ВЯЧЕСЛАВ БОНДАРЕНКО
ЧЕТЫРЕ СУДЬБЫ. ОДНА РОДИНА.
Роман
75
Ивар Петерс, 10 августа 1943 г., Юрмала
В дверь комнаты аккуратно постучала хозяйка дачи – худосочная старуха в очках с металлической оправой:
— Господин Петерс, скоро уже полдень… Мне накрывать стол к завтраку?
— Да, накрывайте, — мятым после сна голосом отозвался Ивар. – Сейчас приду.
Он с трудом сел на мягкой постели, провел по лицу ладонями, сгоняя остатки сна, взлохматил отросшие волосы… Спал бы и спал себе. Если бы его не будила хозяйка, он, наверное, спал бы круглые сутки. То ли так действовал на него свежий морской воздух, то ли лекарства, прописанные врачом… Вон на тумбочке сколько склянок и порошков, словно у старика.
На этой даче, расположенной в одной из тихих улиц юрмальского поселка Дзинтари, Ивар Петерс отдыхал и лечился уже месяц. Отпуску предшествовала неприятная беседа с Викторсом Арайсом.
— Ивар, я высоко ценю тебя как одного из опытных и активных бойцов, ветеранов нашей полиции, — заговорил Арайс, доброжелательно глядя на Петерса. – Ты никогда не уклонялся от участия в самых тяжелых акциях, всегда был в первых рядах… Но в последнее время ты стал… каким-то не таким.
— Что вы имеете в виду? – спросил Ивар.
— Ты работаешь без вдохновения, без энтузиазма. Начал гораздо сильнее уставать. Несколько раз работа заканчивалась для тебя нервным срывом, когда ты начинал хохотать или рыдать без причины. Тебя что-то гнетет? Ты больше не чувствуешь в себе силы бороться с врагами Латвии?.. Или это всё первитин?..
Петерс молчал. С ним и в самом деле в последнее время происходило что-то не то. После участия в ликвидации минского гетто и ранения он долгое время находился на лечении в госпитале. Потом вернулся к службе в полиции безопасности, но что-то в нем непоправимо надломилось. Он и сам не мог толком сказать, что именно. Точнее всего было бы выразиться так: он перестал чувствовать себя живым человеком. Отныне он был просто винтом в какой-то страшной машине, и вырваться за ее пределы не было никакой возможности. И не было никакой возможности стереть из памяти, отмотать назад всё, что было с ним после лета 41-го. Петерсу мучительно хотелось проснуться утром тем же человеком, которым он был до того как сделал первый выстрел по невинно арестованным. Но сделать этого он не мог. Невидимое клеймо, которое он когда-то охотно поставил на себе самом, жгло его душу сильнее с каждым днем. Он пытался спасаться первитином – лекарством, которое повышало работоспособность. Но от первитина становилось лишь хуже – теперь он не мог спать по ночам.
Начинало смутно терзать и другое. Новости с фронта доходили все более и более грозные: русские прорвали блокаду Ленинграда, под Сталинградом в окружении попали 33 дивизии, в плен сдался генерал-фельдмаршал Паулюс, был ликвидирован Демянский «котёл» под Старой Руссой, гремела Курская битва, советские армии рвались на Украину… 10 июля западные союзники высадились в Сицилии, а через пятнадцать дней был арестован Муссолини, еще через два дня в Италии распустили фашистскую партию. Стрелка на весах пока еще колебалась, но воздух войны уже менялся, и особо чувствительные люди понимали это, как птицы заранее чувствуют перемену погоды. Чудовищный, гигантский Молох пока еще ворочался и рычал далеко на востоке, но что будет, когда он подкатится к границам Латвии?.. Хватит ли у вермахта сил, чтобы отстоять ее территорию?.. Или она будет раздавлена красным паровым катком?.. Что тогда – эмиграция?.. Но покидать родную землю Ивар не хотел. А при Советской власти его тут же поставят к стенке. Пока что Петерс гнал от себя эти мысли – в конце концов, никакой Красной Армией в Латвии пока даже не пахло, — но они всплывали в голове снова и снова, мешая жить…
С ним начали происходить нервные срывы. Чаще всего во время акций. Когда сжигали с жителями какую-то белорусскую деревню под Россонами, Петерс неожиданно для себя упал в обоморок, хотя всего лишь стоял в оцеплении. В другой раз, и тоже в Белоруссии, начал хохотать и трястись в припадке. Последней каплей стало интервью для немецкого корреспондента – во время беседы Ивар вдруг начал рыдать, чем поверг немца в полное недоумение и заставил его усомниться в высоких боевых качествах латышей как нации…
Если бы Ивар Петерс всерьез пытался бы разобраться в себе, он бы понял, что так пытались спастись и вырваться на свободу те остатки человека, которые в нем еще сохранялись. Но времени и желания разбираться в себе у него не было. Ему было плохо, душно, тошно, и от этого страдала его работа. Поэтому Арайс после беседы с ним дал ему большой отпуск, а врач выписал Ивару кучу успокоительных порошков и пилюль.
