ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
77
Сергей Семченко, 28 декабря 1943 г., Бела Црква
В Белой Цркве у поезда была конечная станция. Вместе с Сергеем из вагонов вышли немногочисленные пассажиры, ехавшие из Белграда. Погода была холодной, с близких гор дул стылый ветер, который нес острую снежную крупу. Многочисленные виноградники, окружавшие городок, были занесены белым. Немецкий часовой, дежуривший на платформе, притоптывал сапогами, спрятав нос в воротник шинели.
Это было самое большое путешествие Сергея Семченко за последние двадцать три года. И первое после 1920 года в качестве человека, твердо стоящего на обеих ногах. После того как прошел первый шок от того, что он снова может ходить, Семченко заказал благодарственный молебен в софийском соборе Святого Александра Невского. А потом отправился на Шипку в последний раз. Нужно было проститься с обитателями инвалидного дома и доложить начальству о том, что он уходит на вольные хлеба. Не занимать же койку, будучи здоровым!..
Товарищи по несчастью восприняли появление Сергея в инвалидном доме без костылей как чудо. Подробностей он не рассказывал, объяснил всё желанием спастись от бомб во время налёта. Дескать, увидел, что сейчас ударит, и побежал. В общем-то, примерно так оно и было в действительности… И прятал глаза, видя, с какой лютой тоской смотрят на него безногие, безрукие и слепые – счастливец, он уходил от них в огромный мир, где можно найти работу, можно познакомиться с женщиной, можно просто сидеть вечером в кафе со стаканом вина, не чувствуя на себя сочувственные или жалостливые взгляды…
— Куда вы теперь? – поинтересовался у него заведующий приютом генерал-лейтенант Николай Эмильевич Бредов.
— В Белу Цркву, к другу по кадетскому корпусу. Он меня давно звал, да не хотелось быть обузой в таком состоянии… А теперь – почему ж нет? Авось и пригожусь на что-нибудь…
Бредов поднялся, протянул Семченко руку.
— Очень рад за вас, Сергей Сергеевич. Вот уж чудесная получилась для вас поездка… Желаю удачи в дальнейшей жизни.
— Благодарю, Ваше Превосходительство!..
И впервые за многие годы Сергей испытал счастье исполнения четкого поворота на месте и отхода от начальства строевым шагом…
Сам по себе путь от Софии до Белграда был не так уж далек, но с учетом обстоятельств военного времени представлял для обычного человека, тем более русского эмигранта с Нансеновским паспортом, немалую трудность. Вот тут и пригодился полковник фон Траутинг. Обращаться к нему Сергею, конечно, было не особенно приятно, но потом он рассудил трезво: какого черта?.. Пускай поможет, если возможность есть. И фон Траутинг действительно помог выправить все нужные документы, причем в кратчайшие сроки. Днем 22 декабря Семченко переступил болгарско-сербскую границу – вернее, границу болгарских и немецких оккупационных областей. Тут-то он впервые понял, что Болгария тоже воюет – ведь земля, по которой он ехал, до 1941-го была сербской, Болгария тогда вместе с Германией, Италией и Венгрией участвовала в разделе Югославии… В пограничном селе местные жители-сербы смотрели на болгарских пограничников в темно-зеленых шинельках без всякой симпатии.
И болгары, и встретившие Сергея на сербской стороне немцы проверяли его документы молча, без эмоций. То ли фон Траутинг сделал в его бумагах какую-то пометку, то ли еще что, но шлагбаум перед Сергеем подняли без вопросов. Он в последний раз оглянулся на заснеженную будку, у которой топтались пограничники и над которой развевался бело-зеленый-красный флаг. Спасибо тебе за все, Болгария!.. За приют, за ласку, за горе и радость, и, наверное, в первую очередь за то, что я снова встал на ноги… пусть и такой страшной, чудовищной ценой… «До виждане», — вслух сказал Сергей стране, которая была ему домом на протяжении двадцати двух лет, и сделал первый шаг по сербской земле…
От границы Сергей на попутной телеге добрался до первого крупного города — Ниша, а там сел на поезд до Белграда. В столице пришлось задержаться – документы в Бюро по делам русских эмигрантов оформляли медленно. Слава Богу, что хоть деньги на скромную гостиницу были, и болгарские левы в белградском банке без проблем меняли на сербские динары. Ну а потом уже дело техники – поезд от Белграда до Белой Црквы…
У попутчика Семченко выяснил, где находится нужная ему улица, и с чемоданом в руках двинул по занесенному снегом городку. Он казался вымершим – ни человека, ни машины. Только минут через пять навстречу Сергею, завывая мотором, протащился грузовой «Бюссинг» с номерами СС. В кузове грузовика, покачиваясь на высоких скамейках, сидели нахохлившиеся солдаты с рунами СС на касках.
