охлопал карманы штатского – тот был без оружия. Рванул на себя дверцу водителя, но тут же отошел – тот был убит. Старший лейтенант, целясь в пленных из автомата, шагнул к ним:
— Кто такие? Фамилия, звание, должность?..
Тот, у которого были усики а-ля Гитлер, судорожно сглотнул, но промолчал. Канавкин, не удержавшись, весело поддел пальцем Рыцарский крест Железного креста на шее пленного и Германский крест в золоте на правом кармане мундира:
— Повезло нам, товарищ старший лейтенант… Это ж генерал, не меньше! Гляньте, какие ордена…
— Да-да, это генерал СС, — внезапно произнес по-русски второй пленный, который был в штатском.
Советские военные переглянулись и недоброжелательно уставились на него.
— Кто такой?
— Меня зовут Матусевич, Юзеф Матусевич… Я поляк, — торопливо забормотал штатский по-русски. – Содержался в концлагере Ясеновац в Хорватии… Месяц назад меня освободили как знающего русский язык и привезли сюда, в штаб этого немца… Как переводчика, чтобы допрашивать русских пленных… Но я не за немцев, совсем нет! Я их ненавижу! Я так рад, что вы наткнулись на нас…
В глазах штатского заблестели слезы. Пленные немцы молча, с явной надеждой смотрели на штатского. По всему было видно, что они не знают русского языка и не понимают, о чем именно он говорит.
— Куда направлялись? Кто это? – быстро спросил Любочкин.
— Из Темешбурга в Арад… Это генерал, который командует обороной немцев в этом районе. Как его зовут, я могу рассказать в вашем штабе, — с готовностью произнес штатский.
— Товарищ старший лейтенант, воздух! – раздался отчаянный крик позади.
Любочкин обернулся. Упругий гул авиационных моторов приближался, рос на глазах. Три двухмоторных немецких штурмовика «Хеншель-129», имевших в люфтваффе прозвище «Büchsenöffner» — «Консервный нож», — с длинными трубами торчащих спереди противотанковых пушек заметили стоящие на пустынной дороге танки и явно собирались атаковать их.
— Пленных в танки, быстро! – коротко приказал Любочкин.
Канавкин шагнул к пленному эсэсовцу, чтобы вести его к танку. Но в этот момент произошло непредвиденное: эсэсовец с неожиданной силой ударил Канавкина ногой в живот и, вырвавшись, бегом бросился к опушке леса. Гауптштурмфюрер, воспользовавшись моментом, тоже прыгнул в сторону и побежал к лесу…
— Уйдут, суки! – в отчаянии выкрикнул Канавкин, вскидывая ППС.
Штурмовики уже заходили на цели. Где-то в воздухе ненавидяще заклокотали пулеметные очереди. Пули защелкали по броне, высекли искры из асфальта, накрыли застывший «Опель», оставив на его крыше длинную череду входных отверстий… Головной самолет ударил из пушки, но 75-миллиметровый снаряд прошел мимо цели и взорвался далеко впереди, на дороге.
…Артур Флепс уже добежал до кромки леса, когда что-то горячее и тяжелое очень сильно с размаху ударило его в спину и затылок. Обергруппенфюрер не успел ничего подумать – он просто кубарем полетел вперед, сильно ударившись лицом о корни бука. Шершавая кора старого, стоявшего уже сто с лишним лет дерева мгновенно окрасилась красным. И последним, что слышал в своей жизни Артур Флепс, был рев убивших его германских штурмовиков, проносившихся над дорогой…
…Гауптштурмфюрера свалил длинной очередью Канавкин. Оставался штатский, но он не предпринимал никаких попыток сбежать. Укрылся от пулеметных очередей, прижавшись к бронекорпусу, и умоляюще смотрел на советских военных.
— В танк, живо! – крикнул Любочкин, хватая пленного за ворот и вталкивая его внутрь боевой машины.
«Хеншели» сделали эффектный разворот над лесом и теперь стремительно возвращались. Но советские танкисты оказались быстрее. Взвыли моторы «тридцатьчетвёрок», и танки разведгруппы один за другим скрылись в лесу так же внезапно, как и появились оттуда…
…Через десять минут на пустынной дороге, ведущий из Тимишоары в Арад, на самом западе Румынии, о недавнем бое напоминали только приткнувшийся в кювете «Опель-Адмирал» с продырявленной крышей, дымящаяся воронка от 75-миллиметрового снаряда да тела трех убитых пассажиров машины – водителя, адъютанта и обергруппенфюрера СС…