Петерса поселили на даче, принадлежавшей его ведомству. Лекарства, выписанные врачом, помогли наладить сон, но теперь Петерс ударился в другую крайность – будь его воля, спал бы круглые сутки. Он с трудом просыпался, с трудом завтракал, с трудом обедал, с трудом выползал на прогулку на берег реки Лиелупе. До моря чаще всего даже не доходил – двадцать минут пути были для него неподъемными. Чаще всего просто сидел на заросшем кашкой травянистом берегу Лиелупе или на днище старого рыбацкого баркаса. Ему казалось, что он живет в каком-то вымышленном сонном мире – августовская Юрмала, несмотря на сезон, была почти пуста, большинство дач стояли заколоченные. Только ветер шумел в верхушках сосен – вечная приморская музыка, не зависящая от политики и войн…
…Петерс сидел на веранде за завтраком – яичница и молоко, — и вяло жевал, когда на улице зашумел автомобильный мотор. Хозяйка выглянула в окно. Хлопнула дверца.
— Это наверняка к вам, господин Петерс.
— Наверное, — вяло отозвался Ивар.
Раздался стук в дверь, и на веранде появился Адолфс Скулбе в мундире лейтенанта вермахта. Он церемонно поцеловал руку хозяйке и присел к столу.
— Доброе утро, Ивар. Как самочувствие?
— Нормально…
— Ну и отлично. У меня для тебя есть новости. Заканчивай завтрак, и пойдем прогуляемся.
Ивар отложил вилку, оделся. Скулбе обратил внимание на то, что двигается Петерс словно через силу.
Приятели вышли на улицу и медленно побрели к реке. С обеих сторон улицы тянулись пустынные дачи, над крышами которых шумели стройные корабельные сосны.
— Ну, здесь лишних ушей нет, поэтому можно… — проговорил Скулбе. — Ивар, нас с тобой как летчиков наконец-то можно поздравить. Немцы разрешили создать национальную авиационную часть.
Петерс усмехнулся.
— Как летчиков?.. Да я помню только как стрелять из автомата да захлопывать дверцу душегубки…
Скулбе нетерпеливо дернул губами.
— Послушай меня… Скоро в Гробине будет создан учебный центр, командовать которым будет майор Вальтер Эндрес. В первую очередь туда будут набирать профессиональных военных пилотов. То есть нас с тобой!.. – Скулбе прищурился. – Или ты и дальше хочешь служить у Арайса?
Приятели вышли на пустынный берег Лиелупе. У воды сушились рыбачьи сети. На обычно оживленной реке не было ни лодок, ни прогулочных катеров. Левее виднелись лежавшие в воде пролеты взорванного два года назад железнодорожного моста. На том берегу ветер с тихим шелестом шевелил заросли камыша.
«Почему он вдруг заговорил про Арайса? – тяжело, словно камни ворочая, думал Петерс. – Это проверка? Меня хотят вывести на чистую воду и потом уничтожить? Или…»
— Что ты имеешь в виду? – переспросил он.