Дом, к которому шел Сергей, ничем не выделялся на фоне других – одноэтажный, каменный, крытый черепицей. Семченко постучал, и через полминуты ему открыла высокая привлекательная девушка.
— Вы, наверное, Стана Мирчич? – догадался Сергей с улыбкой.
— Да, — растерянно произнесла девушка.
— Замечательно. А Иван Павлович Панасюк здесь живет? – еще шире улыбнулся Сергей.
Но вместо ответа Стана вдруг разрыдалась, закрыв руками лицо и прислонившись к дверному косяку…
…Через полчаса Сергей сидел в жарко натопленной комнате, и потрясенно расспрашивал хозяина дома, седоусого серба Воислава Мирчича, о том, что произошло в марте этого года. Оказалось, что Иванко был арестован эсэсовцами во время занятий в корпусе и с тех пор не появлялся дома. За что именно его арестовали, где он и что с ним – хозяин не знал, хотя пытался выяснить в комендатуре. В корпусе, по его словам, тоже ничего не знали о судьбе Панасюка.
— А я-то хотел сюрприз устроить, потому и без предупреждения… — Сергей с досады ударил кулаком по столешнице. – Ах, болван!.. Вот же болван…
Мирчич тяжело вздохнул.
— Куда вы теперь?
Семченко растерянно пожал плечами.
— В корпус, куда ж еще… Попытаюсь выяснить все же судьбу Ивана. Ведь не мог же он пропасть просто так, бесследно!.. А потом…
Семченко умолк. Что «потом», он и сам не представлял сейчас. Вернуться в Болгарию?.. Но что он будет там делать?.. Остаться здесь, в Сербии?.. Но кто его здесь ждет?.. На какую-то секунду Сергей почувствовал себя маленьким и беспомощным. За окном завывала вьюга, стучала в заснеженное стекло, совсем как в России.
…Генерал-майор Александр Григорьевич Попов разговаривал с Семченко сухо и недоверчиво. Внешне генерал Сергею не приглянулся – сразу видно типичного «штабного», а не строевика. Иванко, помнится, писал ему, что Попов – юрист, и Великую войну, и в Гражданскую просидел в военных судах…
— …с того дня о его судьбе мы не имеем никаких сведений, — ровно говорил генерал. – В военной комендатуре ссылаются на то, что это был приказ из штаба дивизии СС «Принц Ойген», а на наш запрос ее командир Флепс ответил, что никакими сведениями о судьбе Панасюка не располагает… Замкнутый круг.
— Ну хорошо, ну а Ляхор этот самый – он-то здесь, в Белой Церкви?!
Попов неодобрительно взглянул на Семченко.
— Вы прямо какой-то кавалерист по натуре. Мы тут, видимо, не волновались, не искали, ничего не предпринимали, а вы приехали – раз, шашкой взмахнули, и готово…
Сергей дернул скулами, но ответил спокойно:
— Так точно, Ваше Превосходительство, вы угадали. Выпускник Николаевского кавалерийского, начинал службу в 12-м Ахтырском гусарском…
— Понятно… Ляхор появляется в Белой Церкви наездами, — раздраженно пояснил генерал. – И следить за его появлениями у меня, знаете ли, времени нет. Моя обязанность – сохранить корпус в нынешних тяжелейших условиях и дать мальчикам воспитание, достойное русского…
…Выйдя из тесного, переполненного людьми здания корпуса, Семченко некоторое время бесцельно кружил по заснеженным улицам городка, рассматривал хорошо знакомую ему заочно по письмам Иванко «кадетскую беседку», потом зашел в кафану, взял кружку пива и тарелочку мелкой, со спичку, жареной рыбки на закуску. В Болгарии такая рыбёшка называлась «цаца», а здесь, в Сербии, — «гирица», хотя и в том, и в другом случаях это была, по-видимому, обычная черноморская килька. Местные с интересом смотрели на него – это и понятно, в маленьком городке любой новый человек – событие. Но Семченко не обращал внимания на ротозеев. Знай себе бросал в рот гирицу – затягивает, щёлкаешь ее, как семечки, и не можешь остановиться, — потягивал пиво и думал, думал… Ледяное пиво и зима – плохое сочетание, но сейчас ему было всё равно.
Иванко арестовали за помощь советским военнопленным – вот что он узнал от директора. Помощь заключалась в том, что Панасюк разрешал своим кадетам передавать военнопленным еду, а когда у него потребовали у него назвать имена этих кадет, отказался это сделать. Имя арестовавшего – Йозеф Ляхор, судя по всему, какой-то особый сотрудник абвера или гестапо. И если никто о Панасюке не слышал с весны, то скорее всего, он пропал навсегда. Искать правды в гестапо бессмысленно. Разве что обеспечишь себе такую же участь – в один прекрасный день за тобой придут и уведут в неизвестном направлении.
Но на эти горькие холодные мысли Сергей тут же возражал сам себе. Разве может русский офицер и кадет примириться с тем, что его друг вот так просто взял и исчез? Конечно же, нет. Его долг – как минимум выяснить, что с Иваном. А для этого нужно закрепиться в Белой Церкви. Если Попов сказал, что Ляхор периодически продолжает здесь бывать, значит, найти его вполне возможно. Нужно только захотеть этого.
…Работу в корпусе Семченко получил через день. Его взяли ночным сторожем с чисто символическим жалованьем двадцать динар. Но самое главное – к этому прилагалась отапливаемая каморка под лестницей и бесплатное питание в столовой корпуса.
Карл Петерс, 14 января 1944 г., село Монаково
Бойцы дышали тяжело, слитно. Над большим, в пятьсот человек, отрядом стояли столбы пара. За ночь прошли 14 километров, но в сроки не вписывались – уже занимался стылый зимний рассвет.
Отряд пересек линию фронта в ночь на 14 января, имея задачу захватить главный опорный пункт противника на этом участке фронта – село Монаково. Затем нужно было взять переправы через реку Смердель и удерживать их до подхода наших танков. Это был первый день первой крупной стратегической наступательной операции 1944 года – Ленинградско-Новгородской. В ее ходе 2-й Прибалтийский фронт наносил вспомогательный удар, содействуя войскам Волховского и Ленинградского фронтов. На левом крыле фронта в составе 97-го стрелкового корпуса 22-й армии действовала 43-я гвардейская стрелковая Латышская дивизия под командованием генерал-майора Детлава Карловича Бранткална.
Отрядом командовал заместитель командира 125-го гвардейского стрелкового полка гвардии подполковник Янис Райнбергс. Он пришел в полк 26 декабря 42-го и за это время заработал в части высокий авторитет. Будучи моложе Петерса на десять лет, рижанин Райнбергс успел повоевать на Гражданской и с тех пор носил на груди орден Красного Знамени. Обладатель легкого, компанейского характера, светлый по натуре человек, Янис был общим другом, очень нравился он и Петерсу. Особенно сдружились они когда Райнбергс навещал Карла в госпитале. На пуле немецкого снайпера, которую «поймал» Петерс 23 февраля 43-го, было написано его имя – об этом сказал ему хирург. Но всё-таки не до конца – что-то или кто-то помешал стрелку, его рука дрогнула… И в самом конце года Карл все-таки вернулся в строй, хотя и страшно досадовал, что столько времени было потеряно зря на госпитальной койке.
В отряде Райнбергса Петерс отвечал за работу одиннадцати радиопередатчиков. Линию фронта пересекли с краткотечным, хотя и жарким боем и углубились в ночные тылы. Железнодорожное полотно линии Новосокольники – Дно разобрали за минуту и двинулись к главному пункту назначения – Монакову. Но тот самый первый бой у деревни Федорухново все-таки сбил темп движения гвардейцев. Да еще местность была сильно пересеченной, пришлось идти без лыж. Петерс озабоченно взглянул на часы:
— Не успеваем никак. Уже светает, немцы в любом случае нас заметят.
Тяжело дышащий Райнбергс зло сплюнул на землю:
— Да это понятно. Непонятно только, как сохранить скрытность на подходе. Полтысячи человек – не иголка…
Петерс еще раз оглянулся на колонну и вдруг его осенило.
— Послушай, Янис… У меня на Гражданской был такой случай. Отступала какая-то белая часть и пробивалась через занятую нами деревню. Могли бы с боем, но решили по-хитрому. Просто сняли погоны с формы и тихо прошли. Мы их даже не заметили, только потом хватились… Колонна и колонна, черта с два разберешь… Идут тихо…
Райнбергс заинтересованно взглянул на Карла.
— А ведь это мысль!