Скулбе усмехнулся.
— Боишься, что я тебя проверяю? Не бойся, диктофона на мне нет, да и нас с тобой слишком многое связывает, чтобы я тебя предавал… Я же вижу, что с тобой творится. Видел еще прошлым летом, в минском гетто… Я пока держусь, но честно тебе признаюсь – сам на грани.
Скулбе вынул из кармана пачку немецких сигарет «Экштайн № 5» и закурил.
— Ты умный человек и видишь, что происходит в мире. Если еще год назад мы могли надеяться на победу Германии, то теперь понимаем, какой у русских гигантский потенциал. Месяц назад начались бои в Сицилии, пал Муссолини… А что будет, когда американцы, англичане и канадцы решат высадиться во Франции, Бельгии или Югославии?.. Мы, латыши, в любом случае окажемся между двумя жерновами, нам снова, как и три года назад, нужно будет выбирать, где и с кем мы будем… Мы же думали, что немцы помогут воссоздать нам свое государство. И что мы получили?
Ивар понимал, о чем говорит Скулбе. Надежды многих латышей на то, что нацисты дадут согласие на воссоздание Латвийской Республики, оказались жестоко обманутыми. На оккупированной территории немцы разрешили создать только жалкое подобие правительства – Латвийское самоуправление. Но у него даже не было официального руководителя (Оскарс Данкерс, председательствовавший на собраниях, формально был генеральным директором по внутренним делам и кадрам), членов самоуправления назначал рейхсминистр оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг, а о каждом своем шаге самоуправление было обязано докладывать генеральному комиссару Латвии Отто Дрекслеру. А 24 февраля 1943-го в Латвии началась мобилизация в войска СС, вспомогательные службы вермахта и немецкую военную промышленность призывников 1919-1924 годов рождения. Через два дня была создана 15-я Латышская добровольческая дивизия СС. В марте-августе в войска СС в Латвии было мобилизовано 22 500 человек. В случае отказа от мобилизации или неявки на призывной пункт призывник попадал прямиком в концлагерь Саласпилс. Но это не помешало 6000 латвийским юношам уклониться от призыва и скрыться. Они не желали служить в войсках СС, и это нежелание оказалось сильнее страха кары… Более того, весной 1943-го были зафиксированы первые столкновения между немцами и латышскими призывниками – от банального мордобоя до перестрелок с убитыми и ранеными.
В общем, всем мыслящим людям было понятно – нацистов Латвия интересует только как поставщик пушечного мяса, ни о какой независимости речь не идет. И в этой ситуации многие из тех, кто с восторгом приветствовал приход летом 41-го немецких войск, начали задумываться: а что же дальше?..
Ивар пристально взглянул на приятеля. Скулбе снова усмехнулся.
— Вижу, что ты меня понимаешь… Мы обязаны думать о будущем, мыслить перспективно… Представь, что война закончится в пользу русских – что тогда?.. Тому, кто является пешкой в карательных отрядах, не будет пощады ни от кого. Они пойдут под топор первыми. Те, кого призывают сейчас в ряды ваффен-СС, либо падут на поле боя, поскольку немцы в первую очередь будут использовать их на тяжелых участках фронта, либо опять-таки попадут под раздачу после войны, поскольку буквы СС будут вызывать у людей только ярость, тут уже не важно будет, пытал ты кого-нибудь в застенках гестапо или был призван в пехотный полк СС рядовым и просто стрелял из своей винтовки куда прикажут… А вот те, кто получат в свое распоряжение самолеты, всегда имеют выбор. В небе ты один. И у тебя всегда есть возможность драться за Гитлера до конца либо, если драка уже не имеет смысла…
— …перелететь в Швецию, — медленно договорил Ивар.