— Автоматы и каски под маскхалаты, и всё, — договорил Петерс с улыбкой.
Райнбергс протянул Петерсу руку, и гвардии подполковники обменялись рукопожатием…
По колонне быстро передали приказ – спрятать каски под капюшоны, а оружие под маскхалаты, перестроиться в походную колонну по три и сохранять полное молчание. Держа шаг, двинулись к Монакову открыто. Нервы у всех были на пределе, пальцы стыли на спусковых крючках. А ну как немцы заподозрят неладное и откроют огонь в упор? Что тогда?..
Но дерзкий расчет оправдался полностью. Стрелки из немецкого охранения следили за приближением колонны лыжников без всякого недоумения. Идут пятьсот человек в маскхалатах – значит, так надо… До окраины деревни оставалось сорок шагов, когда Райнбергс подал громкую команду «В цепь!» И пятьсот автоматчиков с дружным «Ура!» бросились на ошеломленных, не ожидающих удара фашистов…
…Уже через полчаса, к девяти утра, Монаково было полностью очищено от противника. В одной из изб был захвачен штаб немецкого саперного батальона со знаменем и документами. Взяли и 26 пленных во главе с обер-лейтенантом. Но немцы опомнились быстро – через двадцать минут на восточной окраине Монакова показались восемь танков, сзади которых двигалась пехота. Заняли позиции бойцы с ПТРами. Своих радистов Петерс разместил в подвалах наиболее крепких изб, а сам с автоматом в руках присоединился к бою. Сердце колотилось в горле, как-никак, его первое боевое крещение после почти годового перерыва… Но как только удобное ложе ППШ легло в ладонь, волнение ушло. К Монакову, жадно жуя снег гусеницами, приближались вражеские танки, а значит, нужно было остановить их. Ничего сложного, если помнишь, кто ты, кем воспитан, какие истины тебе внушали еще в детстве…
— Огонь!..
На правом фланге хлопнуло ПТРД, потом еще одно. Танки приближались, продолжая вести огонь из башенных орудий и курсовых пулеметов. Но вот один из «Панцеров-IV» дернулся и застыл на месте, крутясь на перебитой гусенице. В памяти Карла мгновенно встал далекий каховский плацдарм, 1920-й, и точно так же крутился на перебитой гусенице «белый» танк. «Только тогда его подбил командир батареи Лёня Говоров, — с улыбкой подумал Петерс, — а теперь генерал армии Леонид Александрович Говоров командует Ленинградским фронтом…»
Но тут же воспоминания пропали и улыбка сошла, потому что всё начиналось всерьёз. И для кого-то этот день, 14 января, станет последним. Возможно, и для него, Карла Петерса. Но думать об этом не было ни времени, ни смысла…
…Для Карла этот день последним не стал, хотя бой в селе Монаково был, без сомнения, самым тяжелым из всех, в которых ему доводилось участвовать. Немцы пытались отбить село двенадцать часов подряд, восемнадцать раз атаковали его танками и пехотой. Сводный отряд латышских гвардейцев отразил все атаки, уничтожил девять вражеских танков и три батальона пехоты. В этом бою геройски погиб гвардии подполковник Янис Райнбергс, которому 4 июня 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно…
К концу дня в отряде уцелела единственная рация. По ней по приказу Петерса вызвали на себя огонь своей артиллерии, и это спасло остатки отряда… Тогда-то Карл получил тяжелую контузию, но боя не покинул. К вечеру к Монакову прорвались еще два батальона 125-го гвардейского стрелкового полка, которые окончательно отбросили противника от деревни. 15 января бой за деревню продолжился, но три атаки немцев были успешно отражены. Два дня спустя выполнившая свою задачу 43-я гвардейская стрелковая Латышская дивизия была выведена из боя, потеряв 596 человек убитыми и 1632 ранеными.
Орденами и медалями за январские бои в ходе Ленинградско-Новгородской операции были награждены 1184 офицер и солдат дивизии. Всему личному составу дивизии была объявлена благодарность Военного совета 2-го Прибалтийского фронта и Военного совета 22-й армии.
…Гвардии подполковник Карл Андреевич Петерс узнал о том, что награжден за бой 14 января орденом Отечественной войны 2-й степени, в тыловом госпитале. На этот раз он твердо заявил врачам, что долго оставаться на койке не намерен. Но военные эскулапы решили иначе. Правда, расстраиваться от того, что дивизия воюет без него, Карлу не пришлось – с конца марта 43-я Латышская находилась в резерве фронта, занимаясь боевой подготовкой и строительством тыловой оборонительной полосы, ремонтом дорог и постройкой узкоколеек.
Йозеф Ляхор, 13-14 февраля 1944 г., Белград — Рагуза
Маленький связной самолет Физелер-156 «Шторх» отчаянно болтало. Ляхор много слышал о выдающихся летных качествах этой машины, способной сесть даже на детской площадке, но лететь на «Аисте» ему выпало впервые. Внутри было действительно удобно, но вот малый вес самолетика сказывался на его устойчивости не лучшим образом. В небе над Сербией бушевали зимние ветра, и «Шторх» с трудом одолевал пространство. Внизу проплывали покрытые лесом горы, мелькнула узкая лента реки Дрины. На востоке виднелось ярко-красное рассветное солнце…
За то время, что он работал на Артура Флепса, Ляхор снова привык к кочевой жизни. Он без устали мотался по всей бывшей Югославии, выполняя приказы своего непосредственного начальника. Домом для него были клеенчатые сиденья штабных автобусов, холодная броня танков, кузова грузовиков. География разъездов была огромной – 5-й горнострелковый корпус СС, которым командовал Флепс с июля 43-го, вел боевые действия практически на всей территории страны, и везде, даже в самом отдаленном медвежьем углу, можно было встретить русских эмигрантов. В обязанности Ляхора входило выявление в их среде антигерманских элементов, формирование положительного образа вермахта и СС в глазах русских, работа на упреждение, а в самых тяжелых случаях – и репрессивные функции.
Общаясь с самыми разными русскими, жившими в бывшей Югославии, Ляхор сделал вывод, что в целом за обстановку можно было не беспокоиться. Большинство эмигрантов продолжали оставаться убежденными антибольшевиками, готовыми сражаться с красными с оружием в руках. Многие из таких людей служили в Русском Охранном корпусе, воюя с партизанами Тито. В случае прихода Красной Армии на Балканы такие люди прежде всего озаботились бы собственной безопасностью, а никак не тем, как бы половчее ударить в спину вермахту. Но были и другие русские – те, которые искренне сочувствовали большевикам, радовались их победам и надеялись на поражение Германии. Такие люди при возможности сотрудничали и с партизанами Тито, и с четниками Дражи Михаиловича, фрондировали, давали понять, что немцам в Югославии осталось недолго. Такие элементы могли представлять серьезную опасность в случае начала боевых действий на Балканах.
Особенно пристальное внимание Ляхор уделял 1-му Русскому кадетскому корпусу, существовавшему в Белой Цркве – ее Ляхор предпочитал называть по-немецки, Вайскирхен. Изучив его историю, Ляхор пришел к выводу, что это учебное заведение в потенции могло представлять немалую угрозу. Разумеется, внешне его начальство было вполне лояльным к оккупационным властям, многие кадеты-выпускники тут же поступали в Русский Охранный корпус или были детьми его чинов. Но под влиянием последних военно-политических событий в недрах корпуса зрели и другие тенденции. Чего стоил хотя бы возмутительный случай с пением советской песни в лицо раненым офицерам вермахта! Или общение с советскими военнопленными!.. Кроме того, все эти русские традиции, которые неукоснительно поддерживались в корпусе, раздражали и злили Ляхора сами по себе. Всю свою жизнь он положил на то, чтобы разрушать и принижать всё русское, и вот теперь, в сороковых, столкнулся с настоящим оазисом старой русской военной жизни.
Покачиваясь на сиденье самолета, Ляхор вспомнил дни 5 и 6 декабря 1943 года, когда он присутствовал на корпусном празднике. Конечно, никто бы его туда не пригласил, но местная военная администрация нажала на генерала Попова, и он вынужден был прислать Ляхору приглашение. На празднике были гости из Белграда – генералы Крейтер и Свищев, приехало множество выпускников корпуса, многие даже из-за границы. Кадет 24-го выпуска производили в следующие звания: вице-унтер-офицера Николаева в фельдфебели, старших кадет Артонова, Бурлакова, Полубелова и Криницкого – в вице-унтер-офицеры… Звучали «Боже, Царя храни», навытяжку стояли знаменщики с ветхими знаменами, вывезенными из России в 1920-м, церемонно козыряли друг другу корпусные офицеры в старомодных мундирах… Ляхор наблюдал за всем этим молча, но внутри у него всё кипело от негодования. Все эти люди, на словах поддерживавшие Германию или, по крайней мере, не спорившие с ней, могли в любую минуту занять какую угодно позицию. И кто знает, что они вкладывали на занятиях в головы своих кадет?..