Скулбе кивнул и дополнил:
— Либо сесть у противника и подробно рассказать ему о своем аэродроме. И я сильно сомневаюсь в том, что профессионала, добровольно перегнавшего самолет, тут же поволокут на расстрел… В любом случае варианты есть. Поэтому я и предлагаю тебе сменить судьбу. Похоже, в этой ты уже зашел в тупик. Как тебе такая мысль?.. Ты со мной?..
Адолфс Скулбе улыбнулся приятелю. И Ивар Петерс медленно улыбнулся ему в ответ.
Юрий Варламов, 20 сентября 1943 г., Нью-Йорк
Нью-йоркский Сентрал-парк с 1873 года был одним из символов великого города и своего рода оазисом в каменной пустыне. Уютные аллеи и извилистые дорожки, пруды, по поверхности которых скользили лодки, тихие гроты и уединенные беседки – всё это размещалось в самом центре Манхэттэна, между 59-й и 110-й улицами и Пятой и Восьмой авеню, рядом с гигантскими небоскрёбами, банковскими офисами, потоками машин. Варламов любил Сентрал-парк еще со своего «первого нью-йоркского периода», как он говорил с иронией. Но тогда деревья, высаженные вдоль аллей, были пониже. Пониже были и дома, окружавшие парк: как с грустью убедился Юрий Владимирович, Нью-Йорк безжалостно сносил то, что считал устаревшим, пусть оно было красивым и могло простоять еще хоть сто лет.
Встреча, которой ждал Варламов, была назначена невдалеке от каменного моста Гэпстоу-бридж, излюбленного места романтических свиданий. Юрий Владимирович помнил, что поздней осенью мост Гэпстоу укроется красивой желто-красной листвой, но пока что окутывавшие его листья были еще зелеными. Правее открывался вид на юго-западную окраину парка, были видны гигантские отели, вздымавшиеся над Пятой авеню – ровесница века «Плаза», в которой когда-то Варламов обрел свое первое пристанище в городе, и построенные в 1927-м «Шерри-Нидерланд» и «Савой-Плаза». На аллеях парка царила обычная суета – прогуливались «собачники», гоняли велосипедисты, судачили о чем-то старушки на лавочках, у каменной балюстрады, окружавшей фонтан «Бетесда», увлеченно сражались шахматисты… В сторонке наблюдали за порядком конные полицейские. Сентябрь в Нью-Йорке был теплым, градусник на солнце показывал плюс 25.
Варламов сидел на лавочке со свежим номером журнала «Лайф». Не потому что иначе его не узнали бы, а потому что постоянно читал этот журнал. А человека, который шел к нему на встречу, он приметил еще издали. Генерал Джеймс Мэддэн (правда, о том, что он генерал, ничто в его облике не напоминало) подсел к нему на лавку, и Юрий Владимирович пожал его твердую, как дощечка, ладонь.
— Рад вас видеть, Джеймс.
— И я рад вас видеть, Юрий. Я ценю ваше время, поэтому сразу перейду к делу. В Квебеке были приняты два важных решения. Первое — большая высадка в Европе состоится не ранее мая следующего года. Отвлекающий удар – Норвегия, основной – Франция… И второе – силы нацистской Германии по возможности будут использованы против России.
Юрий Владимирович пристально взглянул на генерала.
— Что вы имеете в виду?
Мэддэн вынул из кармана пиджака пачку «Лаки Страйк», закурил. Мимо по аллее медленно процокал копытами прогулочный экипаж. На заднем сиденье радостно агукал малыш и смеялась его мама – судя по виду, явно представительница нью-йоркского бомонда.
— Это означает, что нацистские военачальники могут войти в сговор с западными державами, сдать им Западный фронт и оказать всемерную помощь во время высадки в Европе, — медленно договорил Мэддэн. — После чего совместно с американскими и британскими войсками быстро двигаться на восток, на линию удержания советских войск. В итоге русских остановят на западных границах СССР, а вся Восточная Европа попадет под контроль США и Великобритании.
Варламов следил глазами за кольцами табачного дыма, которые выпускал Мэддэн. Лицо генерала было спокойным и даже равнодушным.