Своего рода воплощением этих своенравных русских стал для Ляхора капитан Иван Панасюк – командир той самой кадетской колонны, запевшей в лицо немцам «Утро красит нежным цветом…» По странному совпадению (совпадению ли?..), он оказался однокашником и другом других русских, с которыми у Ляхора были связаны неприятные воспоминания, — Юрия Варламова и Карла Петерса. Так что после того как Панасюк отказался назвать имена кадет, помогавших советским пленным, Ляхор предпринял все от него зависящее, чтобы гордого русского отправили в Ясеновац. Сам Ляхор бывал в этом чудовищном хорватском лагере смерти, по жестокости с которым не мог сравниться ни один нацистский концлагерь и который вызывал содрогание даже у эсэсовцев. Конечно, поместить туда русского из Сербии было затруднительно – всё-таки Хорватия с 41-го была отдельным государством, — но в Загребе служил добрый знакомый Ляхора еще по австро-венгерской армии, который и помог провернуть эту комбинацию…
Отчеты о своих действиях Ляхор предоставлял непосредственно Флепсу. Но копию требовалось отдавать и в абверштелле «Белград», потому что формально Ляхор продолжал числиться на службе в абвере. Сочетание было странным и даже абсурдным. Ведь абвер был военной разведкой, частью вермахта, а Флепс командовал соединением СС, не имевшим к вермахту никакого отношения. Абвер и разведка СС – СД – хоть и плотно сотрудничали, но были конкурирующими структурами, и представить себе, чтобы один человек одновременно числился в абвере и СД, было невозможно. Но, по-видимому, Флепс нажал на какие-то нужные рычаги в Берлине, поскольку Ляхора не только не трогали, но 30 января 1944-го даже наградили Крестом военных заслуг 1-й степени с мечами. Ранее, в 1942-м, по итогам работы с русскими парашютистами в Минске Ляхор уже получил 2-ю степень того же ордена, хотя и без мечей. Конечно, награда эта была не Бог весть какой почетной – ее могли получить почти все категории тыловиков, не участвовавших в боях: мирные жители, бизнесмены, медики, промышленники, штабисты, охрана концлагерей, — почему в народе Крест военных заслуг имел насмешливое прозвище Kriegverlagerungskreuz – «крест уклонения от службы». Но всё же Ляхор с гордостью принял из рук Флепса посеребренный цинковый мальтийский крест, в центре которого размещалась обрамленная дубовыми ветвями свастика…
В Белграде Ляхору почти не доводилось бывать. В последнее время 5-й горнострелковый корпус СС вела тяжелые бои с партизанами Тито на юге, в районе Мостара, и северо-восточнее Сараева. Коммунистическому лидеру на Балканах была подчинена уже почти 300-тысячная армия, которой оказывали поддержку из Лондона. Кроме того, в сентябре 43-го, после свержения Муссолини и выхода из войны Италии, титовцам досталось вооружение итальянских дивизий в Югославии. Одновременно угрозу оккупантам продолжали представлять партизаны монархической ориентации – четники. Сражения разворачивались на горных дорогах и в лесных засадах, на улицах тихих городков и сёл и в вековых буковых дубравах. Пощады не знала ни та, ни другая сторона. Здесь, на Балканах, война разворачивалась с особой, нечеловеческой жестокостью, корни которой явно уходили в годы турецкого владычества. Местные жители не знали милости к раненым, не брали пленных, и больше всего Ляхор боялся как-нибудь ненароком угодить в руки к титовцам или четникам. В лучшем случае ему просто перерезал бы горло штыком партизанский палач – коляч, а в худшем… Об этом Ляхор боялся даже думать.
…Пилот обернулся к Ляхору и, перекрывая шум мотора, крикнул:
— Белград! Садимся!..
Ляхор кивнул, плотнее вжался в кресло, наблюдая в окно, как «Шторх» закладывает вираж над слиянием Дуная и Савы, над белградской крепостью Калемегдан. Отчетливо были видны разрушения на улицах города – следы налетов люфтваффе в апреле 41-го, а с недавних пор еще и налетов англо-американской авиации.
С аэродрома Ляхор с попутным санитарным грузовиком направился в центр. Нужно было сдать в абверштелле копию отчета, а потом начальник Бюро по защите интересов русских эмигрантов в Сербии генерал Крейтер должен был предоставить Ляхору справку о численности новобранцев Русского Охранного корпуса и их социальному происхождению. Кроме того, требовалось получить от него данные по советским военнопленным, которые согласились на сотрудничество с абвером.
Здание абверштелле «Белград» еще с прошлого раза вызывало у Ляхора только негативные чувства. Предъявив на входе пропуск, он поднялся по лестнице на второй этаж и направился к кабинету начальника. В коридоре Ляхор увидел нескольких сотрудников, которые что-то приглушенно обсуждали, столпившись в кружок. Это было крайне нехарактерно для одной из самых молчаливых спецслужб Германии, и Ляхор насторожился.
В «предбаннике» начальника абверштелле за столом сидел секретарь – уже не та наглая канцелярская крыса, которая издевалась над Ляхором в прошлый раз, а однорукий майор с Железным крестом 1-го класса на кармане кителя и железным «Демянским щитом» на рукаве, из чего можно было понять, что офицер сражался в Демянском «котле» на севере России. С этим явно можно было иметь дело, и Ляхор поинтересовался у него, что такое творится в управлении.
Майор поднял от бумаг бледное лицо и, понизив голос, произнес:
— Вы разве не знаете?.. Арестован адмирал Канарис.
Ляхору показалось, что под ним зашатался пол. Канарис? Глава абвера, его духовный отец, один из величайших разведчиков в истории Германии?.. «Это конец, — быстро подумал Ляхор. – Наверняка это дело рук Шелленберга, который всегда ненавидел абвер и копал под него… Теперь всех сотрудников абвера будут рассматривать под лупой, и первыми пойдут на свалку старики вроде меня… Ну как же, — нервно усмехнулся он, — я наполовину поляк, до 39-го служил в Войске Польском, миссии в Риге и Минске провалены… Флепс. Моя единственная надежда теперь – это Флепс».
— Теперь начнется, — тоскливым голосом произнес майор. Видимо, он почувствовал в Ляхоре единомышленника. – Вместо нас, вермахта, везде будет СС. Скоро они вообще упразднят Германию и введут вместо нее свое государство…
Майор говорил еще что-то про Гиммлера, но Ляхор уже не слушал. Оставив на столе отчет, он торопливыми шагами направился к выходу. Навстречу ему попалось несколько сотрудников. У всех были растерянные, подавленные лица. Все понимали, что арест Канариса означает конец абвера или как минимум полную его реформу, граничащую с разгоном…
…Крохотный приморский городок Дубровник, или, как его называли немцы, Рагуза, знал за свою историю немало смен власти. До 1918 года он был частью Австро-Венгрии, затем вошел в состав Югославии. Тяжелые испытания выпали на его долю и во время Второй мировой войны. 10 апреля 1941-го Дубровник вошел в состав усташского Независимого Государства Хорватия, но согласно Римским соглашениям от 18 мая того же года был аннексирован итальянцами. После падения режима Муссолини Римские соглашения были признаны недействительными, и Дубровник снова вернулся в состав усташской Хорватии. Но теперь его территорию взяли под контроль уже немцы. Вместо портретов дуче и лозунгов «Libra e muschetto – fascistо perfetto» («Книга и винтовка – идеальный фашист») на стенах домов появились изображения Гитлера, а вместо певучей итальянской речи на улицах древнего городка зазвучал лающий немецкий язык и замелькали мундиры с черными петлицами войск СС…
Обергруппенфюрер СС и генерал войск СС Артур Флепс – Папа Флепс, как его называли подчиненные, — ужинал в трактире Рагузы с видом на зимнее море. За отполированным локтями деревянным столом с ним сидели начальник штаба 5-го горнострелкового корпуса, оберфюрер СС Густав Крукенберг и командир 7-й горной дивизии «Принц Ойген», бригадефюрер СС и генерал-майор войск СС Отто Кумм. У дверей трактира застыли смуглые часовые в фесках – солдаты 13-й горнострелковой дивизии СС «Ханджар», укомплектованной албанцами и боснийскими мусульманами. В петлицах у них размещался боснийский меч-ханджар над свастикой. Командир этой дивизии, бригадефюрер СС и генерал-майор войск СС Карл-Густав Зауберцвайг, тоже участвовал в ужине, но был приглашен к телефону и временно отсутствовал за трапезой.
Войдя в трактир, Ляхор выбросил вверх руку в германском приветствии. Флепс с веселым удивлением посмотрел на своего протеже.
— Йозеф, ты что – не летал в Белград? Или использовал какой-нибудь ковер-самолет?