— Лидеры США и Великобритании понимают, что это означает Третью мировую войну – на этот раз между СССР и его бывшими союзниками? – медленно спросил Варламов.
— Понимают, — кивнул Мэддэн. – И не боятся этой реальности.
Варламов смотрел на лицо генерала и вспоминал их встречу – новую встречу после прощания зимой 1917-го…
…Это был приём у мэра Нью-Йорка Фьорелло Ла Гуардиа. «Литтл Флауэр» — «Цветочек», как называли Ла Гуардиа, переводя его итальянское имя, — с улыбками обходил гостей. Варламов как раз подошел к столу, чтобы поставить пустой бокал, когда наткнулся на пристальный взгляд человека, стоявшего рядом с ним. Встретившись с ним глазами, Юрий Владимирович узнал капитана Джеймса Мэддэна, который сопровождал его во время работы в США в 1916-17 годах. Только теперь усы и брови Мэддэна были совершенно седыми, а судя по количеству нашивок на рукавах его белого «светского» кителя, он был в чине генерал-майора.
— Рад видеть вас, Юрий, — сдержанно произнес Мэддэн с улыбкой. – Сколько же лет мы не виделись?
— С декабря 1917-го. Я тоже рад видеть вас, Джеймс…
Перебросившись парой ничего не значащих фраз, они договорились встретиться в том же кафе на Пятой авеню, в котором виделись в последний раз в 1917-м. Это кафе работало по-прежнему, и даже обстановка в нем почти не изменилась, разве что количество плакатов пароходных компаний на стенах увеличилось как минимум вдвое, многие были наклеены в несколько слоев. А вот бармен был незнакомый – румяный старик с аккуратно подстриженной бородкой.
Мэддэн успел переодеться и был в штатском. Бармен принес две чашки кофе и пожелал гостям приятного аппетита. Устроились за угловым столиком, рядом с большим окном, выходившим на суету Пятой авеню. Совсем рядом спешили куда-то прохожие, неслись стада желтых нью-йоркских такси, проносились лобастые городские автобусы и «грэйхаунды» — автобусы междугородних линий, набиравшие разгон от автовокзала.
— Помнится, в 17-м я сидел за этим же столиком и думал, что никогда больше здесь не появлюсь, — с усмешкой произнес Юрий. – Никогда не говори никогда… Хотя мне кажется, что за это время я стал другим человеком, и мир вокруг совсем другой. Но вот поди ты, это кафе не меняется…
— Да, мне тоже кажется, что я стал другим человеком, — откликнулся Мэддэн. – Тогда я предлагал вам службу в нашем Генеральном штабе. И теперь я, признаться, только рад, что вы отвергли мое предложение.
— Почему так?
— Для того, чтобы это понять, нужно рассказать целую жизнь…
В тот раз они проговорили за кофе около четырех часов. Потом были еще встречи, в ходе которых Варламов убедился в том, что Мэддэн искренне хочет оказать ему помощь. О подобной удаче нельзя было и мечтать. И, конечно, первым делом Юрий Владимирович подумал о том, что Мэддэн специально «подставлен» ему, что американская разведка подняла его старые контакты и решила разработать его по этим связям. Он дал задание «Чейсу» проверить Мэддэна, и через месяц «Чейс» представил Варламову досье на генерала, из которого следовало, что Мэддэн действительно симпатизирует Советскому Союзу и готов оказать всемерную помощь нашей разведке.
Юрий Владимирович с интересом ознакомился с досье. Как выяснилось, симпатии к русским зародились у американского офицера еще в 1910-х годах, во многом благодаря общению с ним, Варламовым, и окончательно укрепились в 1920-х. Причиной этому было разочарование Мэддэна в политике президентов Гувера и Хардинга. В конце 1930-х Мэддэн уже пытался выйти на советскую резидентуру в Вашингтоне с намерением предложить свои услуги, но разведку в те годы лихорадило, и его кандидатура тогда осталась без внимания.