Фюреры СС поддержали шутку командира корпуса смехом. Но Ляхору сейчас было не до шуток.
— Обергруппенфюрер, у меня есть новости… Я прошу вас уделить мне время для доклада.
Флепс махнул рукой на стол:
— Давай, но только после ужина. Присоединяйся. Как там погода в Белграде?..
…Эсэсовские генералы ушли только через два часа. Оставшись наедине со старым приятелем, Ляхор взволнованно изложил ему свежие новости. Несмотря на то, что алкоголь за ужином лился рекой – эсэсовцы с удовольствием налегали на местную сливовицу, — Флепс слушал Ляхора внимательно. С притихшего к вечеру Адриатического моря задувал зябкий ветер. Вдоль побережья, негромко стуча мотором, шел большой катер под германским флагом. Здесь, в Дубровнике, соединения 5-го корпуса отдыхали после декабрьских боев с титовцами и разоружения итальянских частей, раньше занимавших эти позиции.
— Да, абверу конец, — задумчиво проговорил Флепс, подытоживая сказанное. – Впрочем, к этому давно шло… И что ты намерен делать теперь?
Ляхор перевел дыхание. Он ждал, что Флепс сам предложит ему спасительный вариант, а получалось, что он должен был напрашиваться.
— Я думаю, что лучшим шагом для меня сейчас стал бы официальный перевод в СС, — осторожно проговорил он. – В противном случае мне припомнят все грехи, от происхождения до работы в России, и тогда…
— Перевод в СС? Но ты сам только что сказал о своем происхождении. Ты немец только наполовину.
— Но ведь я доказал свою преданность Великому Рейху на деле! И я… я предан лично тебе, Артур. Преданность всегда ценилась высоко, а в нынешнее время – особенно.
Флепс затянулся сигаретой, небрежно стряхнул пепел в тарелку. На его жилистой шее качнулся Рыцарский крест Железного креста, полученный Флепсом 4 июля прошлого года.
— Я знаю, что ты предан мне… Еще бы ты не был мне предан после того, как я спас тебя от того, что было тебе уготовано.
Ляхор проглотил обиду. Сейчас от Флепса требовалось только одно – спасение. А что его будет сопровождать, уже неважно…
Между тем Флепс рассматривал Ляхора с таким интересом, как будто видел его впервые.
— Занятно, — наконец произнес он. – И куда девался тот юный гордый лейтенант императорско-королевской армии, которым я тебя помню?.. Ты же был готов умереть за кайзера Франца-Йозефа, за наши территории, в том числе и вот за эту Рагузу… И вот прошли годы, и нет Австро-Венгрии, и рядом со мной сидит всего-навсего суетливая старая гиена, желающая уцелеть любой ценой…
Видимо, на лице Ляхора все-таки отразились его чувства, потому что обергруппенфюрер СС неожиданно хрипло засмеялся, обнажив желтые от табака зубы.
— Да ладно… Я ведь и сам такая же старая гиена… Только, в отличие от тебя, имею власть и право на поступки, а ты можешь только елозить, ожидая, пока тебя раздавит… — Флепс хлопнул Ляхора по плечу. – Не бойся, пока ты со мной – не раздавит. Должность в штабе корпуса для тебя найдется всегда. А насчет СС и своего происхождения даже не переживай – сейчас в СС кого уже только нет, 44-й год – не 38-й…
Ляхор перевел дыхание, прикрыл на момент глаза. Спасён.
— В штабе корпуса? – уточнил он. – А мои прежние обязанности?
Флепс усмехнулся.
— Ты о настроениях русских?.. Об этом можешь забыть, мне картина в целом ясна. Сейчас наша главная головная боль – Тито и четники.
…Наутро, оформив необходимые бумаги в штабе корпуса, Ляхор попросил связиста соединить его с комендантом концлагеря Ясеновац. Панасюк, которого он отправил в этот лагерь, больше не интересовал Ляхора, а значит, хорваты могли делать с ним всё, что считали необходимым.
Телефонист в звании оберферншпрехера долго и настойчиво совершал какие-то манипуляции с походным телефонным аппаратом. Наконец он обернулся к Ляхору и виновато пожал плечами:
— Простите, но связь с Ясеновацем отсутствует.
— Попробуйте еще раз! – раздраженно сказал Ляхор.
— Бесполезно. Здесь такое через день, а в последнее время – каждый день. Титовцы и четники не сидят сложа руки. Даже в Загреб сложно дозвониться, что уж говорить о провинции…