Мэддэн особенно заинтересовал Варламова тем, что с 1941 года он служил в структуре УСС – Управления Стратегических Служб, новой американской спецслужбе, созданной под руководством Уильяма Донована. В УСС Мэддэн курировал вопросы, связанные с сотрудничеством военного ведомства США с советскими союзниками. Выяснилось, что он будет участвовать в деятельности Квебекской конференции союзников – встрече глав государств США и Великобритании, которая состоится в августе 1943-го в Канаде. После возвращения из Квебека Мэддэн обещал встретиться с Варламовым и рассказать ему об итогах конференции…
…И вот – новость, ошеломляющая новость… «Силы нацистской Германии по возможности будут использованы против России». Это значит – союзники ведут двойную игру за спинами СССР. Но каким образом Рузвельт и Черчилль думают привлечь нацистов к сотрудничеству?..
— Звучали ли подробности второго плана?
Мэддэн грустно улыбнулся.
— Конечно, нет. Но кое-какие соображения по этому поводу у меня есть. Думаю, что для того чтобы получить ту Германию, которую можно будет использовать против СССР в едином блоке с нами, ее нужно денацифицировать… То есть убрать Гитлера и СС и дать власть генералам. Не исключено, что в ближайшее время начнется активная работа по поиску в Германии тех элементов, которые могут составить заговор против Гитлера и устранить его.
Варламов еще раз пожал Мэддэну руку и встал. В деревьях Сентрал-парка пели птицы, молодые мамы катили по Гэпстоу-бридж коляски с малышами. С 59-й Ист-стрит доносились сердитые автомобильные гудки. Небо над огромным городом было чистым и прозрачным. В нем не было места вражеским бомбардировщикам…
«Монах – Центру.
По достоверным данным, на конференции в Квебеке 14-27 августа были приняты следующие решения:
1. Высадка американских и британских войск во Франции состоится не ранее мая 1944 года. Вспомогательное направление – Норвегия;
2. По возможности США и Великобритания будут задействовать потенциал Германии для совместной борьбы против СССР.
Это означает, что в ближайшее время союзники будут предпринимать усилия для того, чтобы устранить Гитлера и предоставить власть в Германии тем военачальникам вермахта, которые испытывают недовольство Гитлером и его политикой (Роммель, Витцлебен). После этого денацифицированный вермахт обеспечит быстрое продвижение союзнических армий по Западной Европе и займет с ними совместную оборону по линии границы 1941 года, чтобы остановить Красную Армию как можно дальше на востоке и не допустить того, чтобы Восточная Европа была освобождена ею».
Сталин молча прочел расшифрованную телеграмму, задумчиво опустил бланк на стол. Начальник Главного Разведывательного управления РККА 38-летний генерал-лейтенант Иван Иванович Ильичёв вопросительно следил глазами за выражением лица вождя.
— Насколько можно доверять информации этого Монаха? – неторопливо спросил Сталин.
— Он работает в Америке почти год. Проявил себя инициативным и энергичным работником, порученные задания выполняет добросовестно и аккуратно. Систематически дает военно-политическую информацию большой ценности. За хорошую работу часто получает благодарности от командования отдела…
Сталин поморщился:
— Ну, это анкета, а конкретно по этой информации что вы можете добавить?
Ильичёв заглянул в папку, которую держал в руках.
— Монахом был завербован генерал Джеймс Мэддэн, который находился в составе американской делегации в Квебеке. Они были знакомы еще с 1916-го, когда Монах работал в Америке по линии русского Заготовительного комитета.
В глазах Сталина мелькнуло удивление.
— Вот как?..
— Так точно. В то время он собирал там материалы на Троцкого и его соратников…
Верховный Главнокомандующий скупо улыбнулся, слегка тронул усы.
— Тогда я знаю, о ком вы говорите. Ну что же, по-моему, этому человеку вполне можно доверять…
Этой фразы Вождя Ильичёв не понял, но уточнять, что именно Сталин имел в виду, конечно же, не стал.
